Александр Сухово-Кобылин - Свадьба Кречинского. Пьесы Страница 29

Тарелкин. Это невыносимо!.. Сколько лет… что забот… что хлопот; (в сторону) меня кредиторы завтра же за ворот возьмут. (Вслух .) Это невыносимо.

Варравин (думает). Азартный человек – опасен. Если взять, а дела ему не сделать – он, пожалуй, скандал сделает. В нем совсем нет той скромности, как вот прочие просители. Ведь придет теперь проситель, точно овца господня; что ты хочешь, то с ним и делай. А он так нет. Его князь в полицию хотел отправить – за помешанного принял.

Тарелкин. Неужели?.. За помешанного… Гм. Ваше превосходительство! – да если он помешанный… (Смотрят внимательно друг на друга.) Ведь это уж лучше овцы господней…

Варравин (думает). Н-да.

Тарелкин. Ведь ему веры нет, как хочешь кричи…

Варравин (про себя). Есть для таких случаев оборот… разве попробовать!.. (Думает .)

Тарелкин. Ей-богу, ваше превосходительство, ведь он так уедет…

Варравин (решаясь). Хорошо!.. Пусть так!.. (Тарелкину .) Сей же час пишите мнение об обращении дела к переследованию.

Тарелкин. Слушаюсь-с. (Садится и быстро начинает писать .)

Варравин. Пишите резко. Его сиятельству так угодно… Сначала как обыкновенно, потом идите так: «а потому принимая на вид: первое…»

Тарелкин (пишет). Первое…

Варравин. И проставьте здесь оные четырнадцать пунктов о подозрении в любовной связи – знаете – из особого мнения…

Тарелкин. Знаю, ваше превосходительство. Ведь их тятенька составляли.

Варравин. Ну да. За сим идите так (диктует): «и поставить следственной комиссии на вид обнаружить причины запирательства мамки Семеновой, и если потребуется, то приступить по закону, – к медицинскому освидетельствованию подсудимой».

Тарелкин (пишет). Подсудимой.

Варравин (собирает бумаги). И тотчас в переписку, чтобы к докладу завтра было готово. Слышите?

Тарелкин (продолжает писать). Слышу-с.

Варравин (подходя к нему ближе и вполголоса). Между тем завтрашний же день утром вызовите к себе поверенного Муромских; да в глаза ему этим пунктом и пырните!.. Смотри, мол, борода, вот что грозит! Жизнь и смерть! Деньги!.. Двадцать пять тысяч, как один рубль. Чтоб тотчас были! Без проволочек и шатаний… (Идет в канцелярию.)

Тарелкин (в сторону). Как же это? (Думает .) Пишем мнение; – дело идет к переследованию; с начальством сладить не можем, – а деньги дай! (Прилежно пишет.) Не понимаю…

Варравин (отворивши дверь в залу канцелярии). Господа! Бумаги к подписанию его сиятельства; только самонужнейшие и скорее.

Тарелкин (останавливается писать и думает). Не понимаю… (Махнув рукою.) А, были бы деньги… (Прилежно принимается писать во все продолжение следующей сцены.)

Шум. Входит толпа чиновников с кипами бумаг, которые они от тесноты держат над головами

и таким образом обступают Варравина.

Вся сцена идет быстро.

Чибисов (сдавая Варравину бумаги). Три бумаги по комитету, ваше превосходительство, да три отношения весьма спешные, – непременно надо.

Варравин (быстро их пробегая). М-м-м-м-ма, так, знаю… хорошо (Берет их на руку.)

Ибисов (сдавая ему бумаги). Согласно вашему приказанию – весьма спешные.

Варравин (пробегая). М-м-м-м-м… Хорошо, м-м-м-м… (Берет их на руку.)

Герц (скоро). Ваше превосходительство, у меня весьма спешные бумаги.

Варравин. Самонужнейшие?

Герц (складывая ему бумаги). Самонужнейшие.

Шерц (также складывая ему бумаги). Самонужнейшие, ваше превосходительство.

Все чиновники (вместе насыкаются с бумагами). Самонужнейшие.

Варравин (кричит). Тише! Что вы! Стойте! (Топает.) Больше ни одной бумаги не приму, – кончено!

Шмерц (вывертывается из канцелярии и сваливает на Варравина целую кипу). Самонужнейшие, ваше превосходительство!..

Варравин. Ай!!. (Исчезает под бумагами и кричит глухим голосом .) Стойте!!. Вы моей смерти хотите!..

Чибисов и Ибисов бросаются к нему

и его поддерживают. Картина.

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ.

Квартира Муромских. Утро.

Лидочка сидит у окна за пяльцами, подле нее Нелькин: в другом углу комнаты Атуева. Молчание. Входит Муромский в халате, осматривает всех и начинает бродить по комнате.

Муромский (остановясь против Атуевой). Ну… что же вы думаете?

Атуева. Ничего не думаю; дивлюсь только, зачем же мы сюда приехали?

Муромский (разведя руками). Ну – об этом уж говорили… делать нечего, не вытерпел.

Атуева. Теперь придумывайте сами.

Муромский. Да вы-то промеж себя что-нибудь да советовались?

Атуева. Какое тут советование. Она вот нарочно не говорит со мною ни слова, – тем и кончили.

Муромский. Я послал Ивана Сидорова Тарелкина проведать.

Атуева. Чего тут посылать? После такого пассажа ему двери укажут, да тем и кончат.

Муромский (смущенно). Что ж… теперь делать?

Атуева. Я не знаю.

Муромский (со страданием). Да вы меня, сестрица, не мучьте. Я право… тово… как в тумане. (Делает жест.)

Атуева. Вот точно ребенок. Накутил, да теперь и ходит за советом. Вам бы о дочери-то подумать, чем такую горячку пороть.

Лидочка и Нелькин быстро встают.

Лидочка. Тетенька, оставьте отца! Что вы его попрекаете! Неправда, отец хорошо сделал.

Муромский. Да что, мой друг, сделал: я и сам не знаю, как это сделалось.

Лидочка. Поверьте, папенька, – все, что лучшего делается, – сам не знаешь, как делается. Пожалуйста, не думайте обо мне, а думайте о том, что выше меня, – о вашей чести; о том, что выше чести, – о вашей честности, – да так и действуйте. Я давно говорю: бросьте сделки, оставьте подсылы, перестаньте честной головою бесчестному туловищу кланяться. Лучше будет!..

Нелькин. Вы посмотрите, разве мало честных людей страдает? Разве мало их гниет по острогам, изнывает по судам? Разве все они должны кланяться силе, лизать ноги у насилия? Неужели внутри нас нет столько честности, чтобы с гордостию одеться в лохмотья внешней чести, которую располосовал в куски этот старый шут – закон, расшитый по швам, разряженный в ленты и повесивший себе на шею иудин кошель!..

Атуева. Это что, батюшка, за трагедия такая? – Все это французские романы да слова.

Лидочка. Нет, тетушка, не слова это; а это голос чистой совести, который, поверьте, сильнее, чем весь этот гам бездушной толпы, от которой, слышите вы, я отрекаюсь навеки!.. Пускай я пойду по́ миру, пойду нищая, да честная… и всегда скажу, всем скажу – мой отец хорошо сделал.

Муромский (плачет и обнимает ее). Друг ты мой, дитя мое!..

Лидочка (целуя отца и держа его в руках). Не плачьте, папенька, не крушитесь; смотрите, я покойна. Я знаю: вина этой беды не во мне, не в сердце моем; а такая беда не бесчестит и книзу не гнет – а подымает выше… и на такую гору, где уже ничье жало не язвит…

Муромский. Так чего же ты, дружок, хочешь? – Какой конец?

Лидочка (с жаром). Конец унижениям… Конец поклонам… Я хочу видеть вас твердого и гордого в несчастии.

Атуева. А тебя и засудят.

Лидочка. Пускай.

Атуева. Что ж с тобою будет?

Лидочка. Со мною все уж было – со мною ничего не будет!!

Муромский. Так, стало, ехать в деревню?

Нелькин. Нет! Ехать и требовать правду!

Атуева. Я говорю, романы да слова. Ну что вы, сударь, говорите-то? – Ну где она в свете правда? Где вы ее найдете?

Нелькин. Ну, а если ее точно в свете нет, так пусть ему и будет стыдно – а не мне…

Иван Сидоров входит, кладет шапку на стул

и останавливается у дверей.

Муромский. Ну вот и он. (Идет к нему.) Ну – что скажешь?

Иван Сидоров. Был, батюшко, видел.

Муромский. Кого?

Иван Сидоров. Да Кандида Касторыча.

Муромский. Ну что?

Иван Сидоров. Да позвольте, сударь (отводит его в сторону), круто, круто что-то повели.

Муромский (с беспокойством). Что такое? (Нелькину .) Владимир Дмитрич, подойди сюда.

Нелькин подходит.

Иван Сидоров. Видите, государи: его-то сиятельство разлютел так, что и на́ поди; теперь они и обращают все дело сызнова, на новое переследование и, видите, самым строжайшим образом.

Муромский (голос его дрожит). Господи милосердый…

Нелькин. Да верно ли?

Иван Сидоров. Он мне и черновое и беловое казал: идет, говорит, в доклад.

Нелькин. Ну пускай их следуют: – делать нечего, пускай следуют.

Иван Сидоров. А вы знаете ли, как следовать-то будут?

Атуева подходит к Ивану Сидорову.

Лидочка остается одна в стороне и плачет.

Нелькин. Ну как же? Нынче, слава богу, пытки нет.