Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год Страница 4

7

Небольшой зимний сад на вилле Георга Гейнзиуса. Георг и Беттина.

Георг — тридцати пяти лет, сумрачный, элегантный.

Беттина — его жена, 26 лет, высокая, белокурая, красивая.

Георг. Первый теплый день. Я велел запрягать. Поедем в Гейнихендорф?

Беттина. Томас Вендт обещал зайти.

Георг. Кто?

Беттина. Молодой человек, которого я недавно встретила у директора театра.

Георг. Моя Беттина опять откопала гения.

Беттина. Если бы ты его видел, ты бы не смеялся.

Георг. Прости. Социализм — очень распространенная и дешевая мода. Поневоле становишься скептиком.

Беттина. Не думаю, чтобы для Томаса Вендта социализм был чем-то случайным. Томасом Вендтом руководит какой-то внутренний закон.

Георг. Он повинуется закону смены времен. Культ личности сменяется культом массы, как лето зимою. После Цезаря пришел Христос, после Борджиа — Лютер, после Ницше — социализм. Огонь, которым Томас Вендт горит, — не случайность. Случайность — то, кого этот огонь пожрет.

Беттина. В нем нет противоречий, он весь из одного куска.

Георг. Как тепло звучит твой голос. Достаточно тебе заговорить — и ты уже права.

Беттина (улыбаясь). Неужели я кажусь тебе настолько глупой, что со мной и спорить нечего? Вместо доводов ты говоришь мне комплименты. Разве не следовало его приглашать?

Георг. Конечно, следовало. В том-то и беда, что я заинтересовался им. Твой рассказ возбудил во мне живейшее любопытство. Таковы уж мы. Рубят дерево, на котором мы сидим, а мы восхищаемся топором.

Слуга (докладывает). Господин Томас Вендт. (Вводит его.)

Беттина. Сердечно рада вам. (Представляет.) Мой муж.

Георг. Говорят, вы написали хорошую пьесу.

Томас. Хороша ли она, не знаю. Да это и безразлично. Я написал ее во имя нашего дела.

Георг. Какого дела?

Томас. Мы с вами противники. Нам с вами бессмысленно толковать об этом. У вас фабрика, рабочие, рабы. (Беттине.) Надеюсь, вы меня понимаете? Вы понимаете, что искусство — ничто, если оно не преображает людей.

Беттина. Вы несправедливы к Георгу. Каждое произведение искусства преображает его.

Томас. Я не верю в это преображение.

Георг. Вы — художник, господин Томас Вендт. Неужели это назойливое выпячивание социальной темы не бывает порой в тягость вам самому. Вы мечтаете о благе народа? Прекрасно. Но надо ли непременно щеголять своей человечностью? Ведь в конце концов человечность — дело частное, надо ли кричать о ней?

Томас. О, этот ваш проклятый такт! Народ должен прятать свою нищету; он должен подыхать в темноте, таясь, чтобы его раны, его гной не оскорбляли ваше эстетическое чувство; чтобы его вопли не помешали вам пить чай.

Георг. Тридцать лет тому назад открыли личность. Теперь раскрывают объятия массам. Теперь обнаружили, что мир полон страданий, и уже не видят голубого неба.

Томас. За вашим парком дымят ваши заводы. Там нет голубого неба, нет весны.

Беттина. Это не так, господин Вендт. Вы только не хотите, вы отказываетесь видеть весну. Бываете вы когда-нибудь веселы? Смеетесь вы когда-нибудь?

Томас. Мир полон несправедливости. Она лезет вперед, она нагло шагает среди бела дня и никого не стыдится. Она везде. Как ни закрывать глаза, как ни затыкать уши — от нее все равно не скроешься. Она словно пеленой тумана застилает синее небо. Как же верить в весну, как смеяться?

Беттина. Вы достаточно одаренны, чтобы видеть страдание и все же верить в весну. Научитесь смеяться, Томас Вендт.

8

Комната Томаса. Ночь. Анна-Мари и Кристоф входят.

Анна-Мари зажигает свет.

Кристоф. Кто бы мог подумать? Это превосходит все ожидания.

Анна-Мари. Как они ликовали. Незнакомые дамы вскакивали на кресла, кричали, махали платками.

Кристоф. Директор вспотел от счастья. Теперь Томас будет зарабатывать массу денег.

Томас входит, окруженный роем молодых людей: тут — студенты, молодые девушки, репортер, молодой преподаватель литературы.

Голоса. Вы — наша гордость. Вы — наш поэт. Вы — поэт завтрашнего дня.

Молодой преподаватель. Сегодня начинается новая глава истории германской литературы. Она называется «Томас Вендт». Стриндберговская одержимость идей, шиллеровская риторика, гуманизм Герхардта Гауптмана все это живет в произведении Томаса Вендта. Дайте мне все, что вы написали, незаконченные вещи, все. Я проведу семинар, где вас будут изучать, я организую постановку ваших произведений на сцене, чтение их с эстрады, я добьюсь того, чтобы о вас и вашем произведении написали горы статей, брошюр: критика, антикритика. Мои студенты займутся психоанализом каждой вашей строчки — всего, что вы написали, будь то даже ответ на записку кредитора.

Голоса. Томас Вендт — наша гордость. Томас Вендт — наш поэт.

Репортер. Я должен взять у вас интервью для «Нейе Винер Цейтунг». Когда родились? Забавные анекдоты из школьного периода? Собак любите? Кошек? Какое-нибудь редкое животное? Хамелеона или что-нибудь в этом роде? Читателю это нравится. (Обходит его кругом.) Угловат, несколько груб. Молчалив, мрачен. Так. К сожалению, ничего особенного в костюме. Не занимаетесь ли каким-нибудь оригинальным спортом? Может быть, разводите рододендроны или что-нибудь в этом роде? Ваше мнение о Будде? Что вы скажете о новом чемпионе по теннису? Автомобильная езда не содействует вашему поэтическому вдохновению?

Один из студентов. Какой пламенный язык. Какое дыхание. Видишь новый мир.

Голоса. Томас Вендт — наш. Это наш поэт.

Томас стоит неподвижно.

Кристоф. Благодарю вас. Благодарю вас сердечно от имени моего друга. Вы видите, он еще не пришел в себя от множества впечатлений. Извините уж его сегодня.

Хор голосов. Томас Вендт — наша гордость. Томас Вендт — наш поэт. Да здравствует Томас Вендт. (Уходят.)

Томас стоит неподвижно.

Анна-Мари. Томас, какой успех. И деньги у нас теперь будут. Как хорошо, Томас. Скажи же хоть слово.

Томас. Я хотел сделать людей зрячими, я хотел преобразить мир. (Тихо, с озлоблением.) Вместо этого — у меня «успех».

Анна-Мари. Я тебя не понимаю.

Кристоф. Надо быть справедливым, Томас. Большего ведь и ждать нельзя было.

Томас (горько). Нет, большего, конечно, я не мог ждать.

9

Отдельный кабинет в очень дорогом ресторане.

Георг во фраке. Беттина в вечернем туалете.

Беттина. Сегодня этот спектакль производит такое же сильное впечатление, как в первый раз.

Георг. А я сегодня как-то особенно болезненно ощущал тенденциозность пьесы. Сам Томас, право же, не придает теперь этой тенденции прежнего значения.

Беттина. Ты всеми силами стараешься отнять все лучшее, что у него есть, Георг.

Георг. Неужели это лучшее, что у него есть?

Беттина. У него есть все то, чего ты лишен.

Георг (улыбается). Это верно. У него молодость и не тронутая критикой любовь к массам. А я стар и скептичен, как черепаха.

Беттина (умоляюще). Георг!

Томас (входит, во фраке). Меня сильно задержали. Прошу извинить.

Беттина. Какой успех, Томас! На сотом представлении такой же, как и на первом.

Георг. Меня радует, что вы снова включили эту прелестную сцену, которую выкинули в премьере.

Томас. Это — измена.

Беттина. Измена?

Томас. Измена моему делу. Какое отношение имеет эта любовная сцена к борьбе духа с грубой силой? Что общего у нее с моей целью?

Беттина. Но это — искусство.

Томас (устало). Незачем спорить. Вы меня сломали. Как противен был мне вначале мой успех. И эти люди, эти эстеты! Зрелище силы тех, кого они боятся, приятно возбуждает их похоть. Они щекочут себе нервы призраком опасности, от которой лишились бы чувств, стань она действительностью. А теперь? Успех мне нужен, я упиваюсь им. Я привык к его яду. Я привык к вам.

Георг. А где Анна-Мари?

Томас. Она устала, капризничает. Послезавтра собирается в Ниццу, и нужно кое-что подготовить к отъезду.

Георг (с легкой иронией). Она тоже привыкла к успеху.

Томас. Да. Она была на верном пути. Теперь она ускользает от меня.

Беттина. Не судите поспешно, Томас.

Томас. Успех. Какая чепуха. Задумал изменить мир. Я. Изменило мир изобретение пороха, железной дороги, воздухоплавания. А что значу я со своими несколькими лоскутками полотна и горсткой загримированных молодцов? Я, право, получаю по заслугам. Вместо того чтобы таять от звуков Лорелей в исполнении певческого квартета, обыватель у меня черпает смазочное масло для своего сердца. Моя физиономия ухмыляется со страниц журналов для семейного чтения. Пламенем и сталью хотел я быть, а чего я достиг? Сытый обыватель за недорогую цену массирует свою совесть.