Дмитрий Дарин - Поспели травы Страница 20

А. Ляпину

Что алкоголь – тугая злая водка,Хрустальный льет бокалов перезвон —От сердца к сердцу… с искреннею ноткойДрузья друг к другу ходят на поклон.

Один из них, один из нас, вернее,Все доказал за совесть и за страх,Хоть зла любовь, но дружба все же злее,Поскольку проверяется в боях.

Хоть я не раз предательством контужен,Случись что – то я первым помогу.Мой друг! ведь друг для этого и нужен,Чтобы не шляться с просьбами к врагу.

И если мы вконец не измельчали,Ведь все бывает в мире, се ля ви,Не будут наши женщины в печали,Кто верен в дружбе, верен и в любви!

Кто меня быть поэтом назначил,По какой же такой ворожбе?На слова стал я сердцем горячийВ подостывшей с годами судьбе.

И с тех пор я не знаю покоя,Для кого-то себя бередя,Под нездешним небесным конвоемГолубыми глазами глядя.

Но чем больше известен в народе,Тем все чаще встречаю я тех,Кто достать норовит мне по мордеЗа звенящий скандалом успех.

Бью в ответ, но без зла – по привычке,То, что лезут, – уже хорошо,Ведь тот лезет душой в опричники,У кого ни шиша за душой.

И за эту больную обиду,Что узнали свой маленький рост,Наливают, осклабясь для вида,Приготовив кастет под поднос.

И как странно здесь женщины любят,Выставляя себя напоказ,Кошельком раскрываются губы,Чтоб вернее на этот раз.

И вот в этой столичной клоакеЯ, цепляясь словами за край,Вдруг завою бездомной собакойПод густой человеческий лай.

Потому как душою истрачен,Верных слов я уже не найду,На которые был я горячийНа свою же, наверное, беду.

Звезд мерцают головешки,Я один, и ты одна,Пеплом сыпет на дорожкуОдинокая луна.

В свете белом, в свете стыломОбернуться нету сил,Ты другого полюбила,Я другую отлюбил.

Бог прощает слишком строго,Тех, кто в счастье виноват,По одной уйдем дороге,Ты– вперед, а я – назад.

Ветер режет, знает будто,В спину легче или в грудь,Ты идешь сейчас к кому-то,Я бреду куда-нибудь.

А по следу в снеге хрумкомВолком гонится тоска,Оттого мила мне рюмка,Что снимает боль в висках.

Этой ночью, грустной ночьюТвое сердце заживет,А мое порвется в клочья,Если не застынет в лед.

Бог плеснет на угли синью,И, как беглая жена,В одиночестве и стыниСгинет блудная луна.

Любовь бывает тихою и громкой,Такою хрупкою, такою ломкой,Любовь бывает доброю и злой,Слепой и зрячей, каждой выйдет срок —Но вдруг другой раздуешь уголекПод чувств своих остывшею золой.

Ты ждешь меня не так уж и напрасно,Ведь нить надежды вьется с сердца прясла,Она – прочней канатов и тросов.И крюк мой недостаточно высок,Когда вдруг посмотрю на потолок,И снова смысл приходит нежных слов.

Месяц выкатился в гору,Звезды жмурятся со сна,Зашумит родному боруНеприкаянно сосна.

И в ночной притихшей далиМне видней, чем даже днем,Как из прошлого печалиСтынут в будущем моем.

Как холодною любовьюТы сожгла солому чувств,И в мерцающем безмолвьеТонет эхо тех безумств.

Ну а та, что не люблю я,Любит, видно, за двоих,У меня меня воруяВ поцелуях дней пустых.

Оттого, что точно знаю,Ждет ее со мной тужиль,Я ей сердцем не мерцаю,Сердце в разум положив.

Ночь проходит, звезды гаснут,И как месяц поутруВ дымке серой и ненастнойНа рассвете я умру.

Мы жарим жизнь на масле здравомыслия,И оттого в недолгие летаЖиреют души, бряклые, обвислые,Не пролезая в райские врата.

И вот, когда иной чудак находится,Что ищет не от мира от сего,Прямой наводкой здравый смысл наводитсяНа мысли «нездоровые» его.

Но брезгуют врачи чумной опасностью,Как брезгует предателем война,Хоть и на небе есть свои туманности,Стезя поэта им озарена.

Он, Божьим смыслом песнь свою согретую,Дает, как хлеб, куплетами кроша,Лишь словом как моральною диетою,Врачуется заплывшая душа.

Он – под Крестом, а мы – под коромысламиВстречаемся дорогой иногда,Так уступите путь – со всеми смысламиВам не оставить в человечестве следа.

Устал я что ли, что со мной случилось,Не плещет больше синь через глаза,Ужель когда-то дареную милостьНазад берут, взыскуя, небеса?

Читаю в облаках белесых запись,Что каждой твари жить дано, дрожа,Как на березе, жжет на сердце затесь,И сок течет ручьем из-под ножа.

Мне новых в жизни радостей не нужно,От старых не оправиться никак,Когда по воле женщины бездушнойОстался в утешение кабак.

Где я, стаканов русских грея граниПод струн гитарных ласковую звень,Среди довольной выкормленной пьяниОдин плясал с душою набекрень.

И оттого мила мне эта мука,Что отрубает прошлое она,Как вору незадачливую рукуПалач в былые злые времена.

И вот теперь, когда терять мне большеУж нечего… я чувствую усталь,Порвалась нить, ведь там бывает тоньше,Где крепче душит за душу печаль.

И оттого в глазах больное стынет,И оседает яростная муть,Что полыньи затягивает в льдине,Что лишь во льду никак не утонуть.

В конце на Никитской в богемном кафе,Что рядом с бразильским послом,Сидел я – не пьяный, а так – под шафеИ думал вовсю о былом.

Народу немного, но шумный народ,И грустное пел гитарист,И двое лишь слушали, как он поет,Простой ресторанный артист.

Напротив меня в благородных очкахСидел седовласый старик,Виски зажимая, как будто в вискахНе песня звенела, а крик.

Изящные пальцы, на шее платок,Старик за собою следил…И, только певец в огорчении смолк,Есенина спеть попросил.

Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна,«Мой последний, единственный друг»,Старик, что напротив, бокалом винаМеня поприветствовал вдруг.

Пронзительно брызнула глаз бирюзаЗа дымчатым модным стеклом,И словно меня затянуло в глазаТого – за соседним столом.

Всю песню смотрел на него я в упор,Слова словно слезы текли,И что-то… курносость, изящность, вихорУзнать мне его помогли.

Неужто потомок какой-то шальной?Известны, быть может, не все?Да нет, наважденье… иль вывих чуднойВ крутящемся лет колесе?

Последняя нота, я рюмку в рукеВсю песню, как нож, продержал,Вовсю признавая того в старике,Кто к песне слова написал.

И, глотку задрав, выпил, тайной томим,Чтоб чуть посветлело в крови,Сергей Александрыч, он был бы таким,До родов моих доживи.

Никто не похлопал, вздохнул гитарист,Снимая гитару пока,Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис,Глядь – нету того старика.

Исчез, не ушел, не поднялся, а так —Как будто и не было тут…Иль призрак подался в попроще кабак,Где пьют под него, а не жрут.

Ну что же, во времени мы не сошлись,В пространстве, видать, привелось,Знать, только поэтами русская жизнь,Как ниткою, шьется насквозь.

А, может быть, скучно великим во мгле,Иль дали дожить под конец,Чтоб знал, что не зря в англетерной петлеПримерил терновый венец.

Теперь в то кафе я почаще хожуИ больше плачу чаевых,Но… больше Есениных не нахожуНи старых, ни молодых.

Исторические поэмы

ОТРЕЧЕНИЕ

И если первый большевик был Петр,А коммунистом – Аракчеев, граф, тоКомиссаром первым на Руси должнoПризнать Малюту.Кромешничать – с Ивана повелось,И чем закончилось?Жизнь человеческая сталаВ России не дороже сала.Да и закончилось или притухло только?Какой-то унтер, спьяну, на париС фамилией какой-нибудь кирпичной[1],Вдруг подожжет Россию изнутри,И смута полыхнет огнем привычным.

Сцена 1

Екатеринбург, 15 июля 1918 года. Дом особого назначения, караул.