Ксения Старосельская - Антология современной польской драматургии Страница 32

КАРИНА продолжает ломать пластинки.

КАРИНА. «Пароход»… Не люблю я Кравчика. Просто не люблю.

ФАЗИ. Да ты чё, его старые хиты до сих пор — свежак. То, что он сейчас поет, херня, конечно, но когда-то был реально крутой.

КАРИНА. А ты когда-нибудь был на его концерте?

ФАЗИ (кивает). С матерью, в Сопоте. Я маленький еще был. Супер. Не то, что эти пидоры сейчас.

ГЖЕСЬ. Прикинь, а я никогда его не слушал. Но альбом с Бреговичем прикольный.

ФАЗИ (качает головой). Отстой полный.

ГЖЕСЬ. Почему? Я его на вечеринках часто врубал.

ФАЗИ. Ты, слышь, кончай, а то у меня нервы сдадут! Альбом с Бреговичем с художественной точки зрения вообще никакой! Вообще! Ты в этом не сечешь, так я сейчас объясню. Кшиштоф Кравчик — это тебе не какой-нибудь там петух, который цыганские песни на свадьбах поет. Он крутой, он реально крутой. Он… Бля, не знаю, как тебе объяснить, чтоб ты понял и не задавал тупых вопросов. Он… такой же, как мы. Только круче. И жизнь у него как у нас, только он это все уже пережил, понимаешь? Его судьба — это наша судьба. Посмотри, он без конца уезжал из Польши, только чтоб сюда вернуться и добиться успеха. Всю жизнь грешил, чтобы в конце концов возвратиться в лоно церкви. Трахал баб направо и налево, чтобы обрести счастье в крепком браке. Кшиштоф — это символ, легенда, памятник. Если ты не плачешь, как ребенок, когда слушаешь его старые вещи, ты не поляк, вот что я скажу!

КАРИНА. Фази, а ты тоже из Польши уезжал?

ФАЗИ. Боже, сколько лет я плиточником проработал в Германии, напевая его песни. Да я благодаря ему решил сюда вернуться. Семью завел, в рэкете сделал карьеру. Если бы не он, не знаю, кем бы я был сейчас. Без него страна была бы другой. Понятно, что хуже.

На минуту все задумались.

ФАЗИ (Карине). А чего ты вообще про Кравчика спросила?

КАРИНА показывает на гору виниловых обломков.

КАРИНА. Я все поломала.

ФАЗИ наклоняется и берет один из обломков.

ФАЗИ. Это же пластинка Кравчика.

КАРИНА (смеется). И остальные тоже.

ФАЗИ (указывает на Богуся). Ты, овца рябая, теперь я не смогу его убить! (Подает знак Гжесю.)

ГЖЕСЬ тычет носком ботинка в лежащего на полу БОГУСЯ.

ФАЗИ. Эй, пацан, вставай.

БОГУСЬ медленно поднимается, сначала на колени, потом встает.

ФАЗИ. Ты чё, фанат Кравчика?

БОГУСЬ (вяло кивает). Еще какой.

ФАЗИ. Я не могу тебя убить — такие у меня принципы. Но не думай, что это тебя спасет. Эта дебилка с университетским дипломом проследит, чтоб ты принес нам бабки.

БОГУСЬ. У меня нет двадцати тысяч.

ГЖЕСЬ. Фази, я понимаю, ты не можешь его убить. Давай я его убью. А? Позвони во Вроцлав, пусть пришлют тачку, мы все сделаем по-нашему и потом смоемся.

ФАЗИ (качает головой). Нет, мы все сделаем по-католически. Может, он что-нибудь соберет до утра. И я еще город хотел посмотреть. Говорят, тут центр ничего.

ГЖЕСЬ. Шутишь…

ФАЗИ. Я? Ты чё, спешишь? По своему столу в конторе соскучился? Ты на работе, за все платит фирма.

ГЖЕСЬ. Я был в центре. Сегодня, с Кариной. Жаль время терять. Полцентра снесли и нахерачили многоэтажек. Полное уродство.

ФАЗИ. Гжесь, это воссоединенные земли. Мы должны ими гордиться.

ГЖЕСЬ. Я ими горжусь…

ФАЗИ (встает, поворачивается к Богусю). Слышь, я всегда могу приказать тебя убить. Но не хочу. У Кшисека так мало настоящих фанов. (Поворачивается к Карине, которой давно уже нечего ломать.) На фига ты их поломала. Без мозгов… «То, что мир нам дал, все забрал круговорот. Счастье, радость украл, оставив массу забот».

КАРИНА (Богусю). Звони, если что…

Бандиты уходят. БОГУСЬ идет в свою комнату — там все перерыто. Вещи, лежавшие на полках, и сорванный со стены плакат «The Clash» валяются на полу. БОГУСЬ идет к выходу из квартиры, захлопывает за собой дверь. Слышно, как он сбегает вниз по ступенькам.

На тротуаре ЭМИЛЬ в инвалидной коляске. Бандиты, выйдя из подъезда, опрокидывают коляску и уходят. БОГУСЬ выбегает из подъезда на улицу. Видит ЭМИЛЯ.

ЭМИЛЬ. Богусь!

БОГУСЬ. Чего?

ЭМИЛЬ. Я здесь.

БОГУСЬ. Ну и что?

ЭМИЛЬ. Я готов. Я хочу бороться. Я хочу, чтобы произошла революция.

БОГУСЬ поворачивается и идет обратно к подъезду.

ЭМИЛЬ. Эй, не бросай меня. Я с работы ушел, чтоб к тебе присоединиться. У меня теперь нет выбора, я должен бороться!

БОГУСЬ (останавливается). Думаешь, мне нужен инвалид? И речи быть не может. Возвращайся на стоянку.

ЭМИЛЬ. Я тебе пригожусь. Я разбираюсь в законах.

БОГУСЬ (колеблется). Да отвали ты.

ЭМИЛЬ. Я знаю весь Уголовный кодекс. Я тебя от чего хочешь отмажу.

БОГУСЬ. Весь? Параграф сто сорок восемь?

ЭМИЛЬ. Убийство, срок от двадцати пяти лет до пожизненного включительно.

БОГУСЬ. Правда, весь?

ЭМИЛЬ. Правда.

БОГУСЬ. А сколько за избиение?

ЭМИЛЬ. С ограблением?

БОГУСЬ. Ну.

ЭМИЛЬ. С ограблением — десятка, статья двести десять. Все зависит от суммы и что там было раньше.

БОГУСЬ. Целая жизнь. (Подходит к коляске, поднимает ее вместе с Эмилем, ставит в нормальное положение.) Только не думай…

ЭМИЛЬ. Этот бугай и телка… (Показывает разбитые руки.) Я расшибся. Не смогу крутить колеса. (Показывает направление.)

БОГУСЬ (начинает толкать коляску по улице, останавливается). Ну и что?

ЭМИЛЬ. Отвези меня домой.

БОГУСЬ. Ты чё, больной на голову?

ЭМИЛЬ. А что? Разве я к тебе не присоединился? Разве мы не вместе?

БОГУСЬ. Что за «мы»? Какие «мы»? (Пауза.) Ты где живешь?

ЭМИЛЬ. На Карконошской.

БОГУСЬ. Чё, дальше не мог? (Надевает капюшон на голову.) Блин, что за погода! (Толкает коляску.)

Двухкомнатная квартира ЭМИЛЯ и МОНИКИ. Обстановка бедная, но везде чистота. На кухне у стола сидит ЭМИЛЬ в инвалидной коляске, рядом стоит БОГУСЬ. Входит МОНИКА. На ней спортивный костюм из синтетики, такой же, как у ЭМИЛЯ, только другого цвета.

ЭМИЛЬ. Привет! Это мой друг Богусь.

МОНИКА. Привет. Моника.

БОГУСЬ. Богуслав.

МОНИКА. Что случилось?

ЭМИЛЬ. Меня сбили, а Богусь привез меня домой.

МОНИКА. Пообедаешь с нами?

БОГУСЬ. С удовольствием.

МОНИКА. Ну тогда садись. Садись, Богуслав.

БОГУСЬ. Богусь. (Садится.)

МОНИКА. Богусь.

БОГУСЬ. А ты?

МОНИКА. Я? Я уже ела. И потом у нас не так много стульев. Они мешают Эмилю ездить по дому. (Наливает суп, отрезает и кладет в тарелки большие куски колбасы.)

ЭМИЛЬ. Я ушел со стоянки и присоединился к Богусю.

МОНИКА. Но я же тебя целых три месяца туда устраивала! Ладно, ешьте, я им завтра позвоню.

ЭМИЛЬ. Ну почему никогда не бывает так, как я хочу. Ты обязательно должна влезть!

МОНИКА. Я только хочу сказать, Эмиль, что тебе с твоим характером сложно будет найти новую работу.

ЭМИЛЬ. Ты не понимаешь! Я присоединился к Богусю! Да я получше работу себе найду. Господи! Тебе больше не придется подписывать липовые договора. Богусь объяснил мне, что нельзя быть пассивным. И я не буду! (Богусю.) У Моники маленькая зарплата, хотя обещали большую. Я этим займусь, когда стану юристом, я всех этих сволочей выведу на чистую воду.

МОНИКА. Ты дома суп ешь, Богусь?

БОГУСЬ. Иногда.

МОНИКА. Я каждый день готовлю Эмилю суп.

ЭМИЛЬ. Обожаю супы!

БОГУСЬ. И каждый день с колбасой?

ЭМИЛЬ. Обожаю колбасу!

МОНИКА. Тогда я принесу еще. (Улыбается и выходит из кухни.)

БОГУСЬ (явно под впечатлением от знакомства). Это твоя сестра?

ЭМИЛЬ (кивает.) Лучше Моники никого нет. Она работает у мясника. Знает все виды колбас. Если ее когда-нибудь уволят, сможет устроиться в любой мясной магазин. Сейчас везде нужны специалисты.