Юлий Ким - Светло, синё, разнообразно… (сборник) Страница 29

– А… – начал было Михайлов.

– Ну конечно увидишь, – перебил его Коваль. – Много кого увидишь, я так думаю. Ну а что ж: Данту можно, а тебе пуркуа? Тем более, судя по твоим стихам, ты весь извелся, до того охота тебе повидаться. Как это:

Мне ль того не хотеть?Мне ль о том не мечтать?Скольких я проводил уже в землю сырую,Не успев на земле слова толком сказать.Ведь надеюсь еще!Неужели впустую?

Это же вопль души!

– И мне, выходит, премия?

Коваль приобнял Михайлова и повел по тропинке.

– Да какая тебе разница, Михалыч? Тебе, что ль, мало меня повидать? Помнишь Гришкину любимую:

– Ты куда меня ведешь,Такую молодую?– На ту сторону реки,Иди не разговаривай.

– А…

– Увидишь, я сказал.

Какого еще было рожна Михайлову? Да никакого. Раза два он сморгнул, тщетно ожидая, что Коваль исчезнет или, наоборот, из-за сосен выступит еще кто-нибудь.

Но сосняк по-прежнему величественно возвышался, золотистый сумрак реял, а они шли по светлой тропе, распевая по своему обыкновению:

Эх, когда мне было лет семнадцать,Ходил я в Грешнево гулять!.. —

пока не блеснула перед ними тихая вода, а при ней мостки с пришвартованной к ним —

– Ну конечно, – сказал догадливый Михайлов. – Ну еще бы. Знаменитый «Одуванчик», самая легкая лодка в мире.

Да, это была она. И вы, читатель, если вы настоящий читатель, безусловно, узнали ее. Но если вы все-таки тот настоящий читатель, который каким-то образом, уж не знаю каким, умудрился пройти мимо и не прочесть эту вещь Коваля, эту жемчужину русской прозы, то, чтобы стать окончательно настоящим читателем, подите и прочтите ее. Идите прямо сейчас, как гласит реклама рынка на Каширке.

Как Коваль среди зимы разыскал в глухих подвалах Сретенки эти давно забытые бамбуковые бревна. Как подмосковный мастер сотворил из них эту лодку, как поднял ее одной левой и бросил перед Ковалем на пол кверху дном – а затем прыгнул на нее и подпрыгнул несколько раз, а она только пружинила и подбрасывала прыгуна, как батут.

Маршруты, которые выписывал на ней Коваль, поддаются только его описанию. И то, что теперь предстояло Михайлову невероятное плавание на этом невероятном изделии вместе с его автором, шевельнуло в голове смутную догадку: уж не является ли оный заповедник тем местом, которое определяется дурацкой формулой, извлеченной Губерманом из недр русского фольклора и звучащей, как шлепанье парного веника по жопе:

сбыча мечт?

Ведь одной из заветнейших мечт Михайлова была вполне достижимая фантазия погулять с Ковалем по его охотам и рыбалкам, похлюпать по его водам в болотных ботфортах с мушкетерскими отворотами, поплевать на розового червяка, прежде чем отправить его в полет над темным зеркалом омута, куда он спикирует по тонкой дуге нейлоновой нити вместе с комочком свинца, оставив на поверхности сразу насторожившуюся фигурку бдительного поплавка. (Любил Михайлов красивые абзацы – и у других просмаковать, и самому учинить.) А по жизни – скатился он раз на плотах по реке Быстрой, что на Камчатке, где вся его рыбалка бесславно завершилась утоплением четырех чужих блесен.

Коваль же все время был гораздо ближе Камчатки, то есть буквально под рукой – и он ни разу его не достигнул. И все свои роскошные леса и озера, пустоши и урочища проходил Коваль без Михайлова, от чего нельзя сказать что очень страдал. Чего о Михайлове, наоборот, никак не скажешь.

Страдал.

Хотя и не так чтобы очень.

И что ж такое мешает человеку достигнуть достижимого при горячей желаемости? «А чёрт его знает!» – как воскликнул президент Ельцин в ответ на вопрос, куда делись пятьсот миллионов, перечисленных в Чечню.

Но что же, в свою очередь, воскликнул Михайлов, увидя поблескивающие лаком бока заветного бамбука, легонько постукивающие о мостки?

– Коваль! – воскликнул он с пафосом. – Но это не «Лавр Георгиевич»! Где «Лавр Георгиевич», Коваль? Я не вижу его!

Настоящему читателю, дорогой читатель, незачем объяснять, что такое «Лавр Георгиевич», хотя неизвестно, известно ли ему, кто такой Лавр Георгиевич? Конечно, если вы, читатель, еще и настоящий историк, то имя генерала Корнилова Л. Г. вам объяснит все, кроме одного: почему измышленный Ковалем фрегат носит это имя, так как известно совершенно точно, что, поименовывая судно, Коваль доблестного генерала в виду не имел, хотя безусловно был историком, так как окончил историко-филологический факультет и о генерале знал. Есть подозрение, что на Коваля подействовала торжественная раскатистость этого словосочетания, величавая античная двусмысленность имени и перекличка отчества с упомянутым уже Победоносцем и собственно с Ковалем. Так что, думается, если бы он захотел просто увековечить белого мятежника, то так бы фрегат и назвал: «Генерал Корнилов». (Согласитесь, что, прочитав на борту какого-либо лайнера «Александр Сергеевич», не станете же вы утверждать, что речь идет о Пушкине, и только о нем. Ибо, если все-таки станете, немедленно получите по носу: «Отчего же именно Пушкин? А Грибоедов, вы полагаете, не претендент? А в конце концов, Есенин-Вольпин чем не кандидатура?» Уж не будем говорить о варианте «Михаил Михайлович» – тут образовалась бы основательная очередь: артист Козаков, сатирики Зощенко и Жванецкий, советник Александра Первого Сперанский.)

Таким образом, сурово вопрошая Коваля о «Лавре Георгиевиче», Михайлов имел в виду известный вам, читатель, фрегат, и только фрегат, тот самый, на котором Коваль осваивал свой невероятный архипелаг под командованием незабвенного капитана по имени Суер-Выер.

Да, уж если бы это имя украсило собой чей-то борт, никто в мире не усомнился бы, кто именно имеется в виду.

– Ты, Михалыч, даешь! – изумился Коваль, округляя неотразимые очи. – «Лавр Георгиевича» ему подавай! Может, еще и мадам Френкель вместе с ее одеялом? Данте Алигьери – ничего, пешком гуляли, без претензий, а тебе, вишь, «Одуванчика» мало.

– Да ладно тебе, – Михайлов уже умащивался в бамбуковой пироге. – Я что? Я ведь только спросил: где, мол, знаменитый фрегат, что-то я не вижу его в составе флота.

– «Лавр Георгича» ему… – продолжал ворчать Коваль, отпихиваясь веслом от берега. – «Лавр Георгич», брат, на приколе пока.

– Что ж так? А Суер-Выер?

– Сидят на бережку и ждут воплощения.

– Чего-о-о?

– Воплощения, чего… Мало ему моей нетленной лиры, он жаждет иных ипостасей… Да что ты, Михалыч, пристал? Увидишь…

– Но «Лавр-то Георгич» как же без капитана?

– Потому и на приколе. А вместо капитана – претенденты, блин. И первый претендент, блин – он, Бонапарт гребаный[6].

– Да кто же, кто?

– Кто-кто. Он. Генерал Корнилов.

И Коваль так сурово насупил брови, что Михайлов отложил свои расспросы до времени.

Меж тем «Одуванчик» легко бежал по водной глади, распуская из-под носа длинные усы. Берега были зелены и кудрявы. «Парковые леса», – сказал Михайлов со знанием дела, и в самом деле время от времени мелькала то белоснежная беседка, то вдруг распахивался зеленый склон, поднимающийся к красивому шале, из которого сыпалась к речке веселая гурьба с зонтиками и бадминтоном, призывно махая руками, – но Коваль, сделав ручкой, продолжал править мимо, на все реплики Михайлова отвечая: «Потом, потом» или «Везде приставать – замучаешься концы отдавать». Он явно стремился к пункту первому своего графика. Вскоре, судя по тому, как он приосанился и несколько напрягся, Михайлов понял, что цель близка.

Сначала показалась белая ограда. Она состояла из мраморных столбиков, увенчанных небольшими мраморными бюстиками, каждый из которых увенчивался еще и небольшим веночком из лаврового листа, водившегося тут в изобилии. По приближении стало ясно, что бюстики на столбиках изображают различных мужчин, ничуть не похожих на римских императоров. Зато на причале во весь рост возвышались четыре мраморных атлета, также в венках и прикрытых в должном месте мраморным лопухом – они поддерживали красивый портик, на котором витиеватыми вензелями было обозначено:

Ю – И

Настроенный лавровыми героями на античный лад, Михайлов расшифровал:

ЮПИТЕР ИММОРТЕЛЬ

и вопросительно поглядел на Коваля.

– Не торопись, Михалыч, не торопись, – терпеливо сказал Коваль. – Познавай неведомое по мере его поступления.

«Одуванчик» коснулся причала, немедленно вышел во всем белом строгий дежурный.

– Пароль?

– «Юрий Осич», – откликнулся Коваль и в свою очередь сухо осведомился: – Отзыв?

– «И только Юрий Осич», – отчеканил белый. – Здравствуйте, Юрий Осич. Кто это с вами?

– Это Михалыч, – тепло отрекомендовал Коваль своего друга.

– Как «Михалыч»? – переспросил белый с угрожающим сарказмом. – Может, он еще и Михаил?

– Юрийосич, дорогой, – заговорил Коваль, нагнетая гнев. – Что я, не знаю, кого сюда везть? Михайлов это, Михайлов! По должности обязан знать: он вашей конторе в свое время все глаза намозолил, а ты куда глядел? Смотри, смотри в заявку: «Михайлов, Ю Че». То-то. А для друзей он «Михалыч», еще с института.