Михаил Веллер - Своими глазами (сборник) Страница 28

— В жизни все банально. На такое кино валом повалят!

— А вот что вынесет зритель из такой твоей карусели-то?

— Удовольствие! Эмоциональный заряд! Волю к жизни! Отдохнет два часа от своей конторы или конвейера. Плохо, что ли?

— Эскейпизм проповедуешь?

— А сажать цветочки — не эскейпизм? А вязать, смотреть футбол или пить водку — лучше, что ли?

— А тебе не кажется, что твой фильм, между прочим, воспитывает эдакую легковесность в людях, жестокость, и вообще проповедует насилие?

— Вот уж ярлык! Почитай лучше народные сказки — там отрубленные головы горохом летят! Смелость он воспитывает, веру в свои силы и в удачу, — или тебе хлюпики нравятся?

— Но ведь он по сути абсолютно пуст!

— Протестую. Это вечные чувства в общедоступной, условной форме. Ничего зазорного. А что на отвлеченном, облегченном материале — так зрителя это больше развлечет, развеет, порадует.

— Зрителя надо воспитывать, развивать, заботиться об его вкусе, а не потакать примитивным наклонностям!

— Вот пусть это и служит первой ступенью в развитии и воспитании. Не с Феллини же начинать человеку. Начинают с букваря, с раскрашенных картинок, приключенческих книжек, — они тоже нужны.

— Так придумай хоть что-нибудь оригинальное!

— Да зрителю-то какая разница!! Людям надо, чтоб интересно и здорово! а на остальное плевать. Что, плохо накручено?

— Накручено… Все равно это никто не поставит.

— Поставит. Не все же такие лопухи — проходить мимо лежащего куска теплого хлеба. С маслом.

Баллада о бомбере

Часть первая

Мелодрама в стиле ретро

Человек уже полагает, что привык к любым неожиданностям, а как даст ему жизнь по мозгам — он все удивляется и нервничает. Скажем, извольте получить боевое задание: любимую женщину сбросьте ночью с парашютом в тыл врага, пусть она там взрывает мосты, захватывает штабы и рвет коммуникации. А сами возвращайтесь домой, выпейте водки с друзьями, примите поздравления в мужестве и ждите за этот подвиг представления к званию Героя Советского Союза. Весьма достойное распределение женских и мужских обязанностей.

Так рассуждал за штурвалом своего бомбардировщика капитан Гривцов августовской ночью сорок третьего года. По этим рассуждениям, а также по его званию, профессии и времени действия можно предположить, что капитан был молод. Действительно, исполнилось капитану двадцать три года.

Молодость иногда не мешает людям рассуждать верно. Гривцов в данном случае рассуждал верно: он выполнял именно такое задание. Знать он не мог, чем оно кончится. На войне никогда не знаешь, что чем кончится. Впрочем, не на войне тоже.

Любимая женщина сидела, нахохлившись, в бомбовом отсеке. На ней были сапоги, комбинезон, шлем, на спине парашют, на животе автомат, на поясе всякая дребедень. Величайшей несправедливостью войны ей представлялось в настоящий момент отсутствие лаза между бомбовым отсеком и кабиной пилота.

Будучи людьми военными, вдобавок молодыми, вдобавок влюбленными, они были слишком заняты порученным им делом, друг другом и собой, чтобы представить, сколько человеческих жизней и судеб наматывалось сейчас на ревущие винты бомбардировщика, пропарывающего адову мглу, пульсирующую голубой паутиной грозы.

Через полчаса штурман увидит три костра партизанского отряда, и створки бомболюка разойдутся под радисткой, отпуская ее с парашютом вниз. Они не знали, что самолет идет совсем не туда, куда они думают. Знал это один штурман.

— Курс двести тридцать шесть, — сказал штурман пилоту, аккуратно прокладывая двести тридцать три. Он прикинул поправку на ветер, прибавил двадцатикилометровое смещение в точке поворота и удовлетворенно усмехнулся.

Если бы он мог через непроницаемую черноту увидеть, что внизу уже приготовились их встретить совсем не те, кто должен был встретить, все бы сложилось иначе.

А так штурман довольно насвистывал, пилот, командир машины, капитан Гривцов страдал, а десантник радистка Катя Флерова ждала, когда она под парашютом пойдет вниз. И все они ошибались.

Еще четыре часа назад они и не подозревали о возможности столь необычной ситуации. Но — в жизни бывает все, а на войне бывает и то, чего вообще не бывает.

Катя Флерова четыре часа назад сидела в блиндаже полкового особиста. Она старательно писала успокоительное письмо маме. Ее отправляют в глубокий тыл, надолго. Что тыл это немецкий, а не советский, она деликатно умалчивала.

Штурман, лейтенант Георгий Гринько, четыре часа назад собирал цветы для свадебного букета.

Командир, капитан Андрей Гривцов, собственноручно брил невесте щетинистый подбородок. Невестой был хвостовой стрелок Паша Голобоков.

Жених, техник-лейтенант Никодимов, бегал по аэродрому и нервно допытывался у всех, не видел ли кто девушки, которая о нем спрашивала. Оказалось, что ее видели все, кроме него. Правда, описывали по-разному.

А инициатор этого розыгрыша, стрелок-радист Саша-Веревка, клянчил у начпрода фляжку спирта, приглашая его за это быть на свадьбе посажёным отцом.

Экипаж и не подозревал о существовании Кати.

Началось все, как обычно, приходом адъютанта полка:

— Экипаж Гривцова, к командиру полка! С планшетами.

Невеста, сержант Павел Голобоков, тихо сказал:

— Вылет!.. Капитан, с тебя банкет. К черту свадьбу, у нас именины. За этот вылет ты получаешь Героя..

В принципе он был прав. Независимо от боевого задания и даже его выполнения, за этот вылет Гривцов должен был получить Героя. Потому что это был сотый вылет. По указу, за сто вылетов штурмовикам и бомберам давали Героя.

По аэродрому пошел слух: Гривцов летит получать Героя. Героев в полку не было.

Его сотый вылет должен был стать Катиным первым.

У командира полка вторые сутки болели зубы, был он поэтому хмур и немногословен и выражение лица имел кислое:

— Экипаж, слушай боевую задачу. Доставка груза с парашютом. Раскрыть карты. Квадрат К-2-в. Вылет экипажем капитана Гривцова. Время вылета — двадцать три двадцать. Ах-х, черт, зубы-то как болят, а! аж челюсть выламывает. Вы как, ребята, самочувствие нормальное? Везет же людям… Штурман!

Штурман полка зашелестел метеокартой:

— Вот квадрат. Вот мы. Вот гроза. Вот ветер. Пойдете вот так, обратно вот так. В грозу без надобности не суйтесь, запас дальности большой. Высота шесть тысяч метров.

В землянке техник Никодимов нашел наконец невесту в лице Паши Голобокова, кое лицо и обругал. И убежал искать оружейников — срочно готовить машину к вылету.

В двадцать три часа, в полной темноте, накрапывающей легким дождиком («Погодка!..» — ругался штурман), они подошли к самолету.

— Груз в отсеке? — спросил Гривцов.

Никодимов замялся.

Подкатил «виллис» комполка. Из него выгрузились четверо: сам командир, штурман, особист и некто с парашютом.

— Получи груз, капитан.

— Что-о?

— Условия задания ясны? Повтори.

— Где я его повезу в бомбардировщике? В бомбоотсеке?

— Да.

— А чем он дышать будет на шести тысячах, трах-тарарах?

— Пойдешь ниже. Ну, выполняй приказ, капитан.

— Есть выполнять приказ, — хмуро буркнул Гривцов и жестом подозвал «груз». — Раньше хоть летал? Прыгал ночью?

— Андрюша, — сказал «груз» тонким голосом. — Андрюша, это ты?

Гривцов попытался ухватиться за воздух.

— Ка-ка-Катя… — пробормотал он.

— Это я, Катя, — сказал «груз», вздохнул, ойкнул, пискнул, всхлипнул и ткнулся головой ему в грудь.

— Простите, товарищ подполковник, — решительно сказал Гривцов, схватил Катю за плечо и уволок в сторону под крыло.

— Андрюшка, — прошептала она и крепко прижалась к нему, дрожа и задыхаясь, в своем неуклюжем комбинезоне, давя ему в живот болтающимся спереди автоматом…

— Однако, — сказал комполка. — Это вылет. Это Герой Союза. Отойдем сядем в машину, ребята.

— Катька, — зашептал Гривцов, оторвавшись от ее губ, от ее милого, мокрого от дождя лица. — Катька, два года, вся война, что, как, где, когда, куда?

— Когда — сейчас, — тихо сказала она голосом, старающимся не заплакать. — Куда — знаешь. Где — здесь. Что — разведшкола. Как — обыкновенно. По набору. А ты-то, ты-то?

— Что — я… Тоже обыкновенно. Капитан. Командую эскадрильей. Раз сбивали. Сотый вот, понимаешь, вылет… Вот такой сотый вылет.

— А у меня — первый…

Экипаж под хвостом курил в рукав. Комполка из машины окликнул:

— Пять минут до вылета, капитан. Запускай моторы.

— Сейчас! Сейчас. Катька, Катя, господи… Когда ты вернешься?

— Не знаю…

— Запоминай полевую почту: 52 512, слышишь? 52 512, легкий номер, запомнила?

Его привыкший принимать конкретные решения мозг вернул себе, кое-как, способность соображать: