Михаил Веллер - Нежелательный вариант (сборник) Страница 4

На этом курительный эксперимент кончился. Льва Ильича на неделю оставили без сладкого. Это было жестоко, он извелся и даже плакал, а потом какое-то время вел себя как шелковый. С тех пор прошло уже несколько лет. И по утрам нас будит его кашель.

– Рота, подъем! – Это означает, что Мустафа проснулся не в духе. Опять ему война снилась. Иногда он помнит свои сны, иногда нет, иногда орет ночью благим матом. После удачной же ночи он мурлычет: «Господа офицеры – простите-с: утренняя побудка. Желающие на зарядку – выходи строиться: форма одежды – с обнаженным торцем».

И только Гагарин просыпается не раньше, чем Зара включает радио. Черная коробочка на беленой известкой стене пищит «последний, шестой сигнал» и исполняет Гимн Советского Союза, переходя к последним известиям. Известия извещают, что все сеют, пашут, строят и производят, страшно при этом радуясь. Зара открывает форточку и вносит стопкой эмалированные судна. Судна мечены, она подкладывает каждому свое.

(Когда-то из-за этого возникали скандалы. Смешно, однако у нас обострены брезгливость и чувство собственности. Ходить на чужой горшок неприятно. Мы стремимся максимально обставить свой быт какими-то личными приметами и вещами. Мелочи приобретают огромное значение. Через них мы утверждаем свою индивидуальность. Это знакомо всем прошедшим армию или тюрьму. Для нас личный горшок – как для кого-то личный автомобиль.

Поэтому, когда в палате делали ремонт, Жора сговорил за обеденный компот и две папиросы солдатика из спецстройбата. И тот отлил ему в жестянку коричневой эмали, которой покрашен пол, и дал самую маленькую кисточку; тайком приволок горшок и установил все на обеденный столик. Два часа Жора, держа кисточку в зубах, трудолюбиво рисовал на синей эмали коричневую подводную лодку.

Как всегда в таких случаях, вспыхнула повальная эпидемия. Гагарин зеленой краской, ею покрывали нижнюю треть стен, изобразил себе на своем судне космическую ракету. Всех переплюнул Каведе: на него снизошло вдохновение, и желтоватой «слоновой костью» он создал профиль Дзержинского, добившись сходства. Лицо у него при этом было серьезное и торжественное – это с кистью-то в пасти! Чувства юмора он лишен напрочь: мы хохотали до колик.)

Под бодрую музычку, в свежем дуновении из фортки, мы завершаем утреннюю оправку. У Каведе опять не получается. Зара ставит ему клизму.

– По самые гланды, – удовлетворенно комментирует Чех. – Да задвинь ты ему разок туда паяльник – узнает, как скрывать что-то внутри от советской власти.

– Учись, пока я жив, – обращается Жора, и с раскатистым упругим звуком опрастывается. – Примерно так. Можно лучше.

– Жорка, перестань хулиганить! – притворно ворчит Зара. – А вот оставлю тебя без горшка, будешь у меня терпеть до обеда. Или под себя.

– Это дело нам привычное, – подмигивает Жора. – В подводном положении – гальюн продуть и закрыть.

– Вот и будет тебе… подводное положение.

Мустафа с деланой озабоченностью сообщает:

– Няня, я уже.

А Профессор выступает с заявлением:

– Что у нас сегодня на подтирку? Снова «Красная Звезда»? Никакого уважения к правам пацифиста. Требую «Литературную газету»: я должен отправлять также свои культурные потребности.

– Тьфу… жлобы… – сипит Старик. – Кто-нибудь из вас хоть был знаком с туалетной бумагой?

– А как же. На танцы ее водили, щупали.

– Это в которую туалеты заворачивают?

– А первое место в конкурсе заняла японская туалетная бумага: глотаешь таблетку – и все уже выходит упакованным в целлофан.

– Гагарин, расскажи, как ты в космосе в санчемоданчик валил. Вот где мы впереди планеты всей: ни нянь, ни подтирки, сплошная гигиена.

Что естественно – то не безобразно, что не безобразно – то прекрасно. Стеснение давно забыто. Оправка – одно из наших главных дел, оно же развлечение и удовольствие – или проблема. Неподвижность ведет к атрофии мышц, слабеет гладкая мускулатура кишечника, кровь и лимфа застаиваются: атония кишечника, затруднение проходимости и геморрои с колитами обычны у лежачих. Так что день открывается процедурой ответственной, и если все прошло гладко и удачно – сразу повышается жизненный тонус. Организм приятно ощущает освобождение от лишнего, здоровую легкость.

Нам бы, конечно, кисломолочно-овощную диету, но она уставами не предусмотрена. Не кинозвезды. Зара рвет газету и подтирает нас мятыми обрывками.

– Зарочка, извини уж… понос. Ну плохо я перевариваю этот рассольник. Может, огурцы подгнившие были?

Переходите к водным процедурам. Тазик, губка, – синее армейское одеяло откидывается на спинку кровати, рубашка снимается – в изголовье: влажная прохлада проходится по телу, по складкам. Переворот на живот – и по спине. Хребет и под лопатками – вообще полный кайф. Если б я был миллионером, я бы нанял банщицу, и она терла бы мне спину два часа ежедневно. Увы, движения Зарины экономно отработаны: десять минут на всех… И великое спасибо. По распорядку нас положено мыть раз в десять дней. А могут хоть вообще не мыть. Правда, тогда мы будем им же вонять.

Подушки – к спинкам, сидячее положение, рубашки – на торс, одеяла – на место, полотенце – на веревку.

Чистка зубов. Семь тумбочек, семь стаканов, семь щеток, вода из чайника: поточный метод. Полощешь горло, отхаркиваешься в подставленное ведерко, капля пасты из тюбика – несколько движений щеткой во рту. Полощи; плюй. Следующий.

Сидим, разговариваем. Хорошо. Зара бегло швабрит пол, из окна аромат, атмосфера делается свежей. В хорошем настроении Зара может прикурить сигарету и дать каждому по две затяжки. Такое нарушение как бы не замечается, тем более что сигареты ее собственные, она сама курит – «Опал». Вроде поощрения нам за приличное поведение.

– Ну, мальчики, сдаю вас в полном порядке. Не хулиганьте тут без меня.

– Зарочка, когда ж нам и похулиганить, как не без тебя!

– Ой, разбаловала вас Машка.

– Так и ты побалуй. Мы ж со всей душой.

– Ну, уговорили. Завтра.

Захлопывается форточка, прикрывается дверь: день двинулся, потянулся.

Маша входит ровно в восемь: сияет и пышет.

– Доброе утро! – хором скандируем мы.

– Ах!.. – пугается она и пересчитывает по головам, – опять кто-то сбежал! Ну дезертиры… Бауман!

– Я!

– Матросов!

– Я!

– Юровский!

– Здесь.

– А куд-да вы на фиг денетесь.

Завтрак: овсянка, ломоть белого хлеба с маслом, стакан чая с сахаром. Армейская норма для ран-больных, первый стол. А каков стол, таков и стул. Если персонал не ворует – жратвы достаточно. Витаминов, может, маловато, зато калорий – завались. Съедай мы все положенное, разъелись жирней бы рождественских гусей. Нормы-то рассчитаны в обрез, да на солдата, молодого и здорового, его гоняют в хвост и в гриву. А тут – уполовиненный лежачий организм. Поперли бока шире кровати – пайку могут урезать.

Это трагедия. Аппетит все равно плохой, но нарушение прав болезненно. И жаловаться некому. Мотивируют пользой: сердце будет хуже работать, жидкость застаиваться, склонность к отекам, воспаление легких… Э. Пока жирный сохнет – тощий сдохнет. Жуешь – живешь.

Кушаем мы так. Сценарий первый:

С ложечки. Руки у Маши ловкие, аккуратные… Одно плохо: она одна на семерых, поэтому глотать надо быстро, подчиняясь ее темпу. Завтрак и ужин – три минуты на рыло, обед – пять. Еще голоден, чувство насыщения не успело прийти – а уже губы вытерты и в желудке кирпич. И даже с такой скоростью – первый обжигается, а последнему достается простывшее. Поэтому ревностно блюдется очередь: семь дней по кругу.

Сценарий второй:

В гнезда кроватной рамы втыкается аэрофлотовский столик. К нему привинчены кустарные стойки-зажимы для миски и жестяного чайничка-поильника. Хлеб кладется рядом. Лакай, кусай, соси: хоть полчаса. Мы так поднаторели, что даже борщ убираем до капли, не пачкая щек и подбородка. Но можно поперхнуться, а закашляешь – забрызгаешь постель, за это Маша наказывает.

Закономерности – какая пища дается на самообслуживание, а какую суют прямо в рот – нам уловить не удалось. Может, тут дополнительный умысел: чтоб нам было чем разнообразить ожидание ближайшего будущего – гадать. А может, просто Машина прихоть.

Иногда спрашивают, как мы хотим есть. Мнения обычно разделяются, и вопрос решается голосованием. Старик предпочитает лакать: он помешан на тщательном пережевывании (чем?), хотя чаще других закашливается. А Жора и Мустафа всегда за кормление: лишний раз Маша подсядет под бочок.

После завтрака и в хорошую погоду мы гуляем. А зимой – ближе к обеду, и только полчаса. Зимой нас кутают в ватники и шапки, а в рюкзак стелют сложенное одеяло. Шарфов, как везде в госпиталях и больницах, не полагается, и шеи заматывают нашими вафельными полотенцами с клеймом, как и на всех вещах: «в/ч 55418».

А в дождь или мороз мы читаем. Книга ставится на тот же столик, прислоняясь к стойкам. Страницы перелистываешь карандашом, держа его в зубах. Все книги старые, корешки размяты, и перелистывать легко.