Евгений Сокольских - Чуть лучше бога Страница 4

А.Р: Откуда я это беру? Ты что, никогда не держал в руках «Закон Божий»?

И.А: (укоризненно) Дорогая, я не уверен, что в «законе божьем» написано про то, что ты говоришь, и про то, что нужно унижать своих гостей, а если ты вдруг стала в одночасье такой набожной, чего до этой минуты не наблюдалось, то хочется заметить, что в Библии написано «Возлюби ближнего своего», а ближе нас сейчас к тебе никого не находится, так что, возлюби нас и усмири, пожалуйста, свой пыл.

А.Р: (с возмущением) А что ты это так пёрышки распустил? Голос прорезался? А может тебе стоит напомнить своё место, и кому ты должен быть благодарен за то, что имеешь?

О: (окончательно отвлёкшись от телефона, вставая с дивана) Угомонитесь, как вам не стыдно, неужели нельзя ругать в другом месте и в другое время? Почему вы каждый свой скандал превращаете в спектакль?

А.Р: (в бешенстве накидывается на Остапа) Рот свой закрой, тебя, вообще, никто не спрашивает! Как ты разговариваешь со своими родителями, разве я тебя этому учила? Учёбу забросил, дома не появляешься, ночью, как крыса скребёшь замочную скважину, думаешь, я не слышу, как ты под утро приходишь, весь пьяный и потасканный? Как я могу тебе сейчас доверять, если ты…

И.А: (Марине), уууу, это надолго, пойдемте, попьём чаю Марина (уводит её в кухню)

В гостиной затемнение, освящается только кухня. Марина и Иван Андреевич в кухне. Марина сидит за столом на кухонном диванчике, Иван Андреевич стоит возле шкафа и выбирает чай.

И.А: Итак, какой чай предпочитаешь: зелёный, чёрный, с бергамотом, с ароматом ягод и трав или лучше кофе и коньяк?

М: Я пью зелёный.

И.А: Я тоже. Если что, у нас есть с чабрецом.

М: Брр, терпеть его не могу.

И.А: Да, мне он тоже не нравится. Его Остап пьёт. Мне приятнее с жасмином, но он, к сожалению, закончился.

Неловкое молчание

М: А у вас тут уютно… очень удобно всё расположено и так по-домашнему.

И.А: Да, кухня ‒ это моя гордость. По сути, я её сам для себя делал. Хоть и у моей жены 18 лет стажа домохозяйки, но готовка до сих пор остаётся моей прерогативой, хоть и времени на это всё меньше, и потому приходится еду на дом заказывать. Это не то, чтобы я хотел в чём-то упрекнуть Адель, нет, ни в коем случае, она ‒ хорошая женщина…

М: Я всё понимаю, Иван Андреевич…

И.А: (с сожалением) Ты уж прости нас. Вообще, это я по большей части виноват, тебе не стоило бы здесь оставаться. Но этот конфликт зрел ещё за несколько минут до твоего прихода, и я надеялся, что при тебе они хотя бы успокоятся. Кто бы только мог подумать.

М: (успокаивая Ивана Андреевича) Я считаю, что вы совсем ни в чём не виноваты. Я могла бы сама уйти отсюда в любую минуту. Но мне на самом деле важно пребывание здесь.

Гостиная, в которой остались Остап и Аделаида Рудольфовна. В кухне затемнение, освещается только гостиная.

А.Р: (Больным, изнеможённым голосом) подай мне валидол. Он там в шкафу. (Со вздохами, держась за сердце, медленно опускается на диван)

О: (копаясь в комоде) Я его не могу найти.

А.Р: Смотри лучше, последний раз я его туда ставила, ну, может быть ещё на полке с книгами.

О: (подходит к полке и сразу же находит лекарство в маленькой корзинке) Да, нашёл, сейчас тебе его разведу (берёт флакон валидола и капает в стакан стоящий на журнальном столике, там же стоит кувшин с водой) Вот, держи! (подаёт стакан матери)

А.Р: (с укором, обидой. Здесь и далее) И как же тебе не стыдно? (пьёт раствор) Довёл мать до инфаркта. Только и думаешь, как бы побыстрее мать на тот свет отправить, да станцевать на могиле кадриль.

О: (с сожалением) Ты же прекрасно знаешь, что это не так.

А.Р: Ну, конечно, так я тебе и поверила. Хитрое ли дело, мать обидеть, раз плюнуть, а потом всю жизнь жалеть, как подохнет. И сразу вспомнишь, что говорил ей, и как мало времени с ней провёл… время‒то быстро идёт… не успеешь оглянуться, как оп, и уже всё, назад ничего не вернуть.

Остап задумчиво бродить по сцене

А.Р: Ну, что молчишь? Стыдно, небось? Знаю, что не стыдно… бессовестный ты человек. Хоть бы раз подумал, мать поберёг, посочувствовал, в конце‒то концов. А тебя хоть молотком бей, ни доброго слова, ни слезинки, ни прости…

О: (срываясь, но без крика) Да, сколько можно у тебя прощения просить. Я только и делаю, что извиняюсь… хоть бери и извиняйся у тебя, что я вообще на свет родился. «Прости меня мама за то, что родился и столько хлопот тебе предоставил!» (отвешивает земной поклон матери)

А.Р: Ох, тебе бы только издеваться… даже когда я на смертном одре буду, не поскупишься на то, чтобы ещё больнее матери сделать. Да кто же тебя, дурака, так ещё любить будет, как родная мать, я же у тебя единственная. Другой больше никогда не будет. Сколько жён у тебя может быть, могут уйти, бросить, сколько детей будет, могут так же, как ты меня, без стакана воды в старости оставить, но мать, каким бы ты ни был, чтобы ты ни делал, будет любить тебя, пока её сердце бьётся… (начинает плакать)

О: (с жалостью) Мама…

А.Р: (заплаканным, больным голосом) А что мама‒то, что мама… немного твоей матери осталось, а ты с ней вот так… знаешь, притча такая есть: «Горит дом, в нём остались твоя жена, твой ребёнок и твоя мать и спасти можно только одного. И спросили мудреца: «кого же ты мудрец спасёшь?» ‒ а он и ответил: «Жену ‒ ещё одну можно найти, детей ‒ ещё кучу с новой женой можно нарожать, а мать у меня одна и другой мне невозможно будет отыскать!».

Кухня

И.А: На неё обижаться не стоит, у неё тот ещё характер, да и язык всегда отдельно от головы существует. Есть люди, которые с годами становятся жёстче, черствее, они уже никому не могут доверять и никого не умеют любить, а всё из-за чего? ‒ из-за того, что столько раз обжигались, были кем-то преданы, и кто бы сейчас рядом с ними не находился, хоть сам ангел Габриель ‒ он так и будет оглядываться да покусывать тех, кто умеет по-настоящему жить и чувствовать… так что ты, пожалуйста, даже не думай обращать внимание на то, что она говорила, это ведь не со зла, а с обыкновенной жалости к себе…

М: Ну, что Вы, Иван Андреевич, я и не собиралась обижаться. На самом деле мне Аделаида Рудольфовна показалась очень даже милой женщиной. Немного с заморочками, конечно, но очень милой. Мне даже поначалу показалось, что мы могли бы с ней подружиться.

И.А: Серьёзно, ты так подумала?

М: Да… она как‒то умеет к себе располагать, что ли… причём не словами, а энергетикой , или как лучше это назвать…

И.А: На самом деле, ты ‒ единственный человек, который говорить подобные вещи об Адель… все, кого я знаю, говорят, что она невыносимо отталкивает от себя, так что, если остаться наедине с ней две минуты, то можно почувствовать, как замерзают ноги. Пожалуй, такого не испытывают лишь несколько человек, и все они находятся в этой квартире. Но зато, скорей всего, по этой причине, у неё неплохо получается налаживать связи. Возможно, все хотят от неё быстрее избавиться, поэтому сразу предлагают ей свои услуги, лишь бы только она от них отошла. (слегка посмеивается)

М: А что же с ней такого случилось? Не могла же она просто одним скверным утром проснуться таким человеком.

И.А: Это ещё с детства. У неё оно было не из лёгких, давай лучше не будем об этом.

Гостиная

А.Р: (больного и заплаканного голоса как и не бывало) А вот тебе ещё одна притча!

О: (устало) Может, хватит ‒ это уже вроде седьмая, я сбился со счёта.

А.Р: Ну, посмотрите на этого малолетнего убийцу… его мать помирает, а он ещё хамит, дерзит, последние соки выжимает!

О: Просто я вижу, что тебе стало легче, но, о’к, я слушаю…

А.Р: (грубо) И больше не смей перебивать меня! (вдохновенно) Жил один парень, и очень сильно любил одну девушку, которая была красива лицом и телом, но настолько же безобразна душой. И, как‒то подошёл к ней парень и сказал ей: «Я сделаю для тебя всё, что пожелаешь, только будь моей…». На что девушка ответила: «Если ты, действительно, так уж меня любишь, то иди, убей свою мать и вынь сердце её, а коль сделаешь это, то сразу же неси его ко мне, и тогда я буду твоей». Долго метался парень, не веря своим ушам, но вожделение победило в нём возвышенные чувства, как и любовь сына к матери, и пришёл он к матери, и сказал он матери: «Прости меня, мама, но, чтобы быть со своей любимой, я должен вырезать тебе сердце», ‒ и не пошевелилась мать, и не сказала ни слова, только ещё больше выставила свою грудь вперёд, чтобы было удобнее сыну сделать злодеяние его… вырезал он сердце и побежал к любимой, и, не добегая её дома, запнулся парень, а сердце, которое он нёс в руках, и говорит ему: «Не оступись, сынок!».