Дмитрий Ненадович - Про жизнь поломатую… (сборник) Страница 25

В общем, контингент жильцов коммуналки представлял собой некий препарированный срез советского общества. Помимо спившегося интеллигента и старого развратника (по совместительству) в ней проживали: пенсионер союзного значения — не по годам активная бабушка «божий одуванчик»; озлобленная на весь белый свет мать-одиночка с трёхгодовалым сыном; в меру пьющий слесарь-инструментальщик с Обуховского завода с семьёй, состоящей из жены (сильно хромой и громогласно-сварливой) и сына — школьника средних классов, хронического двоечника. Кроме этих достойных граждан, в квартире проживал некий свободный художник. Вернее, проживал он только по документам, а на самом деле художник использовал комнату под мастерскую. Он там творил, но неизвестно по каким причинам никто из соседей никогда и нигде не видел его произведений. Ни в Эрмитаже, ни в Русском музее, ни в многочисленных художественных галереях… Полный сарказма Саныч, как-то так достал художника своими подначками по поводу его фантомных творений, что художник с негодованием вручил ему приглашение на выставку своих картин, проходившую где-то в районе Парнаса. Саныч не поленился, поехал и обнаружил по указанному в приглашении адресу один из городских моргов. Спокойные и уравновешенные сотрудники этого скорбного учреждения не стали бить Саныча по лицу, когда тот в категоричной форме потребовал пропустить его на выставку известного художника, размахивая пред их скрытыми под масками носами ещё пахнущим свежей типографской краской пригласительным билетом. Самый представительный из сотрудников (видимо, заведущий) в весьма вежливой форме выразил не в меру распоясавшемуся Санычу самые тёплые пожелания, дабы он прекращал занимался по жизни всякой фигнёй, отрывая серьёзных людей от дела, а в максимально короткие сроки становился клиентом их заслуженного учреждения. Подводя итог своего дружественного пожелания-совета, самый представительный из сотрудников высказал предположение о действительном месте расположения выставки соседа-художника. Он так и сказал: «Катись отсюда быстрее, сволочь старая, к едрёной фене катись!» Почувствовав некоторую неловкость от того, что он излишне долго занимает внимание ответственных людей, Саныч даже не стал уточнять, где находится эта самая «едрёная феня» и, руководствуясь жизненным опытом, без промедления отправился домой. Вернувшись восвояси, он надеялся навести справки у соседа, но того в квартире не оказалось. Не появился сосед и на следующий день. Целую неделю его не было видно в местах общего пользования. Вероятно, он был на выставке. И это было очень хорошо для всех обитателей квартиры. Всё дело в том, что в комнате живописца, имеющей самую маленькую жилую площадь в квартире, постоянно пребывало некоторое количество разномастных и различной категории свежести женщин. Все без исключения соседи думали, что это были обычные питерские б…и. Очень уж развязно они себя вели. Но на самом деле это были профессиональные натурщицы. И вели они себя не развязано, а раскованно. Чтобы это заметить, надо было только тщательней к ним приглядеться, но поскольку жителям этой квартиры рассматривать этих девиц было недосуг (они так и говорили: не да сук, мол, и всё тут), то они считали всех их развязными питерскими б….ми. Но, в этом случае. Встаёт другой вопрос: зачем художнику столько натурщиц, да ещё и профессиональных? Если бы это действительно были б…и, то всем было бы всё понятно: художник был ещё достаточно молодым для этих дел человеком, к тому же, он был женат на худой и страшненькой женщине с синими коленками, изредка навещавшей творца во время работы. Однако же — нет, это были натурщицы. Об этом свидетельствовало то, что каждая из них могла по несколько часов сидеть обнажённой в одной и той же позе (некоторые из самых любопытных соседей иногда заглядывали в комнату художника якобы за спичками, когда дверь была не закрыта, и могли этот факт засвидетельствовать). Иногда утомившиеся от однообразия поз и по причине затёкших суставов натурщицы принимались охать и стонать, приводя в смущение обитателей квартиры. В такие моменты дверь в комнату живописца была всегда заперта. Но основная проблема была не в самих натурщицах, а в том, что их было много. И всякий день разные. Видимо, художника интересовал довольно широкий спектр вопросов окружающего его советского бытия. И он, не щадя себя ни днём, ни ночью то писал, то лепил с этого великого многообразия натурального материала застывшие образы строгих колхозниц и крановщиц, улыбчивых медицинских работниц, а также очкастых тружениц народного образования. И вот что примечательно: застывшие на холсте и в глине образы были всегда облачены в профессиональную одежду, а натурщицы в комнате художника все своё рабочее время были обнажены. Видимо, это был какой-то особый художественный приём. Об интенсивности творчества местного Рафаэля можно было судить, как по отдельным признакам запущенности его длинноволосого и бородатого внешнего вида, так и по его выпукло-красным глазным яблокам, лишь слегка прикрытым всегда опухшими от бессонницы веками. А о востребованности его ураганного творчества как раз и свидетельствовал тот факт, что никому из жильцов коммунальной квартиры так и не удалось хоть краешком глаза взглянуть на художественные произведения своего неистового соседа. Очевидно, что плоды соседского творчества, минуя цензуру, мгновенно выставлялись в лучших галереях Европы и Северной Америки, а затем с бешенной скоростью и за баснословные деньги раскупались на различных заграничных аукционах, принося тем самым немалый валютный доход стране победившего социализма. Справедливости ради надо отметить, что кое-что иногда перепадало и самому художнику. В редкие минуты отдыха его можно было увидеть проезжающим по центральным ленинградским улицам на роскошном заграничном автомобиле типа «Шарабан». Злые языки одно время поговаривали ещё и о каких-то иных плодах творчества этого выдающегося полпреда советского искусства. Поговаривали даже о том, что плодов этих было неприлично много, но, наверное, всё это было не более чем досужими вымыслами. Зависть к успешным людям процветает ведь не только при капитализме. Процветала она и будет процветать в любой формации. Даже в такой правильной, коей является недостижимый никогда коммунизм. И ничего тут не поделаешь. Такова уж, как говорится, полная несовершенств мерзость человеческой натуры. По нынешним капиталистическим меркам ведь как дела обстоят: плохому человеку всегда хорошо, когда у других плохо, а хорошему человеку всегда необходимо, чтобы у других было ни в коем случае не лучше, нежели чем у него. Радоваться успехам других нынче как-то не принято.

Ну ладно, как говорится, Бог судья этому художнику с его плодами. Интересно ведь рассмотреть и других обитателей питерской коммунальной квартиры. Возьмём, например, для продолжения повествования проживавшую там бабусю. Эта активная бабушка «божий одуванчик» всегда стремилась быть в гуще событий, чем иногда приводила в неистовство плохо затаённый гнев трудящейся части коммунального сообщества. Трудящиеся члены, пребывающие с раннего утра в состоянии «невыспанного» до конца раздражения жизнью, то и дело натыкались на бабулю в разных концах площади общего пользования и говорили вслух много разных несоответствующих реально-радостной советской действительности слов. Приблизительно такая же картина наблюдалась и вечером, когда уставшие от созидательного труда строители коммунизма уныло приплетались на место своего коммунального сосуществования и вновь везде натыкались на пронырливую старушку. Хитрой старушенции только этого было и надо. Любила она, когда на неё кто-нибудь натыкался. Простого искреннего общения ждала она от этих людей. И люди всегда оправдывали её ожидания. А куда им было деваться? Тогда ведь всем старикам полагался почёт. Ну матюкнётся кто-то в сердцах в её адрес или назовёт сгоряча старой пердуньей… Это ведь не со зла, а общения ради. Можно сколько угодно спорить о стиле этого общения, давая ему разные определения, но это дело вкуса. Вкус — это, конечно, понятие очень субъективное, то есть привязанное к каждому субъекту, а субъекты все в чём-то разные. Объективны только факты. А они говорили только о том, что общение жильцов с бабусей проходило на постоянной основе. Но только в вечерние и утренние часы. В те же утомительные часы, когда трудящиеся, натужно сопя на своём рабочем месте и в рабочее же время, упрямо тащили страну к полной и окончательной победе коммунизма, бабуся, в стремлении не допустить бесполезного прожигания остатков своей земной жизни, занималась подлинными научными изысканиями. Заслышав звук двери, закрывшейся за последним спешащим на работу жильцом, всякий раз заступала она на поочередное дежурство у каждого из загромождающих места общего пользования соседских холодильников. (Надо заметить, что своего холодильника у бабуси не было, так как она предпочитала употреблять в пищу только свежие продукты, которые каждый день покупала в магазине, находящемся непосредственно за стеной её комнаты, а несъеденные остатки, по блокадной привычке, хранила на чёрный день между толстыми оконными рамами. Там же у неё всегда хранился неприкосновенный запас казеинового клея, спасшего старушку в блокаду от голодной смерти).