Марина Дяченко - Магия театра (сборник) Страница 43

АЛОНСО: А она? Мать?

Альдонса пожимает плечами.

АЛОНСО (глядя на календарь): Пять дней.

АЛЬДОНСА: Она сказала, если ты еще раз к ним придешь — она позовет алькальда.

АЛОНСО: Хоть десяток алькальдов.

САНЧО: Господин мой, а вы помните, что было с этим Андресом, тем пареньком, которого Рыцарь Печального Образа… ну, за которого заступился? Так хозяин его потом… еще хуже… сорвал на нем злобу. Как бы с этой Панчитой… ну, то же самое не получилось.

АЛЬДОНСА: Санчо, а вы бы сами сходили к этим соседям… поговорили бы… без угроз, но по-свойски. Как-нибудь… а?

САНЧО: Да-да, сеньора, разумеется, я схожу… может, и не понадобится, копьем-то… может, по-хорошему получится. Говорят же — покраснеть не покраснеет, а подобреть, если хочет, так подобреет…

АЛЬДОНСА: Я пойду спать… Санчо, вам что, не нравится ваша комната?

САНЧО: Чудная комната, сеньора Альдонса.

АЛЬДОНСА: Почему же вам вчера не спалось и сегодня не спится?

САНЧО: Новое место, сеньора Альдонса. Непривычно…

АЛЬДОНСА: Когда вы отправитесь в странствия, каждая ночь будет заставать вас на новом месте.

САНЧО: Эх… Придется привыкнуть.

АЛЬДОНСА: Новая ночь под новой крышей, а иногда и вовсе под открытым небом — дождь, ветер… Признайтесь — вы по натуре домосед?

САНЧО: Эх… Но ведь мой батюшка назвал меня Санчо… А это такое имя, что…

Алонсо хлопает Санчо по плечу.

АЛЬДОНСА: Спокойной ночи… Алонсо, не засиживайся допоздна.

Уходит.

АЛОНСО: Санчо… а ведь у тебя тоже есть жена? САНЧО: Конечно, господин мой.

АЛОНСО: И что… она тебя спокойно отпустила? Никаких… отпустила?

САНЧО: Да ну… Поплакала, конечно. Баба есть баба… только пацаны мои уже подросли, в хозяйстве управятся, хорошие хлопцы… А баба, она все уши мне прожужжала, чтобы какого-то жалованья просил. Что оруженосцы жалованье получают. Баба…

АЛОНСО: Сколько?

САНЧО (радостно): Что?!

АЛОНСО: Сколько у вас сыновей?

САНЧО (скрывая разочарование): А-а-а… Четверо.

Алонсо молчит.

САНЧО: Бросьте, сеньор Алонсо… Бог детей либо дает, либо нет. Бог старый хозяин — больше придерживает, чем раздает…

АЛОНСО: Санчо. Вот ты — домосед… Жену оставил, детей… В губернаторство на острове не веришь… Жалованья я тебе назначить не могу — не из чего, извини… Почему все-таки ты со мной идешь?

САНЧО: Так… это… традиция. Батюшка меня так назвал, Санчо… Традиция, говорит… И, опять же, все Панса, что с рыцарями уходили, домой живехоньки возвращались… не то что сами рыцари. Правда, вот, один мой родич без глаза вернулся, другому внутренности все отбили… Деду вот ногу переломали, так до конца дней и хромал… но ничего, главное — живехонек… Вот. А про губернаторство… Так легенда откуда-то взялась? Мы вот думаем, что легенда — брехня, а вдруг она не брехня? А вдруг да обломится мне губернаторство, а я в поход не пошел, на печи остался… Вот обидно будет, да?

Алонсо хохочет. Санчо смеется в ответ. В глубине комнаты, за спиной Санчо, возникает белая высоченная фигура.

АЛОНСО: Кто это там? Альдонса, ты?

Фигура неспешно пересекает комнату.

АЛОНСО: Альдонса?

САНЧО (оглядывается): Вы кому, господин?

АЛОНСО: Да вот же!

САНЧО: Где?!

Фигура маячит совершенно отчетливо.

АЛОНСО: Ты ослеп? Да вон же!

САНЧО (боязливо): Сеньор Алонсо… Нет там никого. Что вы…

АЛОНСО: Как нет?! Я своими глазами вижу!

Фигура исчезает. Алонсо вскакивает, осматривает комнату — никого…

АЛОНСО: Санчо… Ты что же, ничего не видел?

САНЧО: Господин мой… Господь с вами. Привиделось вам. Не зря этот, лекаришка, все твердил — наследственность…

АЛОНСО: Привиделось? Гм… Значит, привиделось. Бывает.

Старый дом. Скрипы, стоны, шорохи. Покачиваются портреты. Колеблются портьеры.

Алонсо нервно оглядывается.

Санчо и Фелиса. Рядом лежат самодельные ходули и белый балахон.

ФЕЛИСА: Какое у него было лицо! Вот умора… Я бы что угодно отдала, чтобы еще раз такое увидеть!

САНЧО: Увидишь. Теперь — ходи за ним, только так, чтобы он тебя не видел. Чтобы только слышал твои шаги… Сумеешь?

ФЕЛИСА: Ха! Еще как! Слушай, а давай еще что-нибудь для него придумаем? Давай, например, висельника привесим, он глянет за окно — а там будто бы висельник… Вот умора!

САНЧО: А ведь ты его не любишь. Ты ему врала.

ФЕЛИСА: Чего это? Ясен пень, люблю. Чего это я его не люблю?

САНЧО: Ты его не жалеешь.

ФЕЛИСА: Здрасьте. Мы же развлекаемся, играем… Это же шутка… Кстати, ты мне не сказал, зачем тебе все это надо?

САНЧО: Зачем? Вот такой веселый я человек, пошутить люблю. Понурая свинья, говорят, глубоко копает, зато веселой свинье желуди сами в рот валятся…

ФЕЛИСА: А я догадалась. Ежели сеньор Алонсо решит, что умом рехнулся — ни в какое странствие не поедет. И тебе, стало быть, никуда ехать не придется. Хитер ты, Санчо. Простой-простой, а свою выгоду знаешь.

САНЧО: Разве это моя выгода? Это его выгода… Мне-то что, призывают — пойду… Другое дело — сеньор рыцарь, ему и плевков достается больше, он и голову может сложить… Слушай, Фелиса. Вот ты ребеночка хочешь от сеньора Алонсо. Тебе действительно так хочется, чтобы твой сын был Дон Кихотом? Чтобы тащился, как чучело гороховое, на Росинанте, получал тычки и пинки, валялся в дерьме и блевотине… ради какой-то там сомнительной славы?

ФЕЛИСА: Дурень ты. Слава, рыцарь, донкихот… Кто тебе сказал, что мой сын попрется… в это их шутовское странствие?

САНЧО: Как это? Он же будет наследник Дон Кихота? Должен…

ФЕЛИСА: Должен был мельник моей матушке! Мой сын… если только у меня будет сын… будет наследником Кихано. Будет идальго… даже если бастард, а все одно единственный наследник. Я у нотариуса спрашивала.

САНЧО: У нотариуса?!

ФЕЛИСА: За дуру меня держишь? Конечно… даже если Алонсо из путешествия не вернется — есть сейчас способ доказать, что малый — его сын. Берется кусочек кожи трупа — и кровь ребеночка, и под мелкоскопом сравнивается… И тогда дом, титул, все переходит малому. Понял?

Санчо не знает, что и сказать.

Алонсо идет через комнату со свечкой в руке. Вздрагивает; оглядывается. К чему-то прислушивается; колеблется огонек свечи.

Алонсо подходит к календарю. Сверяется с часами; полночь уже миновала, Алонсо срывает очередной лист, открывается новое число — двадцать четвертое июля. Алонсо жжет сорванный календарный лист на пламени свечки; его окликают шепотом из темноты: «Алонсо! Алонсо!» Алонсо оглядывается, почти бегом осматривает комнату — никого…

АЛОНСО (шепотом): Санчо! Эй, Санчо!

Тишина.

АЛОНСО: Санчо!

Из противоположного угла появляется Санчо.

САНЧО: Господин? Вы не спите?

АЛОНСО: Да ты и сам не спишь?

САНЧО (оправдываясь): Не спится…

АЛОНСО: Санчо… Ты в детстве… ничего не боялся?

САНЧО: Как это ничего? Папаши, бывало, боялся, особенно когда набедокуришь, а папаша возьмет хворостину…

АЛОНСО: Я не о том! В детстве… тебе не мерещился черный человек, который сидит под кроватью?

САНЧО (растерявшись): Э-э-э… Мавр? Под кроватью?!

АЛОНСО: Ты не понимаешь… Когда будто бы клякса на краю сознания… И хочется посмотреть, и страшно смотреть… И знаешь, что не вытерпишь и посмотришь, и тут тебе и конец… Не смотри!

САНЧО (крепко задумавшись): Сеньор Алонсо… Вы бы не принимали… так близко к сердцу.

АЛОНСО: Ничего… Ничего, Санчо. Ничего… Прости. Иди спать. И я пойду… Ты ничего не слышишь?

Оба прислушиваются. Тишина.

САНЧО: Ничего нет, сеньор Алонсо. И… все, больше ничего не будет! Это… это… (хочет что-то сказать, но не решается).

АЛОНСО: Ничего… Иди спать.

Карраско и Алонсо. Дом неспокоен; колеблются портьеры, маячат тени, и не стихает постоянный ровный гул — гул надвигающейся катастрофы.