Бото Штраус - Время и комната Страница 19

Нелли. Я знаю достаточно, знаю, что к чему.

Спаак 2-й. И все же в конечном счете есть только один человек, который уже доказал однажды, что способен на такое зло и насилие, какое сейчас окружает нас. И, к сожалению, этот человек — вы.

Спаак 2-й и Нелли внезапно и одновременно отодвигаются друг от друга.

Нелли. Никогда еще не видела пьяного безумца.

Спаак 2-й. Мне жутко рядом с вами. Лучше я уйду.

Хватает шляпу, которая лежит рядом с ним. Нелли вырывает шляпу у него из рук, так как это ее шляпа.

Я действительно ничего толком не знаю. (Виновато кланяется и, спотыкаясь, поспешно уходит на задний план.)

В галерее он еще раз завывает. Нелли сует руку в щель у подлокотника софы, достает револьвер. Вынимает из обоймы патроны. Высыпает их в карман пальто. Снова надевает шляпу. Сзади по галерее входит Элизабет. Замечает на софе человека в мужской шляпе.

Элизабет. Якоб. Ты уже здесь. Мы разминулись.

Нелли снимает шляпу и, не поворачиваясь, здоровается.

(Раздраженно). Нелли. Это ты. Что за глупости.

Нелли встает, снимает пальто и шляпу, прячет револьвер за спиной.

Нелли. Вот как. Этот Якоб, выходит, вправду существует. Но чего ему здесь надо?

Элизабет. Не будь такой любопытной. Теперь уже слишком поздно.

Нелли (выхватывает револьвер из-за спины). Ты и он. Вы хотите со мной расправиться. Он твоя ищейка?

Элизабет. Что значит «ищейка»? Он, так сказать, мой личный сыщик. Он заботится о моей семье. Он очень заботлив.

Нелли. На каком корабле ты отправила Владимира в Батавию? Элизабет. Как смешно ты выглядишь, когда так горячишься. Нелли. Где длинный Спаак?

Элизабет. Не знаю, о чем ты.

Нелли (слабым голосом). Корабль. Где Владимир?

Элизабет. Я как раз только что справлялась. Корабль без…

В дверь веранды, на том месте, где он стоял в 3-й сцене 2-го акта, входит Якоб. Он невероятно похож на Владимира. Он — «Владимир», внезапно постаревший на сорок лет. Якоб одет точно так же, как Владимир при своем первом появлении.

Якоб, Якоб.

Хочет пройти мимо Нелли к Якобу. В этот миг гремят три, четыре, пять выстрелов. Элизабет идет прямиком в зону выстрелов. Выстрелы заставляют ее отпрянуть назад.

Якоб?

Элизабет падает на пол. Нелли в отчаянии смотрит на револьвер, который дал осечку. Поворачивается и видит Якоба. Невольно направляет револьвер на него. Несколько раз жмет на курок, но слышны лишь щелчки. Якоб стоит, тяжело дыша, будто астматик. Строго смотрит на Нелли. Его подбородок опускается низко на грудь. Жадно хватает воздух.

Нелли (кричит). Владимир. (Затем тихо и отчужденно.) Якоб. Якоб.

Вбегает Вера, оглядывает сцену. Кивает Якобу. Подходит к Элизабет и оттаскивает ее труп через галерею на задний план.

Затемнение.

Вечереет. Комната снова прибрана. Все сидят за ужином. Якоб и Нелли друг против друга за столом. Входит Вера, подает сыр. Она очень весела и беззаботна.

Якоб (говорит тихо, порой монотонно; шутит, находясь отнюдь не в шутливом настроении). Сыр? Ни за что. Он разъедает мои легкие, мой воздушный насос.

Вера фыркает от смеха. Нелли невольно смеется вместе с ней. Пытается взять себя в руки. Ей стыдно, что две женщины смеются над стариком.

Нелли. Да что с вами, Вера?

Якоб (сохраняя серьезность). Человек всю жизнь не застрахован от приступов смеха. Когда в детстве на меня нападал смех — естественно, в самое неподходящее время, — и мои губы дрожали, а глаза щурились, так что окружающим подавленный смех мог показаться мимикой серьезного, напряженного внимания, тогда и только тогда я жаждал любой ценой повзрослеть. Потому что был твердо убежден, что, повзрослев, навсегда избавлюсь от мучительного, навязчивого смеха. Но это неправда. Икота и смех могут сразить человека в любом возрасте. Лишь колотье в боку со временем проходит. Как ни странно.

Вера меж тем смеется все громче и выбегает из комнаты.

Нелли (овладев собой; снова включается в разговор). Итак, фальшивая жизнь от начала до конца.

Якоб. Да, Нелли. Жизнь у нашего брата убийственно фальшива. И всем это известно. Но эта осведомленность, это мелочное всезнайство настолько срослись с фальшивой жизнью, что существуют в ней как тихая, неизбывная мука. Как будто мы, плененные во сне, грезим о том, что грезим.

Нелли (задает вопрос, будто школьница). И как долго можно занимать фальшивую, убийственную позицию? Позицию, о которой точно знаешь, что с нею покончит только смерть?

Якоб (пожимает плечами, словно не зная ответа). Секунду, быть может.

Нелли. А потом?

Якоб. Потом? Еще секунду.

Нелли. Но в промежутке, что происходит в промежутке?

Якоб. Тебе знакомы эти минуты самозабвения. Когда страх и глупость на одно лицо. Когда чувства бодрствуют и чрезвычайно обострены, а разум дремлет.

Нелли. Да. Они мне знакомы. Сверлишь взглядом одну точку. Но бывает и иначе. Порой каждое второе слово, каждый второй шаг так самозабвенны.

Якоб. Верно. Эти мгновения — пустые такты в ровном пульсе разума. В эти мгновения мы отдыхаем от угрозы смерти, которая уже в следующий миг может возрасти. Впрочем, другие люди, как, например, Элизабет…

Нелли. Меньше знают, меньше говорят, меньше страдают.

Якоб. Да, но это заблуждение. Каждый из нас верит, что он выражает себя наиболее свободно, опуская большую часть того, что имел сказать. На деле же он выражается силком. Простыми, экономными выражениями, простыми, экономными мыслями властвует превосходящая сила опущенных слов, опущенного знания. И чем меньше человек говорит, тем более тяжко обременяет его слова власть опущенного. Нет-нет, существует чудовищная, неизмеримая способность понимать, которая распоряжается всеми нами, и никто не избежит ее. Ни молчаливый, ни спящий, ни остроумный, ни слабоумный.

Нелли. Хоть ты с виду и настоящий астматик, я невольно все время думаю о дурачке из одной английской сказки. Он не говорил ни слова, чтоб сберечь силы. Вместо этого он таскал с собой здоровенный мешок и держал в нем всякие предметы и приспособления, с помощью которых и объяснялся вместо слов.

Якоб (немного обиженно). А мой сын? Он-то, конечно, никогда не казался тебе дурачком.

Нелли. Владимир? Тебе не стоит подражать ему.

Якоб. Обидно, что ты меня сравнила с дурачком.

Нелли. С дурачком из сказки.

Якоб. Тем не менее. Недоразумения здесь нет.

Нелли. Как раз есть.

Якоб. Да?

Нелли. Довольно об этом.

Якоб. Видишь ли, Нелли, я знаком с кой-какими дурачками. Элизабет, например…

Нелли (беспокойно шаркает ногами под столом). Извини, Якоб. Я не могу тебя слушать. У меня в зубе застряло мясо. (Гримасничает, как человек, который пытается языком выковырять из зубов остатки еды.)

Якоб умолкает, роняет голову на грудь.

Якоб. Н-да. (Встает, отходит на несколько шагов назад. Смотрит на напольные часы. Зовет так тихо, что Вера вовсе не может его услышать). Вера, ты уберешь посуду?

Входит Вера, собирает посуду и опять уходит. Нелли все еще ворочает языком во рту.

Нелли. Продолжай. Это еще надолго.

Якоб (продолжая). Она, жадно, без памяти, отдалась мелкой слепой жажде деятельности. Грубые, жестокие инстинкты, точно облако удушливых газов, окутали ее тело, ее речь, все ее естество. Поскольку же она не сумела выковырять мясо из зуба, она сломала себе челюсть. А затем и челюсть мужа. Вот такова Элизабет.

Нелли. Ни слова больше о ней.

Якоб (неожиданно холодно и резко). Потому что я тебя опередил, застрелив ее?

Нелли. Нет. Ведь мой револьвер был не заряжен.

Якоб. Потому что твое заветное желание убить ее не должно было исполниться в секунду гнева.

Нелли. Прекрати. Я бы никогда не сделала этого, как ты, только от уязвленной деликатности. Я ведь должна была стать ее жертвой. Она меня до смерти ненавидела. Клеветала на меня и преследовала. Она отняла у меня Владимира.