Остановка - Зоя Борисовна Богуславская Страница 42

есть самое неустойчивое, что есть в мире. В их театре говорят, что она актриса «милостью божьей». Шиш с медом, м и л о с т ь — это когда удача падает с небес, а она актриса муками божьими. Ее постоянно гложет профессия. Сначала ей кажется, что о ней забудут, распределяя роли. Если роль получена, она терзается тем, что провалится с треском. Наступают прогоны, генералка, премьера — это для нее еще большее мучение. Все не ладится, не сцепляется воедино. Только спустя месяц-другой после премьеры, когда роль начинает облегать как хорошо подогнанная перчатка, выпадают редкие минуты счастья. Из чего они складываются? Наверно, более всего из новизны чужой жизни, дарованной тебе на этот вечер, из твоей власти заставить публику смеяться, сострадать какой-то женщине — с другим лицом, с другой судьбой.

Сегодня весь день она маялась, пытаясь, в который уж раз, влезть в психологию толстовской Катюши. Все, что сложилось на репетициях, казалось сплошной фальшью.

Сегодня вечером прогоняют третий и четвертый акты. И опять ей не будет даваться интонация Масловой после суда, хамская и убитая, ее сцена с Нехлюдовым перед этапом. Господи, хоть бы не заменили ее в этой роли!

Пепел падает с Катиной сигареты на халат, она стряхивает его, идет, раздвигает дверцы самодельного шкафчика, сконструированного Митиным наподобие бара, пьет минералку. Счастье, что она осталась в своей квартире, Федор ушел, живет с братом Василием. Катя изредка встречается с бывшим мужем — в ресторане, где он теперь часто пробавляется дежурными обедами, или в театре. На ее спектакли Федор ходит по-прежнему регулярно… Катя еще раз мельком взглядывает на компрометирующий снимок, кладет его в ящик, где хранятся письма Крамской, телеграммы от Митина, снимки в ролях и фамильный альбом.

Конечно, театр для Кати не только единственная прочная реальность, но и жалкая попытка взамен своей малозначимой жизни получить множество других, наполненных страстями, взлетами, падениями, славой. В этом — счастье актера, которое всегда с ним. Каждый смертный обречен на одну-единственную жизнь, и только актеры в глазах иногда миллионов людей проживают десятки. Зачем Федору таскаться в театр? Почему, проявляя острейшую наблюдательность в отношении других, он не разобрался во всем, что происходило с нею? Одна из его странностей. А ведь сколько раз она возвращалась домой, с замиранием сердца ожидая, что Федор всмотрится в ее лицо и все поймет. Но этого не случалось, в его мире все было гармонично, в нем не было места предположению, что порой происходит иначе.

— Ты здорова? — спрашивал он при встрече, нежно целуя ее.

Или:

— Тебе работалось? Ты имела успех? — Она кивала. — Так я и предполагал.

С легкой улыбкой он стискивал ее плечи, хлопала дверь в кабинет. Он углублялся в работу.

А в тот раз, с этой чертовой (или благословенной?) фотографией, ему оказалось достаточным только раз посмотреть на них обоих. Он вобрал всю ситуацию мгновенно, просчитав что-то на невидимом компьютере. И пришел к выводу о ее отношениях с Митиным, которые сломали их совместную жизнь.

Еще была агония, несколько перевалов, на которые он взбирался, чтобы протянуть ей руку, вытащить ее. Он понимал, что Катя не рассчитывала на блестящие перспективы, отказываясь от прежней жизни. Его здравый ум не мог вычислить, что будет с нею, но он чувствовал, что благословенной жизни у нее уже не будет.

— Давай попробуем не совсем разъезжаться, — сразу предложил он, — я не буду тебя угнетать своим присутствием. Буду работать у брата.

— Тебе понадобятся книги, картотека?

— Перетащу все к Ваське, он вечно в отъезде, комната пустует.

Брат Федора, Василий, холостяк. Часто в геологических экспедициях. Когда Катя вышла за Федора, тому было всего двенадцать. Она переехала к мужу, и утрами, как только тот уходил на работу, Васька залезал к ней на диван, поднимал всю комнату дыбом. Потом они получили квартиру в Тернухове, Васька, окончив техникум, тоже перебрался вслед за ними.

— Ладно, — говорит Катя.

Прошел месяц мучительного неудобства для Федора, ложной, фальшивой заботливости о нем Кати — оставленных нетронутыми ужинов, записочек с информацией, где что лежит, телефонных поручений.

Однажды он не выдерживает:

— Пожалуй, я совсем перееду, Васька вернулся.

— Будете вдвоем хозяйничать?

— Ага! Вдвоем легче, — усмехается Федор.

Катя кивает. Казалось бы, она должна чувствовать освобождение. Насколько легче ей будет без этой пытки виновности, несвободы, подконтрольности, одной в своем привычном мире вещей, ассоциаций. Но почему все обрывается у нее внутри, холодеют руки, начинает трясти. Неужто она всего-навсего клушка и ей обязательно надо, чтобы под боком сидел мужик? Нет, талант ее не должен быть зависим, иначе она перестанет быть самой собой, она должна быть свободна для своих Ирин Прозоровых, Катюш Масловых, Верок.

— Только знаешь… — Федор изучающе жалостливо смотрит на нее, — если не получится у вас, тебе будет плохо, обещай, что ты обратишься ко мне. Ни к кому другому. Обещай, пожалуйста.

— Мне не будет плохо, — уклоняется Катя.

— Я не говорю, что будет. Но, е с л и  ты поймешь, что сваляла дурака, позвони. Надеюсь, у тебя хватит ума отказаться от амбиций, не делать назло себе? Помни — я абсолютно свободен, и мне нужна только ты.

— Это пройдет, — ерничает она.

Стук чемодана, поставленного на пороге, щелканье замка, неприятно резкий скрип медленно закрывающейся двери.

Федор звонил еще раза два, приглашая пообедать вместе, поужинать в ресторане. Она шла.

— У тебя все нормально? — наливал он ей столового вина и смотрел не отрываясь.

Она тоже изучала его. Загорелое, посвежевшее лицо, расправленный лоб, новая стрижка. Ему обособленность шла на пользу.

— Вроде бы, — спешит она отпить налитый бокал. Теперь ей без разницы его осуждающий взгляд, хочет — пьет, хочет — нет, ее дело.

В ресторане шумно, сюда люди приходят не выяснять отношения — они танцуют, наслаждаются вкусной едой.

Федор выпивает свои сто граммов без тоста, закусывает селедкой с картофелиной. Она не притрагивается к закуске, задумалась. Однажды после неудачной премьеры еще в московском театре они с Федором уехали отдыхать на юг, в дом отдыха ВТО. В ее биографии провал роли Настасьи Филипповны был первым, ошеломляющим для нее. Всю жизнь Катя мечтала сыграть Достоевского. Даже при поступлении в ГИТИС читала отрывок из «Идиота».

Они сидели в большой компании в приморском кафе. Шумный разговор, треп о театре, кто-то в тосте кликушески фальшиво стал расхваливать ее Настасью Филипповну, какое-де счастье было попасть на премьеру, стоило для этого одного родиться; молодой парень нес околесицу про драматизм, порочность интонации, про все, что было ужасающе плохо, а Катя завелась, сказала что-то грубое, наотмашь; всем стало неловко. Чтобы замять инцидент, пошли купаться, был уже второй час, яркий прожектор шарил по