Андрей Платонов - Том 6. Дураки на периферии Страница 34

Вечер. Приходят Хоз и Суенита из дальнего пути. Суенита несет те же вещи, что и на вокзале в Москве. Они останавливаются. В колхозе не слышно ни одного человеческого голоса.

Суенита (прислушивается). Не слышно никого. Чучело какое-то поставили — должно быть, людей не хватает!.. (Краткая пауза). Мы дошли, дедушка… Ты видишь — это наш пастуший колхоз. Мы здесь овец кормим и рыбу ловим понемножку. Давай переобуемся в чистое.

(Садятся на землю, Суенита начинает переобуваться).

Хоз. У меня нету ничего чистого. Я так посижу и отдохну от своего умозрения.

Суенита (переобуваясь). Ну, посиди, поскучай, а потом ночевать на печку пойдешь.

Вдалеке, где-то за колхозом, заплакал грудной ребенок; тихо проговорил что-то женский голос.

Хоз. Кто там заплакал у вас, в ваших социальных полях?

Суенита. Это наши дети играют в яслях.

Хоз. А я слышал, что плачут.

Суенита. Напрасно ты слышишь.

Снова слышится далекий плач ребенка.

Хоз. Вот опять тоскует чей-то мелкий голос.

Суенита. Это один мой ребенок плачет — он по мне скучает, он родную мать давно не видел… Отвернись, я соски свои оботру — сейчас пойду кормить его грудью. (Обтирает соски на своих грудях. Хоз глядит на грудь Суениты не отвернувшись). Ты видишь, как молоко скопилось!

Хоз. Вижу.

Суенита. Напрасно ты видишь.

Хоз. Устал я шагать по неопределенной земле! В цветах, в слезах и пыли живут люди, а я, старик, нахожусь при них свидетелем. Чем же это все кончится, бедные мои?

Суенита. Ну что, дедушка, понравился тебе наш эсесер? У нас ведь все может случиться, чего только захочет наше сердце!.. Что ты говоришь — кончится?

Хоз. Да, мне ваш эсесер понравился: кругом противоречия, а внутри неясность… Я говорю: когда же кончится наше дыхание в этом пространстве и мы обнимемся в общей могиле! Когда же, девочка?

Суенита. Мы — никогда, а ты скоро: ты же дедушка — старичок, ты сохнешь уж! (Переобувшись, вставая). Ну — обутка готова… (Кричит в колхоз) Антошка! Ксюша! Дядя Филя… Мы пришли! Ксюша, неси мне моего мальчика скорей! (Более тихо). Я соскучилась вся… (К Хозу). Дедушка, ступай на колхоз, там на печку ляжешь, у кого топилась, и там накормят тебя. Когда я приберу горницу, я тебя позову.

Хоз. Кормиться я не люблю. У вас есть что-нибудь химическое?

Суенита. У нас колхозная аптека в ящике есть. Съешь порошок.

Хоз. Пойду съем. (Уходит).

Суенита входит на крыльцо избы и складывает там свои грузы.

Суенита (разбирая принесенные книги). Скорей бы только его увидеть. Маленькое, теплое тело, и всегда оно пахнет вкусным чем-то… Почему так тихо стало в колхозе!.. (Зовет). Ксюша, Ксюша! Неси мне моего мальчика! (Всюду тихо. Краткая пауза). Скоро я еще рожать буду — мне так нравится, когда из меня выходит что-то горячее, жалкое и плачущее такое, бедный комок моей жизни. (Зовет). Ксюша!.. Где же кто-нибудь! Где мой ребенок и весь колхоз?

Тихо является Филипп Вершков.

Вершков. Здравствуй, товарищ председательница! С прибытием тебя, с достижением здоровья и с прочими делами успеха! (Подает руку Суените). Видела в центрах-городах хороших наших людей, передала им наше почтение или промолчала?

Суенита. Передала.

Вершков. А как их здоровье?

Суенита (во время диалога постепенно переодевается в другое чистое платье, исчезая на момент в избу и возвращаясь оттуда). Ничего. Они велели тебе сказать — пусть побольше трудится, поменьше брешет на руку врагу.

Вершков. Да неужели же, Суенита Ивановна? Иль им и про меня донесли сводку настроения? Ну, теперь я громыхну! Теперь я вполне — всеми костями своими!

Суенита. Дядя Филя! А в колхозе что — траву всю собрали? Я шла — стогов не видела! Свезли нашу заготовку в Союзмясо?

Вершков (смущенно). Не управились еще, Суенита Ивановна!

Суенита. Что же вы, черти! Я же вам наказывала! Ты чего глядел? На что мы тогда государству нужны? Пусть лучше тут море будет, а не люди: в море — рыба…

Вершков. Море?! Вопрос этот интересный, Суенита Ивановна… Каких-то ты жизненных книжек нам привезла?.. Когда будешь население знакомить?

Суенита. Где Антошка? Ксюша куда девалась?

Вершков. А они побираться по морю пошли — мертвую рыбу по берегу искать, а Антошка даже лопух приступал жарить и лепешки печет из овечьего желудочного добра. Нам харчиться нечем стало: баранины нету.

Суенита. А овцы наши колхозные?! Дядя Филя!! Ход диалога начинает ускоряться и ускоряется все более.

Вершков (поспешно, задыхаясь горлом). Ты слушай меня, Суенита Ивановна… Я как общественность, я от лица всех самых ударных и сознательных… Ты только слушай меня: я тебе наговорю реально, убедительно в высшей степени — тут бантик был…

Суенита. Какой бантик такой? Говори мне скоро!

Вершков. Я тебе говорю сокращенно, арифметически, вроде Совнаркома и Цекубу: бе-а-не-те-ке — белогвардеец-антиколхозник! Федор Кирилыч Ашурков — бантик! Ты его еще раскулачивала перед второй большевистской, и он теперь явился…

Суенита. Ты убил его?

Вершков. Нипочем! Это он меня треснул трижды по горбушке, а Антошку они сапогами мяли, кирпичами по сознанию в голову били, — но ведь кирпичи-то мягкие, они же без обжога, они саманные, и Антошка воскрес без ущерба…

Суенита. В голову по сознанию?! А вы что здесь сознавали тогда?

Вершков. А мы сознавать не поспевали, Суенита Ивановна, — их цельных семеро бантиков было! Они из темной степи пришли, а у берега наш колхозный корабль рыбачий стоял — «Дальний свет». Тут же мы с Антошкой находились — весь гурт гнали купать от паразитов, всю сумму нашего имущества, а прочий народ бродячий колодезь рыл вдалеке — не видать и не слыхать!..

Суенита. Ну скорее! Ты говоришь так долго, как будто молчишь!

Вершков. Они гурт наш овечий на корабль колхозный загнали — один баран только остался, а избушку живьем на берег уволокли, вместе с оконными стеклами, и на баркас погрузили, а потом уехали в испуге на парусе… Случилось ужасное явленье упущения!

Суенита. А солонина, а хлеб где наш общий, который в мешках залатанных лежал? Говори мне враз!

Вершков. Враз я не могу — мне психа в горле мешает. А солонина, а бедняцкое зерно наше, которое в мешках залатанных лежало, тоже в море на баркасе нашем поплыло — на тот берег империализма…

Суенита. А почему же вы кулаков побить не могли? У тебя револьвер есть! Значит, вы за них стоите? Кто трус, тот теперь подкулачник! Вы мелочь — сволочь, ничуть не большевики! Проверить всех надо, чтобы сердце у каждого биться стало, а не трусить!..

Суенита сбегает с крыльца.

Вершков (спокойно). Да то нет, что ли? Конечно, проверить надо! Культработа мала среди нас, вот что я тебе скажу. А револьвер вынимать опасно было — его отымут!

Суенита (кричит). Ксюша!

Голос Ксении вблизи. Ау-у!

Вершков (тихо). Это ведь трагедия!

Ксеня (бережно обнимает Суениту). Суня моя приехала…

Суенита. Ксеня! Как же вышло? Почему избушка наша пропала, всех овец уворовали, дети плачут?.. (Пауза: подруги стоят обнявшись). Там старик явился со мной — пускай кормят его на мои трудодни.

Ксеня. Сказала уж, травяную тюрю сидит хлебает, два порошка из аптеки съел.

Суенита. Вкусней тюри у нас ничего нет?

Ксеня. Нету. Бантики уворовали все.

Суенита. Ксюша! А ты все время кормила моего ребенка, у тебя не пропадало молоко?

Ксеня. Не пропадало.

Суенита. Ну принеси мне его поскорей, я сама его хочу кормить, а то груди распухли.

Ксеня (вскрикивая). Горюй по ним, Суенита: у нас с тобой нету детей!

Суенита (не усваивая). А как же нам быть-то? А почему ты не горюешь?

Ксеня (сдержанно). Я своего отгоревала. (Теряя сдержанность). Немило мне, жутко мне, ветер качает меня, как пустую, я в бога верить хочу!

Суенита. Ксюша! Бога нету нигде — мы одни с тобой будем горевать… (Томясь и сдерживаясь). Что же мне с мукой моей делать теперь — ведь нам жить нужно и жить неохота!.. Куда вы закопали моего мальчика?