Память осени - Александр Григорьевич Звягинцев Страница 32

Руденко (жестко, лорду Лоренсу). Ваша честь, я протестую против таких провокационных вопросов. К тому же, адвокат позволяет себе вмешиваться в процесс допроса свидетеля! Это недопустимое нарушение регламента.

Лоренс. Поддерживаю. Господа адвокаты, держите себя в рамках закона.

Паулюс (продолжает). Нападение на Советский Союз состоялось после длительных приготовлений и по строго обдуманному плану.

Руденко. Кто из подсудимых являлся активным участником развязывания агрессивной войны против Советского Союза?

Паулюс холодно и отрешенно смотрит на скамью подсудимых.

Паулюс. Из числа подсудимых, насколько я их здесь вижу, я хочу назвать следующих важнейших советников Гитлера: Кейтеля, Йодля, Геринга – в качестве главнокомандующего военно-воздушными силами Германии и уполномоченного по вопросам разоружения…

Руденко (обращается и к Паулюсу, и к залу). Заканчивая допрос, я резюмирую. Правильно ли я заключил из ваших показаний, что еще задолго до 22 июня 1941 года гитлеровское правительство и Верховное главнокомандование планировали агрессивную войну против Советского Союза с целью колонизации его территорий?

Паулюс. Для меня в этом не существует никаких сомнений…

Руденко. У меня все вопросы, господин председатель.

Вскакивает один из адвокатов.

Адвокат. Господин фельдмаршал, правда ли, что сейчас вы преподаете в Военной академии имени Фрунзе и обучаете высших офицеров неприятельской армии?

Паулюс (усмехнувшись). Это ложь. Результаты войны говорят о том, что меня не пригласили бы для преподавания даже в школу красных унтер-офицеров…

В зале оживление, смешки. Андрей стоит на гостевом балконе, наблюдая за возбужденной толпой…

71. Нюрнберг. Дворец юстиции. Секция французских переводчиков

Андрей входит в кабинет, где работают французские переводчики. За столом только Татьяна Владимировна Трубецкая. Она кутается в теплый платок.

Вологдин. Татьяна Владимировна, я могу увидеть господина Розена?

Трубецкая (качает головой). Он здесь больше не работает. Остался в Париже. Да вам и не надо его видеть. Да, Павлик повел себя мерзко, но он считал, что это единственный способ разлучить вас с Марией.

Вологдин. Он должен ответить за это.

Трубецкая. Бог ему судья.

Вологдин. Бог?! Ну почему два человека, молодых и свободных, не могут просто любить друг друга?

Трубецкая. В том-то и дело, что вы оба не свободны. Вы скованы по рукам и ногам. За каждым из вас другой мир. И не просто другой, а – враждебный, с которым не может быть примирения.

Вологдин. Господи, да мы оба русские люди!

Трубецкая (задумчиво). Русские, да… Поэтому Мария поступит так, как и должно русской женщине.

Вологдин. То есть?

Трубецкая. Пожертвует собой.

Вологдин. Но ради чего?

Трубецкая. Не только ради матери. Но и ради вас, Андрей, да-да, ради вас.

Вологдин. Я не понимаю… почему?

Трубецкая. Потому что она не может иначе. Поймите, дело даже не в Павлике, не в его ужасном письме. Маша все равно не вернулась бы. Ведь ничем хорошим это для вас с ней кончиться не может.

Вологдин (дрогнувшим голосом). Что же мы с ней, прокляты, что ли!?..

Трубецкая (вздохнув). Это судьба, молодой человек. Вы же не бросите свою Россию… А она не сможет оставить свою…

Андрей, постояв, направляется к выходу, у дверей оборачивается.

Вологдин (решительно). Когда закончится процесс, я сам поеду в Париж!

Трубецкая (с грустной улыбкой). Кто знает… Может быть, когда-нибудь… Все будет иначе.

72. Нюрнберг. 30 сентября 1946 года. Дворец юстиции

Судный день – день объявления вердикта. Зал и ложи забиты. Пресс-рум тоже. Журналистов великое множество. Гостевой балкон, кажется, вот-вот рухнет. В самом зале стоит такая тишина, что слышно, как техники в радиорубке отсчитывают позывные, проверяя аппаратуру.

Подсудимых на этот раз вводят не как обычно, вереницей, а по одному, с некоторыми интервалами. Они не здороваются друг с другом, а механически, привычно рассаживаются на своих местах. Рассаживаются по местам защитники. Занимают свои позиции переводчики. Тишину взрывает голос судебного пристава.

Голос. Встать, суд идет!

Появляются судьи. У лорда Лоренса в руках папка. Судьи начинают по очереди читать приговор.

В пресс-руме и в барах сыплются предположения, каким будет приговор. Повешение? Расстрел? Пожизненное заключение? Оправдание? У стойки бара западные журналисты заключают пари. Советские многозначительно и строго молчат.

В центре одного кружка Пегги во всем черном и черной шляпке.

Пегги. Господа, внимание! С тем, кто сообщит мне, кто что получит, я готова провести сегодняшнюю ночь! И я не шучу!

Мужчины взрываются одобрительными криками. Пегги обводит всех глазами, усмехается.

Пегги. Жаль, но я не вижу тут достойных!

Пегги идет к Андрею, который стоит чуть в стороне.

Вологдин (с улыбкой). Пегги, вы обратились со своим заманчивым предложением не по адресу. Откуда журналистам это знать? Вам нужно было предложить это членам суда…

Пегги (невозмутимо). Я сделала такое предложение одному очень осведомленному человеку оттуда. Мне казалось, он ко мне давно неравнодушен.

Вологдин. Ну и что же он?

Пегги. Свинья. Самая обыкновенная свинья. Сказал, что послезавтра он к моим услугам… Можно подумать, он мне будет нужен послезавтра, когда о приговоре будет знать уже весь мир!

73. Нюрнберг. Тюрьма

Восемь часов вечера по берлинскому времени. Полковник Эндрюс встречает корреспондентов. Их восемь человек – четверо пишущих и четверо снимающих.

Полковник Эндрюс. Господа, сейчас вас разместят в комнатах, где обычно проходили переговоры подсудимых с адвокатами. Каждый из вас обязан не покидать здания тюрьмы и отведенных вам мест до особого указания четырехсторонней комиссии. А сейчас вам будет представлена возможность осмотреть тюрьму и увидеть заключенных. Требование – соблюдать полную тишину.

Один из корреспондентов. Простите, полковник, подсудимые уже извещены, что их ходатайства о помиловании отклонены?

Полковник Эндрюс. Нет.

Один из корреспондентов. А что приговор будет незамедлительно приведен в исполнение?

Полковник Эндрюс. Нет. Прошу за мной, господа. Сейчас вы увидите все своими глазами.

По узкой железной лестнице корреспонденты спускаются вниз.

В тюремном коридоре – полумрак. Лишь у одиннадцати дверей горят яркие электрические лампы, свет от них отбрасывается рефлекторами внутрь камер. Это – камеры приговоренных к смертной казни. У каждой двери американский солдат, который неотрывно следит за поведением осужденного.

Журналисты молча, невольно вставая на цыпочки, подходят к каждой из камер и поочередно заглядывают в «глазок».

Кейтель прибирает свою койку, разглаживает складки на одеяле…

Риббентроп разговаривает с пастором…

Йодль сидит за столом спиной к двери и что-то пишет. На столе перед ним ворох бумаг и книги…

Геринг лежит на кровати и как будто спит…

Фрик, укрывшись одеялом, читает…

Кальтенбруннер тоже занят чтением…

Штрейхер спит…

Заукель нервно прохаживается по своей камере…

Франк, сидя у стола, курит сигару…

Розенберг спит…

Зейсс-Инкварт спокойно умывается и чистит зубы…

В 21 час 30 минут раздается легкий звон гонга… Журналисты смотрят на полковника Эндрюса.

Полковник Эндрюс. Сигнал официального отхода ко сну.

Полковник Эндрюс ведет журналистов через тюремный двор к небольшому каменному одноэтажному зданию в глубине