Владимир Набоков - Человек из СССР Страница 4

Я сегодня не могу об этом говорить. Не надо. Я думала тебя рассмешить историей с пакетом.

КУЗНЕЦОВ:

Нет, я хочу выяснить…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Сегодня вышел такой день… Но все равно ты массу вещей не можешь понять. Ну, представь себе, что скверная скрипка под окном играла — ну, только что, скажем, до твоего прихода, — это на самом деле не так, потому что если бы она и играла даже, то мне было бы все равно… Не смотри на меня так. Я тебе говорю, мне было бы все равно. Я тебя не люблю. Никакой скрипки не было.

КУЗНЕЦОВ:

Я не понимаю, о чем ты говоришь?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Нет, ты и не можешь понять.

КУЗНЕЦОВ:

(Встает.) Знаешь, я лучше пойду…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Два года тому назад, когда мы здесь в Берлине жили вместе, была какая-то глупая, глупая песенка, танец какой-то, мальчишки на улице высвистывали ее и шарманки играли. Если бы ты сейчас услышал бы именно ту песенку, ты бы даже ее не узнал…

КУЗНЕЦОВ:

Это все очень досадно.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Перестань. Я не могу, когда ты так сердишься. У тебя делаются желтые глаза. Я же ничего не сказала. Я сегодня просто нервна. Не надо. Ты… ты доволен своим отелем?

КУЗНЕЦОВ:

Знаешь, вышла бы ты опять замуж.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Да-да, я выйду, я все сделаю, что хочешь. Ну вот, хочешь, поклянусь, что я тебя не люблю? Я тебя не люблю! Слышишь?

КУЗНЕЦОВ:

Да, слышу. Но мне все-таки неприятно, что у нас вышел этот разговор. У меня сейчас просто нет времени, чтобы работать душой. А такие разговоры заставляют работать душой. Я тебе скажу, мне совершенно нестерпима мысль, что кто-нибудь может думать обо мне с любовью, с тоской, с заботой. Это мне мешает.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ты прав, Алеша, ты прав. Я тебе не хочу мешать. Ну вот, все кончено… Ничего и не было. Знаешь, за мной Таубендорф как будто немножечко ухаживает. (Смеется.) Он мне очень нравится. Правда, очень нравится.

КУЗНЕЦОВ:

Я не совсем им доволен. Он глуповат. С этой своею романтикой он только воду возит. Ну-с, мне пора.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Алеша, ты когда-нибудь думаешь о том, что ты… что тебя… ну, одним словом, об опасности?

КУЗНЕЦОВ:

Думают только индейские петухи и китайский император. Я зайду через полчаса. (Идет к двери.)

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

(Вдогонку.) Надень пальто, свежевато.

После ухода Кузнецова Ольга Павловна остается стоять у стола, водит пальцем по узорам скатерти. Потом ходит по комнате, видно, что сдерживает слезы. Услышав за дверью шаги, садится на прежнее место, берется за рукоделье. Не стуча, входит Марианна. Она очень нарядна.

МАРИАННА:

(С разбегу.) Я вашего мужа встретила на улице. Сколько ему лет? (Смотрит мельком на рукоделье.) Ах, это очень мило. Сколько ему лет?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Тридцать два. Почему вы спрашиваете?

МАРИАННА:

(Снимает пальто, шляпу, трясет волосами. Она блондинка — с помощью перекиси водорода.) Я никогда ничего подобного не видела. Там на улице такое страшное движенье, автомобиль на автомобиле, полицейский ручками всякие фигуры выделывает, пешеходы жмутся, ждут, чтобы он задержал движенье, — а ваш муж, как ни в чем не бывало, взял да и прошел! Напрямик. Автомобили рычат на него, полицейский застыл от удивленья в позе Нижинского{7}, — а он: ноль вниманья. Напрямик. Ведь он на вид такой тихий… Тут что, ажур будет или кружевце?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Кружевце.

МАРИАННА:

Я так рада, сегодня съемки не было. И мне Мозер ужасно надоел. Так пристает, так пристает! Другая, конечно, воспользовалась бы этим, чтобы сделать карьеру. Но я не могу. Я не знаю, поймете ли вы меня, милая: для меня искусство — это выше всего. Искусство — святое. Вот такая, как Пиа Мора, которая из рук в руки переходит, может там с Мозером на автомобиле кататься. А я не могу. Меня ничего в жизни не интересует, кроме искусства. Ничего. Но как я устаю! У меня самая ответственная роль, весь фильм держится на мне. Представляю, какое мне будет наслажденье все это потом увидеть на экране. Господи, да что с вами, миленькая, что такое? Ольга Павловна! Что вы плачете, что случилось, Ольга Павловна?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Не обращайте вниманья… Это ничего… Это сейчас пройдет… (Она плачет, вытирая глаза пальцами, по-детски.)

МАРИАННА:

Да в чем дело? Какие-нибудь неприятности? Скажите же, миленькая.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Дайте мне платочек.

МАРИАННА:

Он не совсем чистый. Я вам дам другой.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ничего, ничего… Ну вот, прошло… Я просто дурно спала.

МАРИАННА:

Хотите, я сбегаю за какими-нибудь каплями?.. Ах, подождите, у меня тут есть валерьянка.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Не надо. Спасибо, Марианна Сергеевна. Правда, не надо. Все уже прошло.

МАРИАННА:

Ах, вы опять плачете. Как это нехорошо. Вот. Выпейте. Медленно. Теперь сидите спокойно. О чем-нибудь поговорим.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

О чем-нибудь поговорим. (Сморкается и смеется.)

МАРИАННА:

Вот. Я вас давно хотела спросить. Чем, собственно говоря, занимается Алексей Матвеевич?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я точно не знаю. (Смеется.) Ваш платочек совсем промок, смотрите. У него всякие коммерческие дела.

МАРИАННА:

Вам, может быть, будет неприятно: вы как-никак с ним остались, кажется, в дружеских отношениях, но я все-таки хочу вас спросить… Он не большевик?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Вы очень не любите большевиков, Марианна Сергеевна?

МАРИАННА:

Я их презираю. Искусство выше политики… Но они унижают искусство, они жгут чудные русские усадьбы. Ольга Павловна, неужели ваш муж?..

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Меня его личная жизнь не касается. Я ничего не хочу знать.

МАРИАННА:

(Живо.) И он вам вообще ничего — ничего — не говорит?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ничего.

МАРИАННА:

А-а. (Короткая пауза.) А у меня есть очень сильные подозрения. Представьте себе, Ошивенский рассказывает, что он третьего дня видел Алексея Матвеевича сидящим в кафе с известным чекистом из полпредства. Они очень дружески беседовали. Ошивенский и Евгения Васильевна страшно возмущены.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Они как раз собирались ко мне сегодня. Мне эта дама не особенно нравится, не знаю, зачем она ко мне ходит. А он — славный старик, и очень его жалко.

МАРИАННА:

Но все-таки это ужасно, если это правда.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

У вас, кажется, в вашей фильме показывают большевиков?

МАРИАННА:

Ах, это замечательный фильм! Сейчас еще, конечно, трудно говорить о фабуле, так как, знаете, снимают по кусочкам. Я точно знаю только свою собственную роль. Но сюжет, в общем, из русской революции. Ну и, конечно, с этим сплетается любовная интрига. Очень, кажется, захватывающе, шпанненд.[3] Героя играет Харри Джой. Он — душка.

Стук в дверь. Входит Кузнецов.

КУЗНЕЦОВ:

Ты, Оля, все еще в этой комнате…

МАРИАННА:

Ах, Алексей Матвеевич, мне только приятно —

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Как ты скоро вернулся!

КУЗНЕЦОВ:

Да. (К Марианне.) А вы, матушка, должны меня научить танцевать.

МАРИАННА:

Можно? Хотите сейчас?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

(Оживилась, лицо ясное.) Что с тобой, Алеша? Ты так весел!

МАРИАННА:

Я сейчас попрошу у хозяйки граммофон. (Выбегает.)

КУЗНЕЦОВ:

Оля, дело вышло. Я получаю даже больше, чем ожидал. Через десять дней я поеду обратно.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Но ты будешь осторожен, да?

КУЗНЕЦОВ:

При чем тут осторожность? Я говорю о монете.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я этот раз особенно боюсь. Но я рада за тебя. Я, правда, очень рада.

КУЗНЕЦОВ:

Вот и хорошо.

Вбегает обратно Марианна.

МАРИАННА:

Хозяйка сегодня не в духах: говорит, что граммофон испорчен.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ну, ничего, в другой раз.

МАРИАННА:

Я сказала горничной подать кофе. Она тоже, кажется, не в духах.

Стук в дверь, голос горничной: Besuch für Frau Kuznetsoff.[4]

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Фюр мих?[5] (Выходит.)

МАРИАННА:

Ну, целуй меня. Скорей!

КУЗНЕЦОВ:

Нет, уж пожалуйста, не торопите меня.