Наталия Бортко - Выпуск 1. Петербургские авторы конца тысячеления Страница 3

— Так, ладно, — сказала Лидия и, тряхнув волосами, вошла по щиколотки в темную, банно-пахучую воду. На этом пока дело кончилось. Лидия снова остановилась и крикнула Х-арну:

— Здесь никакой гадости не водится?

— Не знаю, — рассеянно сказал Х-арн.

— Не водится, не водится, — услышал он чей-то насмешливый голос и, оглянувшись на него, увидел двух вновь подошедших мужчин.

— Вы уверены? — спросил Х-арн, чтобы определить вмешавшегося. Оба с интересом наблюдали за Лидией. Скорей всего — вот этот, веселенький толстячок, очень уж голос был жизнерадостный. Второй мужчина был с впалой грудью и изможденным испитым лицом. Х-арн не ошибся. Жизнерадостный толстячок сказал:

— Поверьте мне, первая гадость, которая здесь заведется, будет женщина.

— Кха! Кха! Кха! — в приступе смеха закашлялся второй мужчина. Х-арн нахмурился. Ему неприятен был взгляд этих дураков, как неприятна была шутка жизнерадостного толстячка. «Кстати, — подумал Х-арн, — как это он сумел остаться таким толстым, когда даже Лидия при всем ее умении потеряла килограммов пятнадцать? Но это ей даже пошло на пользу. Не в меру она растолстела. А теперь вон какая. Не то что я. — Х-арн посмотрел на свое отощавшее, ставшее жилистым (и, наверное, невкусным — почему-то пошутил он) тело. — Ну ничего, — злорадно подумал он про толстяка. — Этого съедят в первую очередь, вон сколько сала». Лидия тем временем, наплевав на запрет, бухнулась в воду и поплыла. Ничего особенного не случилось, кроме того, что Лидия плыла в реке, в которой еще никто никогда не плавал, и, кроме того, что от ее плывущего (она хорошо плавала) тела расходились самые обыкновенные круги. И круги были круглые.

— Во дает, — восхищенно сказал восторженный толстячок. — Прямо африканская лягушка.

— Что значит африканская? — почему-то обиделся Х-арн, словно ему не все равно было, какая Лидия лягушка.

— А похоже, — ответил толстячок. — Ох, щас вон тот веслом ей даст по башке.

Чахоточный снова закхакал и поддержал товарища:

— Ну. И сразу утопнет. Лягуха-то.

Лидия не слышала или делала вид, что не слышала. Х-арну захотелось врезать ей как следует, а заодно и этим двоим.

— Немедленно вылазь! — крикнул он, понимая, что сморозил чушь перед этими двумя.

Отдуваясь, как морж, гребя перед собой, она повернулась к Х-арну и приветливо помахала рукой.

— Послушайте, вы что, женофоб? — взглянув исподлобья на толстяка, спросил его Х-арн.

— Да ну вас, — весело ответил тот. — Что это у вас все выводы какие-то? Стоит поругать бабу, и уже в женофобы записали, правда, Толя? — обратился он к товарищу.

— Ну, — согласился охотно тот.

— Мне кажется, милейший, — продолжал толстячок, — что у вас парадоксальные взгляды на жизнь.

— На жизнь? — злорадно усмехнулся Х-арн, довольный промашкой собеседника. Тот смутился.

— Ну, не знаю, как это назвать… Впрочем, если вы читали Лао-Цзы…

— Читал, читал, — уже охотнее заговорил Х-арн. Ему впервые попадался такой разговорчивый собеседник. — А вы что же, и Лао-Цзы знаете?

— И Лао-Цзы, и Кришнамурти, и Раджнеша почитывали, — потирая от удовольствия руки, почему-то шепотом сказал собеседник.

— Ну, этого я не знаю, — сказал Х-арн.

— Да бросьте вы эти старые замашки, сейчас не те времена, — укоризненно сказал толстячок, но при этом сам невольно зыркнул по сторонам глазами.

— Нет, я в самом деле не читал и не знаю, — искренне ответил Х-арн.

— Совершенно напрасно, дружочек, — он подмигнул Х-арну. — Тантра, знаете ли, забавная вещь. Хитрая такая штучка. Объемная. Правда, Толя? — обратился он к своему спутнику, который, видимо, на все случаи жизни был у него под рукой.

— Ну, — ответил тот.

— Э-э… простите, — снова начал Х-арн, — это тантра вам сказала, что женщина гадость?

— Вы какую женщину имеете в виду? — мило улыбнувшись, начал толстячок, и ямочки на его щеках засияли. — Женщину вообще, как идею, в платоновском смысле слова или конкретно проявленную женщину, скажем, плавающую в водах священной реки? — При этом он повернулся и с долгим любопытством посмотрел на лежащую на спине Лидию. При этом он даже сделал кулаки биноклем, чтобы лучше ее рассмотреть. Х-арн смутился. Он не ожидал увидеть в своем случайном собеседнике философа. Тот с видимым удовольствием пережидал конфузливость Х-арна.

— Ну, я вообще, — замявшись, сказал Х-арн.

— Ну а если вообще, так знайте, что женщину как идею я очень даже люблю и чту и ничего выше женщины в идейном смысле слова не поставлю, даже идея государственности для меня на втором месте после женщины. Но, простите, конкретное проявление женственности в конкретных обстоятельствах… сами понимаете…

— Да, да, конечно, — согласился Х-арн, смутно понимая, с чем он соглашается, и злясь на себя за эту торопливость, в которой он усмотрел свою подчиненность ученому толстячку.

— Так что, какой же я вам женофоб, милейший? Я в свое, знаете ли, время страшно обожал… Особенно вот таких… — Он снова навел на Лидию самодельный бинокль и, помолчав, добавил: — Я вот таких особенно… Это ваша женщина?

— Моя, — осторожно, нейтрально ответил Х-арн, не зная, сказать об этом с гордостью или с сожалением.

— Да, это заметно, — с глубокой задумчивостью в голосе произнес собеседник. И опять было непонятно, порицал он Х-арна или…

— Спорим на что угодно, — продолжал толстячок, — что ее зовут как-нибудь Лидия или Фидия, или Мидия… в общем, что-то в этом роде? Спорим? — улыбнулся он Х-арну. Причем улыбнулся так мило и настойчиво, что Х-арн, которого поразила проницательность толстячка, ответил ему такой же улыбкой.

— Вы угадали. Ее зовут Лидия.

— Почему это угадал, — обиделся толстячок. — Я просто знаю женщин, а этих в особенности, этих Лидий. Вот их-то я и любил больше всего.

— Зачем же вы назвали Лидию гадостью? — съязвил Х-арн.

— А вы считаете женщину чем-то иным? — искренне удивился тот. — Человек вообще так устроен, что обожает всякую гадость. А эту, — он ткнул пальцем в выходившую из воды Лидию, — в особенности. Так вот, как всякий нормальный человек… ничто человеческое мне не чуждо.

— Простите, — возразил ему Х-арн, — мне кажется, что это у вас парадоксальные взгляды…

— А мне наплевать, — равнодушно ответил тот, — как хотите, так и считайте. Впрочем, вы счастливый человек, — и он еще раз с видом знатока оглядел Лидию.

Она только что вышла из воды и, вся золотисто-бронзовая, выкручивала длинные, почти до пояса отросшие волосы.

— Диадема, венец, елочная игрушка! — с форсированным восхищением заключил толстячок. — А, Толя?

Толя покашлял в знак согласия, и черты его плохо очерченного лица, точнее перечеркнутого различного рода и направления морщинами, смялись всмятку. По всей вероятности, Толя улыбнулся. К тому же восхищенный толстячок толкнул его, и он, схватившись за грудь, как китайский болванчик, закивал головой, зайдясь в приступе кашля.

— Нет, нет, вы счастливчик, — окончательно заключил толстячок, и глаза его завистливо сверкнули.

— Вы это серьезно? — скептически ухмыльнулся Х-арн, задетый тем, что в его положении его еще могут считать счастливым.

— Конечно. Расположились как на пляже, загорают себе… голенькие.

— Так в чем же дело, — мрачно сказал Х-арн. — присоединяйтесь. Места много.

— Э нет, голубчик, это вы можете, а мы свое дело знаем. — И он еще раз взглянул на Лидию. — Русалка. Богиня. Эллада.

— Вы, наверное, чего-то недопонимаете, — попытался объяснить ему Х-арн то, чего и сам не понимал, вдруг поймав себя на тоскливой мысли, что ему очень хочется кому-то пожаловаться. — Нас не берут с ней вместе, понимаете?

— А по отдельности? — с любопытством спросил словоохотливый толстячок. И, противно рассмеявшись, тут же добавил: — Впрочем, меня это не касается.

— Вы шутите, — со злой обидой сказал ему Х-арн, — а я-то думал, вы поможете мне выпутаться из положения.

— Смешной человек. Ничего я не шучу. И выпутывайтесь сами как знаете. Устал я с вами. И мухи загрызли. — Толстяк сорвал веточку и яростно стал отбиваться от мух и слепней, потеряв всякий интерес к Х-арну. Х-арн не стал навязываться.

Лидия, распластавшись, лежала рядом, обнаженная, влюбленная в солнце и песок, влюбленная, как всегда, в себя. Она ничего не понимает и не хочет понимать, она не делает никакого различия. Толстячок со своим человекообразным Толей сидели на корточках и с любопытством смотрели, что делается на том берегу. Х-арн был на редкость самолюбив, и это неожиданное равнодушие к нему философствующего толстячка, к которому он даже успел уже привыкнуть и почувствовать какую-то симпатию, больно его ударило. Он тоже перевел глаза на тот берег, с тоской почувствовав, что с толстячком ему больше не видеться и не говорить.