Эдвард Радзинский - Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано Страница 2

Резкий звонок в дверь. Она замолкает. Снова — звонок.

Ну, что я говорила! Слышишь?

Звонки.

И как звонят!

Непрерывный звонок.

По хамскому звонку это — он… это он — экс-любимый Саша! Ха-ха-ха! Представляешь, как бы удивилась эта юная в блудливых лисах, если бы я рассказала ей, что ее Сашок… который не соизволил даже узнать меня в ресторане… ломится ко мне в первом часу ночи… Ха-ха-ха! (Выслушивает .)

Непрерывные звонки.

…Да нет, он два года не появлялся… И вдруг совсем недавно стал меня навещать! (Выслушивает) Да нет, плевать ему на меня… Я у него всегда была — запасной вариант. Твердый запасной вариант.

Звонки.

Ты видела собак, которых привязывают у булочных… а они покорно ждут своих хозяев. Дождь, жара — они ждут… Жаль, что он не знает, что собака стала феминисткой.

Звонки.

Ха-ха-ха! (Выслушивает .) Просто он узнал, что корабль тонет… И теперь приезжает эвакуировать имущество. У него в мемориальной комнате столько имущества! Огромная бутыль итальянского вермута. Книга Габриеля Маркеса, которую он подарил мне на день рождения и требует назад. Думает, я помню, где она… Ха-ха-ха! Картина, про которую он врал, что это Рерих. А главное, куча тряпья: брюки, кеды, джинсы… Но он прослышал, что корабль тонет. А он жаден, как все мужчины… «Если хочешь, чтобы мужчина тебя бросил, — попроси у него взаймы». Ха-ха-ха! Это из какой-то пьесы, которую я играла.

Звонки.

(По-прежнему не обращая на звонки никакого внимания и не двигаясь с кресла.) Но самое гнусное — этот мерзавец взял привычку являться ко мне в дом после спектакля… Сыграет — и по пути из театра чуть ли не в час ночи, без звонка заваливается — захватить кое-что из имущества. У него в мыслях нет, что это — неудобно, что у меня, например, может кто-то быть! Этот сукин сын абсолютно уверен, что я по-прежнему собачка — у булочной. Что я безмерно счастлива. (Орет) Когда он в полночь вваливается в дом за своим тряпьем!

Звонки.

Давай! Давай, Саша! Звони! Как же! Разбежалась! Все! Больше не открывается!

Бешеные звонки.

…Я не ору, я говорю. Просто громко говорю, чтобы он все слышал за дверью.

Звонки.

Звони, звонарь… Звони, хреновый актер. (Выслушивает.) Да нет, когда он меня бросил, он еще не был знаменитым. (Выслушивает .) Ну и пусть его все снимают. Но от этого лучше актером он все равно не стал. Теперь он — знаменитый хреновый актер… Ха-ха-ха! (Выслушивает .) Как это «почему его снимают?» А кого же еще снимать! Как только его физиономия появляется на экране, у всех баб в зале проходит озноб по спине: они сразу чуют — хозяин явился! Они сразу вспоминают свою собачью сущность: как они преданно служили и как их все равно! все равно — бросили! И рыдают… Он еще рта на экране не раскрыл, а они уже в горючих слезах! Ха-ха-ха! И по сто раз ходят смотреть эту рожу! Кстати, я была при начале его киношной знаменитости… (Выслушивает ,) А как же! Я расскажу! Вот это — я сегодня обязательно расскажу! Сейчас мне это все так странно… Как поцелуй для марсианина — негигиенично, и все! Ха-ха-ха! Сейчас я феминистка! Сейчас я хохочу! Вот так, Саша, знаменитый хреновый актер… Кстати, он знает себе цену. Он теперь стал хитрый. Как все хитрые хреновые актеры, входящие в возраст, он перестал пить и начал писать пьески. Такие хорошенькие «пьесочки», такие лампапусеньки, хреноватые пьески-обаяшки… Ну как он сам! Трезвый Саша. Ха-ха-ха! (Выслушивает .) Что ты! Как я боролась с его пьянством! Откуда я знала, что только пьяный он похож на человека! Ах, как я его любила… Ха-ха-ха! Знаешь, когда он ушел от меня, я ползала по пустой комнате — вынюхивала его запах! Ха-ха-ха… (Выслушивает ,) Да, теперь он такой трезвый… И окончательно стал похож на собственное чучело. Чучело орла. Ха-ха-ха! Вот так, Саша. Мертвец Саша. Кто бы подумал, что он — гуляка — станет скучным жмотом… Недавно он привез из Италии бутылку вермута… Какой-то бесценный вермут… там ему подарили. Но он не пьет. И ему стало так жалко, что гости вылакают бутылку… И он решил тайно спрятать ее в моей квартире. Тихонечко поставил в шкаф в своем мемориале… Чучело орла… Но я — Шерлок Холмс! Я нашла… И теперь сижу вечерами и попиваю… этот вермут. Ха-ха-ха! (Выслушивает .) Ну что ты, я потом добавляю кое-что в бутылку… Так что будет незаметно… Ха-ха-ха! И сейчас… Я сижу с Сашиным вермутом… И медленно погружаюсь в Вермутский треугольник. Ха-ха-ха! (Выслушивает .) Ха-ха-ха!

Звонки.

Звони, милок! Ничего, перебьешься!

Звонки.

Знаешь, я сразу хрустнула у него меж зубами… От меня вмиг остался один остов, обглоданный любовью. Ха-ха-ха! Ох, как же я тогда влюблялась! Смертельно! Я в девять лет влюбилась в дворника, потому что у него была очень красивая метла. В десять лет я влюбилась в школьницу из нашего класса, у нее были невероятные волосы! Потом я влюблялась по очереди во всех своих учителей и даже в старца, учителя математики, как в Мазепу… Я умудрилась втюриться в двух хоккеистов по телевизору. И писала им письма. Сашу я полюбила немедленно! (Выслушивает .) Я встретила его в ГИТИСе. Он был выпускником, работал в приемной комиссии. А я уже разочек туда провалилась… И когда он соизволил пригласить меня… Ха-ха-ха. (Выслушивает .) Нет, «в кино» — он меня не удостоил. Да, пригласил — сразу на дачу… Я была девочка! Сумасшедшая непуганая девочка. Но я сразу решила: «Вот так, Саша!»

Бешеные звонки.

Вот так, Саша! Холодно стоять под дверью, да? А как мне было тогда холодно… Мы купались до ночи, потом вышла луна — и ведьмин час наступил. Мой час! С нами был какой-то юный доктор… Дело в том, что Саша, прежде чем начать учиться на хренового актера, учился на хренового медика. Ну, тот юный доктор, как ты догадалась, внезапно исчез. Остались я, Саша и луна… Я чувствую — подхватывают! Подхватывают! Бесы любви! Пора улетать на помеле! Проводит он меня в дачу… Я в мокром купальнике — но холода не чувствую. Подыхаю от любви и страха… Заходим в комнату… Полная тьма — сразу стукаюсь о ложе. Отскакиваю… Причем от ужаса — я сама снова начинаю пятиться спиной к этому проклятому ложу. Боюсь смертельно, но иду, иду! И, чтобы победить свой страх, со всей силой плюхаюсь на кровать мокрым задом… И тут раздается дикий вопль! Я села на голову его спящего друга… Ха-ха-ха! И вот так всю жизнь: не туда сажусь мокрым задом! Ха-ха-ха! Боже, как я от него бежала… Но он меня догнал. Он — догнал! Вру… Он просто свистнул — и я поплелась обратно… А потом я ему звонила, сама.

Бешеные звонки.

Вот так! Безостановочно!

Звонки.

Ха-ха-ха! Как же я его доставала! И наконец ему надоело отбиваться, и он говорил: «Все! Нина, приду! Жди!» Я «делаю глаза», ресницы… И жду его, жду! А Саши — нету… А я жду, жду! А Саши — нету! И вот тогда я начинала звонить по всем своим знакомым. И назначать им свидания… А потом мой телефон (задумчиво слушая звонки в дверь) разрывался… Это звонили они — с мест несостоявшихся свиданий… А я ходила по комнате, слушала эти безумные звонки и говорила: «Вот так, Саша!»

Бешеные звонки.

Вот так, Сашок… Вот так, Саша! А потом ему все это осточертело. И вот тогда он в первый раз меня бросил! Ха-ха-ха! О, как он умел это делать! Будто шутит…

Звонки.

Я ему… вот также надоедливо звоню однажды… а он и говорит (изображая): «Заяц, как ты отнесешься к тому, что я тебя брошу?» А сам хохочет, будто шутка. И я, дура, хохочу, куда денешься, если он хохочет. Ха-ха-ха! А он продолжает: «На Востоке есть обычай: мужик говорит своей бабе «талак» — это значит «уходи». Если он говорит «талак» один раз, это значит предупреждение… Два раза — серьезно… А три раза «талак, талак, талак» — должна тут же уйти в чем есть. Поэтому телки на Востоке все носят на себе — на всякий случай». «Сколько же раз ты мне сказал «талак»? — И он отвечает весело-весело: «Три раза, заяц…» И покатился со смеху… И я почему-то тоже… Кстати, он всех нас называл «заяц», чтобы не путаться! Ха-ха-ха! «Талак, талак, талак, заяц!» (Выслушивает ответ) Ну что ты? Разве я могла его не встретить?! Я ведь только и думала о том, что он обязательно встретится! Бедняга, он не знал, почему он всегда встречался на моем пути… Это я его вызывала, как чеховская «ведьма»! Ха-ха-ха… (Выслушивает) Как, я тебе это не рассказывала? Неужели?! Ну это такой театр! И про Мартироса? (Выслушивает) Нет, это надо в лицах… После того как Саша меня бросил, я влюблялась во всех, кто был на него похож! Оказалось — похожи через одного! Потому что Саша — ничей. Он — общий. Ха-ха-ха! Наверное, я пропала бы… Но, к счастью, появился Мартирос. Такой приличный армянин. Ну… приличный, понимаешь? Он преподавал зарубежную литературу в нашем театральном… Ну, сама знаешь, какие мозги у актеров… Короче… Короче, это был несчастный армянин. И я его полюбила за муки, как Отелло. Но оказалось, что в их роду все были Мартиросы… и он на мне женился исключительно для того, чтобы побыстрее увеличить количество этих самых Мартиросов. Он мне сразу сказал: «Скоро мы родим Мартироса». Но как-то все не получалось! Планета вертелась, а Мартиросов на ней не прибавлялось. Но он ждал! Все ждал, милый, когда мы произведем на радость всем нового Мартиросика… Хороший человек! Имел всего три слабости: любил острить. Сам острил и сам хохотал! Еще любил болеть… Чуть кашлянет — и сразу ложится своим огромным восточным пузом на диван… А ты ему должна подкатывать сервировочный столик. И тогда он ел и смотрел футбол по видео. Потому что после будущего Мартиросика он больше всего любил футбол. Он все матчи записывал на видео — глядел их по второму разу. Причем также орал! Ну, восточный человек! В тот год мы с ним поехали на юг, где опять не сумели создать Мартиросика. (Выслушивает .) И вот тогда на набережной я и встретила Сашу. Когда я его увидела, я сразу почувствовала, как все кости стали мягкими, как воск… Я погибала, осыпались мои кости… Чувствую… одни развалины любви! Ха-ха-ха! «Здравствуй, Саша! Ты что тут делаешь?» — «Никак не могу выпить четвертую рюмку: то ли я ее не помню, то ли мне ее не дают». Ха-ха-ха! Ну, Мартирос при таком ответе просто погиб от своего армянского смеха. «А вообще-то, — говорит Саша, — я тут на съемках, снимаюсь для денег в каком-то паршивом фильме… в паршивой рольке…» Мартирос вознегодовал: «Разве можно сниматься в кино для денег… Если бы меня снимали в кино — я сам бы за это платил!» Ха-ха-ха! Восточный человек. Добрый восточный человек. Но все-таки он спросил — откуда я знаю Сашу! Я ему что-то наврала. Саша жил с нами в одной гостинице — и я перестала спать… Я задыхалась во сне и орала! В тот вечер Мартирос смотрел футбол по телику, и я вышла на улицу… Я знала, что будет! И я увидела Сашу! Тут же! В дверях! Ха-ха-ха! Он усмехнулся и сказал: «Идем?» И мы пошли… Был поздний вечер. И луна, как тогда… И я привела его на берег моря. Море — река «тогда»! Здорово? И я говорю — нежно: «Ты хоть вспомнил тот берег?» А он смотрит, как на идиотку. Ха-ха-ха! И говорит: «Я тебя вспомнил — и на том спасибо». Ха-ха-ха! Короче, «после» он смылся от истерички. Но с того мгновения я хранила ему верность… Я охраняла свое лоно… И вскоре я узнала, что беременна… Я сказала об этом Мартиросу… ну, чтобы он оставил меня в покое. Как он был счастлив! (Изображает хохот Мартироса) Ну, восточный человек! Бедный восточный человек! Конечно, он тут же объявил мой зародыш Мартиросом… Потом он заставил меня как можно раньше уйти в декрет, чтобы, не дай бог, не повредить чем-нибудь будущему Мартиросику… Я ходила в театральную библиотеку, чтобы не свихнуться с тоски… Там я прочла «Вирджинию Вулф» Олби… Всю первую половину пьесы я так хохотала, что все читатели потребовали меня вывести… и меня пришлось отсадить к раскрытому окну… И я хохотала в окно… Всю вторую половину пьесы я так рыдала в окно, что все читатели меня успокаивали. И прохожие тоже… Ха-ха-ха! И в этот миг я увидела проходившего Сашу. Мгновенно я превратилась в библейский соляной столб. Я тупо смотрела на уходящую спину… Потом я помчалась домой и звонила, звонила… В тот вечер Мартирос чувствовал себя больным и смотрел по видео свои любимые матчи… А я звонила, звонила… Наступила ночь… А я звонила, звонила… Подожди, закурю…