Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов Страница 42

ТАРАБАРИН. Нет, кричать, кричать на весь мир о позоре молодого, неопытного сердца, кричать о разбитой душе! Ты сгубил мое счастье, ты погубил Наташу!

1 — я ПОДРУГА. Ах, какой роман! Какой роман!

ЗИНА (падая на руки подруг, плача). Неужели все это правда?

ТРУПОЕДОВ. Правда! Я сам наблюдал сие, граждане!

ЗИНУ, громко рыдающую, уводят.

ЗАПЕКАНКИН. Амба, амба, черт возьми!

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ах, дура! Какая же я дура!.. Комиссарша! В Москву! Автомобили! Воздушный шар, шоколад с золотым ярлыком! Как девчонку, обошли льстивыми словами!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман!

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Молчать! Взгляни на гостей! Они смеются! Смейтесь, смейтесь над позором моей досадливой души… Я вся перед вами! За коммуниста дочь хотела отдать! За почетом погналась!.. Обманули, ограбили…

ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, я приказываю!

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. О нет! Приказать молчать мне никто не смеет! Кричать о собственной глупости никто не запретит!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, еще одно слово, и я уйду!

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Нет, нет, не уйдешь! Ты не уйдешь, пока не скажешь перед всеми: кто ты?

ШАНТЕКЛЕРОВ. Я вижу, все против меня! Все поверили интригам… наглым наговорам… Мне остается уйти с разбитым сердцем, уйти из дома, где оставил свою душу, свою любовь… (Увидев Запеканкина.) Что же делать? Пойдем, Запеканкин… Они еще пожалеют о нас… Пойдем!

ЗАПЕКАНКИН. Катись на легком ветре, а я остаюсь!.. Ступай один. Комиссар!.. Тьфу!

ШАНТЕКЛЕРОВ (не веря себе). И ты?!

ЗАПЕКАНКИН. И я! Я — пролетарий, а ты — буржуй! Не по дороге!

Под окном слышатся многочисленные крики, колокольчики приближающихся лошадей.

ШАНТЕКЛЕРОВ кидается к дверям. В дверях появляется БЫСТРОВ.

БЫСТРОВ. Остановитесь! Дверь снаружи закрыта!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Я телеграфирую в Москву… в Кремль… Я… Как вы смеете…

БЫСТРОВ. Все кончено! Смотрите, как прячутся красные банты, как блестят разочарованные глаза, в какое бешенство приходят эти люди! Имейте же мужество сказать всем правду: кто вы?

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Что же ты молчишь?

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Я же говорил всем, что он прохвост!

ГРОБОЖИЛОВ. А я кричал об этом на каждом углу!

Комната заполняется прибывшими ВЛАСТЯМИ. Наклонив голову, стоит ШАНТЕКЛЕРОВ перед смущенной толпой.

БЫСТРОВ. Гражданин Шантеклеров, вы арестованы. Ваше прошлое деникинского офицера, ваше настоящее, полное уголовщины, заставляет власть немедленно взять вас под стражу. (К красноармейцам.) Арестуйте его!

ШАНТЕКЛЕРОВ. Я подчиняюсь силе. (Оглядывая всех.) В Москве это возмутительное недоразумение будет, безусловно, исправлено! Господа, до скорого свидания!

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. С миром изыде!

ФЕНАЦЕТИНОВ. Какой наглец!

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. А вдруг вернется?

ГРОБОЖИЛОВ. Тогда нам смерть!

БЫСТРОВ. Граждане, тише! По распоряжению трибунала арестовывается бывший завхоз Махно бандит Запеканкин…

ЗАПЕКАНКИН. Три-бу-на-ла? Ей-богу, никогда не был бандитом! Зря языком трепать не буду! Да вот пусть они скажут… Вместе самогонку жрали!..

Уводят его под конвоем красноармейцев.

Братва! Да что же это? Тьфу, ну и засыпался!..

НАТАЛЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Час от часу не легче… Бандит… шантажист… да что со мной!.. Глаза!.. Где были мои глаза? Позор! Стыд! Насмеялись… натешились… О боже, боже!..

БЫСТРОВ. Граждане, не волнуйтесь. Случилось то, что должно было случиться. Проснитесь и взгляните на окружающую жизнь, прислушайтесь к несущимся звукам бодрой песни и вместе с необъятной армией незаметных кузнецов стройте радостное настоящее, не оглядываясь на прошлое… И тогда… тогда не страшны будут Шантеклеровы, не страшны Запеканкины! Граждане, не будьте доверчивы к проходимцам, а станьте честными рабочими великого Союза! Прощайте…

БЫСТРОВ вместе с прибывшими медленно проходит через толпу ошеломленных гостей. НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА рыдает. При полном молчании стоящих гостей выводят арестованных.

Занавес тихо падает.

Конец.

Александра Воинова (Сант-Элли)

«Акулина Петрова»

Действующие лица:

СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ПЕТРОВ, квалифицированный рабочий, коммунист.

АКУЛИНА МЕФОДЬЕВНА, его жена, беспартийная.

СЕНЯ и МИША, их дети, 14 и 12 лет.

ЯКОВЛЕВНА, приятельница Акулины.

ОЛЬГА ИВАНОВНА БРЮХАЧЕВА, служащая, секретарша завкома, коммунистка.

ДМИТРИЙ ПАВЛОВИЧ БРЮХАЧЕВ, ее муж, демобилизованный конноармеец, беспартийный.

коммунисты-рабочие:

ЕГОР БОРЗУХИН.

СИДОР ПУШКАРЕВ.

КОСТЫЛЯНКИН, старик-сектант, бывший муж Яковлевны.

КУЗЬМИЧ, лавочник.

1-й РАБОЧИЙ.

2-й РАБОЧИЙ.

3-й РАБОЧИЙ.

4-й РАБОЧИЙ.

РАБОТНИЦА.

1-я РАБОТНИЦА.

2-я РАБОТНИЦА.

Действие первое

Вечер субботы, накануне пасхи. Квартира Петрова из двух небольших комнат, обращенных к сцене и перегороженных деревянной перегородкой с дверью. Комнаты чистенькие, уютно убранные, с цветами на окнах. Первая — спальня: кровати с взбитыми подушками, белыми одеялами и круглый стол, накрытый белой скатертью; вторая — служит за кухню; в ней печка, обеденный стол, стулья и небольшой деревянный столик возле стенки с книжками, газетами, журналами. В углах как первой, так и второй комнаты громадные старинные киоты с иконами. Акулина, красивая молодая женщина, убирает комнаты к празднику. Когда открывается занавес, она на табуретке перед окнами развешивает занавески. Сумерки.

АКУЛИНА (одна, громко). Матушки! Хоть бы убраться до утрени!

Спрыгивает с табуретки.

Самовар не успела почистить; делов-то еще сколько, а уж седьмой час.

Подходит к иконам, крестится, поднимается, зажигает лампаду.

Убиралась, убиралась, а до киоту так и не добралась. Вот суета наша земная: мыкаешься, мыкаешься, и о душе некогда подумать. Ох, простите, святые угодники, вот, видно, к Троице уберу и вас, как следует!

Обтирает иконы чистым полотенцем, смотрит умильно, крестится.

Вот как помоешь вас, почистишь, так и блестите, голубчики! Уж хороши иконки! Взглянешь на вас, инда душа радуется!

Крестится. Стук.

Ох, не Сергей ли? Завозилась с уборкой и об обеде позабыла.

Входит ЯКОВЛЕВНА, худая, пожилая женщина, одетая в ватное старое пальто и укутанная шалью; лицо у нее остренькое, умное и наблюдательное.

ЯКОВЛЕВНА. С наступающим праздником! Со светлым Христовым Воскресением! (Крестится на иконы.) Лампадку засветила, хорошо! Ходи, сударка, за иконами: ты их будешь помнить, и они тебя в жизни не забудут.

АКУЛ И НА (вздыхает). Хожу да дрожу: больно мой Сергей ругается. «Надо мной, говорит, весь завком смеется!» И грозится поснимать иконы-то.

ЯКОВЛЕВНА. А ты не давай, стой за веру православную! Они вон, нехристи, везде иконы посшибали; а ты, молодец, еще держишься!

АКУЛИНА. Ругаться начала с Сергеем-то. Пятнадцать лет жили тихо, смирно, а теперь баламутить начал из-за этих самых икон. Какой смирена да тихоня был, а теперь ругается почем зря.

ЯКОВЛЕВНА. Это что правда, то правда! Жили всем на загляденье. А только мне думается, милка, что это не из-за икон.

АКУЛИНА. Что? Ругаться-то начал?!

ЯКОВЛЕВНА. Да, да! Я вот пришла к тебе слушок подать. Ты губ-то не трепи. Слыхать, что Сергей спутался с этой заводской девкой.

АКУЛИНА. Это что к нам-то ходит? Ольга Ивановна?

ЯКОВЛЕВНА. Она самая. Девка с подходцем, шустрая, разбитная; голову кому хочешь замутит.

АКУЛИНА. Да она партийная.

ЯКОВЛЕВНА. Вот то-то и беда, что партийная. Ты что же думаешь, партийные-то не бабы?

АКУЛИНА (растерянно). Да они все разговоры разговаривают.

ЯКОВЛЕВНА (живо). Вот, вот! У них, у партийных, всегда все с разговоров начинается. Ты — что? Баба. О чем ему с тобой говорить? Скушно! А она, как же, своя — партийная. У них все общее. Им друг с дружкой весело! Вот они и балакают. А ты, значит, стой в сторонке и смотри на них. Ан, смотришь, до чего-нибудь и добалакались!