Эмиль Брагинский - Почти смешная история и другие истории для кино, театра Страница 2

Вошел Соломатин, и, как положено, дети встали.

— Садитесь! Здравствуйте! Меня зовут Ефремом Николаевичем. У нас с вами будет урок пения. — Это хорошо, что вы улыбаетесь! — продолжал Соломатин. — Потому что петь весело. Человек отчего поет? От радости.

— И от горя тоже! — вставила аккуратная светленькая девочка. — Я вот ходила на «Князя Игоря», и там Ярославна поет, потому что мужа в плен взяли!

Класс грохнул.

— Это тоже верно! — кивнул Соломатин. — И еще — у нас при школе есть хор мальчиков. Туда принимают всех желающих.

— Я желаю! — поднялся толстенький паренек, Кира. В каждом классе есть ребята, считающие своим долгом балагурить и паясничать. — Только у меня ни голоса, ни слуха.

— Сейчас проверим! — Соломатин открыл крышку рояля, взял аккорд и проиграл простенькую мелодию. — Повтори!

Кира охотно повторил, да так, что все, как говорится, зашлись, и Соломатин вместе со всеми.

— Вот видите! Я к музыке неспособный! — победоносно заявил Кира.

— Ладно, приходи на спевку! — проговорил сквозь смех Соломатин.

— Так я ведь не умею!

— А я научу!

После урока Соломатин вышел из класса и направился к двери, на которой было написано «Заведующий учебной частью».

— Наталья Степановна, — сказал Соломатин, входя, — сейчас проходит всероссийский смотр. Если мы попадем в финал, поедем в Москву и что-нибудь там получим, мы сможем всюду хвастать этим фестивалем…

— Правильно! — поддержала завуч. — У нас замечательный хор, я его так люблю! Если вы что-нибудь получите, от нас отвяжутся с тысячей других дел!

— Неправильно! — возразил Соломатин. — Если мы получим премию, мы сделаем нашу школу первой школой с певческим уклоном! Ну как? — Соломатин был горд своим предложением.

— А зачем? — оторопела завуч.

— В Венгрии уже есть, дети лучше учатся, и объем легких у них увеличивается, и дети становятся одухотвореннее…

— Не надо! — разволновалась завуч. — Если все дети начнут петь, от шума можно будет с ума сойти!

— Привыкнете! — пообещал Соломатин, направился к выходу, но в дверях обернулся. — Вы тоже будете петь вместе со всеми!

— Отметка по пению зря включена в аттестат зрелости! — крикнула завуч вдогонку, а руководство всегда право.

Хор мальчиков под управлением Соломатина заканчивал петь песню, когда отворилась дверь и в зал вошел Кира.

Тинг, который сидел под роялем на своем привычном месте, поднял голову и повилял хвостом. И только когда хор смолк, Тинг легонько тявкнул, приветствуя новичка.

— Значит, встретимся завтра на конкурсе! — объявил Соломатин.

— Ура! — грянул хор.

— Вот, я пришел! — доложил Кира. — А почему здесь собака, она тоже поет?

— Обычно аккомпанирует на рояле, — ответил Соломатин. — Только сегодня собака не в настроении. Для начала, Кира, ты поработаешь с ассистентом. Тинг, вперед!

Соломатин с собакой ушли, а Андрюша протянул новичку руку.

— Андрюша Минаев! Ты Баха любишь?

Кира не нашелся, что ответить.

— Прокофьева, Шостаковича?

Кира пожал плечами.

— Ну а Верди, Бизе?

— Бизе люблю! — обрадовался новичок. — Еще больше люблю наполеон и эклер с заварным кремом! — И победоносно поглядел на хористов, ожидая привычной реакции. Но ее не последовало.

— На первый раз прощаем, а на второй набьем… — Шура показал кулак. Среди певцов тоже бывают драчуны, и не только в детском возрасте.

Каждое утро в семье Соломатиных начиналось в принципе одинаково. Тинг вертелся возле стола, держа миску в зубах и стуча ею об пол. Непрерывно звонил телефон.

И вот сейчас Клавдия Петровна сняла трубку и, узнав, кого вызывают, сказала:

— Томы нет!

Звонили, как правило, дочери.

Тамара вышла из ванной, запахнувшись в халатик, как всегда, баснословно красивая.

Опять задребезжал телефон. Тамара сняла трубку.

— Тамары нет! — сказала она и добавила: — Надоели!

— Гогунцовым уже дали квартиру, — тараторила Клавдия Петровна, — и Бржезицким тоже… Если не ходить в исполком и не клянчить… А ты учитель, — она привычно нападала на мужа, — учителям что-то там полагается…

— Но я не умею клянчить…

— Вот если бы Дима уже защитился, стал кандидатом, ему бы полагалась дополнительная площадь…

Дима резко поднялся:

— Ночевать останусь в лаборатории!

— Почему? — огорчилась мать. На то она и мать, чтоб огорчаться.

— В этой давке работать нельзя! — Уходя, Дима коленкой стукнулся о рояль. — Когда наконец продадут эту рухлядь?

— Это не рухлядь, — возразил Соломатин, — это беккеровский рояль.

Тинг, которому надоело ждать, шмякнул миской об пол, сел на задние лапы и жалобно заскулил.

— Помолчи! — прикрикнула Клавдия Петровна. — Вот если бы ты, Ефрем, привел в дом породистую собаку, говорят, им тоже полагается дополнительная площадь!

— Тинг сверхпородистый, помесь боксера с легавой!

— Мам, моя очередь! — весело напомнила Тамара.

— Да-да, — продолжала мать, — если бы ты не бросила теннис, стала мастером спорта, в институт бы попала — спортсменам всегда натягивают отметки, — и тебе тоже, как мастеру спорта, полагалась бы дополнительная площадь.

Уже в третий раз раздался телефонный звонок. Соломатин снял трубку и поздоровался:

— Вова, здравствуй! Сейчас!

Тамара взяла трубку из рук отца.

— Меня нет! — И повесила трубку на рычаг. — Я забыла вам сообщить: с Вовой все кончено.

— Воза — хороший мальчик, — жалобно сказала мать, — очень способный!

— Пока он выбьется в люди, — возразила Тамара, — я уже стану старухой, а я хочу жить хорошо в глубокой молодости!

— Цинизм — это гадость! — Отец поглядел на часы и напомнил: — На работу опоздаешь!

Каждое утро в семье Соломатиных одинаковое, но вместе с тем каждое утро приносит с собой что-нибудь новенькое.

— А мне торопиться некуда! — бесстрастно сообщила Тамара. — Я уволилась. — И добавила: — Сидеть в темноте, с этой дурацкой пленкой, чьи-то бесконечные физиономии, пейзажи Крыма, руки пахнут гипосульфитом — какая гадость!

— И что ты собираешься делать? — спросил отец.

Дочь ничего не ответила, а мать вздохнула:

— Я не жалуюсь, я никогда не жалуюсь, в нашей семье все хорошо!

Она встала из-за стола, чтобы отнести посуду на кухню, и, сделав неосторожное движение, ударилась о рояль.

— Почему ты играешь на рояле, — сказала Клавдия Петровна, — а не на скрипке?

После завтрака Ефрем Николаевич скрылся в ванной, где висело зеркало, достал из кармана галстук — «бабочку», прислушался (ничьих шагов не было слышно) и примерил его. Лицо Соломатина приняло строгое выражение, он, как дирижер, взмахнул руками…

И сразу зазвучал латинский текст «Магнифики» Баха.

— «Сикут лакутус…»

Солировал Андрюша, вдохновенно выводил латинские слова, и хор подхватывал их. Гордо и мощно звучал детский хор под управлением Соломатина. Ефрем Николаевич был одет в черный костюм. Ефрем Николаевич завязал галстук, «бабочка» лежала в кармане, нацепить ее он не рискнул. Ефрем Николаевич был торжествен, строг и артистичен.

— «Сикут лакутус…» — заливался хор.

Дети были в белых ослепительных рубашках. Они без всякого стеснения пели на сцене большого концертного зала.

Закончив петь, выдержали паузу. Наступила тишина. Ни одного хлопка, ни одного одобрительного возгласа.

В концертном зале прослушивали хор несколько человек. Они скучали, сидя за столом, поставленным в проходе. Лица их были, как водится у членов комиссии, усталые и постные.

— Спасибо, товарищи! Можете идти! — сказал председатель.

Дети понуро побрели со сцены. Соломатин плелся последним.

Когда вышли в коридор, дети сразу окружили Ефрема Николаевича и загалдели.

— Ну как? Как вы думаете?

— Тихо! — прикрикнул Соломатин. — Там может быть слышно. Вы пели хорошо. А понравилось ли им, я не знаю.

— По-моему, они спали, — сказал Федя.

— Вам не было видно, вы спиной стояли… — добавил Шура. — А председатель, он все время что-то жевал, наверное, во сне обедал!

— Идите в школу! — распорядился Соломатин. — И ждите там, а я тут… поразузнаю…

Теперь на сцене выступали юные циркачи. И члены жюри полусонно глядели на них, а председатель действительно что-то жевал.

Соломатин на цыпочках подкрался к столу жюри.

— Тише! — рассердился председатель. — Что вы тут топаете?

Соломатин рухнул на ближайший стул.

— Спасибо, товарищи! Можете идти! — сказал председатель.

В гробовой тишине циркачи покинули сцену.

— Перерыв! — объявил председатель. — Пошли в буфет, товарищи. Мы славно поработали и заслужили булочку с кефиром.