Сиркку Пелтола - Антология современной финской драматургии (сборник) Страница 46

НИССЕ (перебивает). Вы думаете совершенно не о том, не стоит сейчас спорить. Все мы тут милые, приятные люди, давайте уже расслабимся и выпьем.

ВСЕ. Ура! Ура!

АЛЛЕН. Я бы все-таки хотел еще…

СВЕНССОН. И потом рано или поздно мы все умрем! За нас! За нас!

НИССЕ. Война – это особая культура, редко какая человеческая деятельность вбирает в себя так много от науки и искусства, этических и эстетических идей, энергии и усилий, не говоря уже о том, что она приводит людей в движение, как бы сказать, отрывает их задницу с насиженного места, забрасывает в дальние страны, дает шанс что-то увидеть и испытать, черт возьми, даже если у нас в доме шаром покати и нечего есть. Я никогда не забуду мой первый бой, мы стояли весенним утром на холме, и один необычайно красивый юноша подполз к нашим ногам, струйка крови текла у него из уха, и он испустил последний вздох в своей жизни. Тогда нам казалось, что мы столкнулись с чем-то реальным и истинным. Но насколько быстро эта реальность забывается, когда о том, что творится кругом, читаешь только из утренних газет за завтраком. Платон писал о том, что детей надо приводить на поле боя в десятилетнем возрасте, как щенков, чтоб они вовремя начали привыкать к запаху крови.

По мне, так здесь идет речь о самой сути человеческой природы: если ты друг, то тебя примут с распростертыми объятиями, если враг – убьют. И весь налет образованности куда-то тут же исчезает. На войне все по-честному.

АЛЛЕН. Откуда пулям знать, друг ты или враг?

СВЕНССОН (адмиралу). Разрешите задать вопрос, а что вы будете делать с вещами, с ценностями, которые останутся после убитых?

ИНГЕ. Папа! Прошу тебя.

СВЕНССОН (начинает копаться в своих вещах). Я не имею в виду материал, который мог бы иметь какое-то стратегическое значение, не беспокойтесь, а я спрашиваю о совершенно практических вещах, тех, которые имеют отношение к тому, что человек чувствует, переживает… минутку… я сейчас покажу вам… и вы поймете… (Вываливает вещи на пол.)

ИНГЕ. Не надо мои вещи на грязный пол!

СВЕНССОН. Ничего им не будет, пол сухой. Минутку…

ИНГЕ. Как чудесно, когда у тебя такой отец, который позорит тебя по всем фронтам.

СВЕНССОН…по всем фронтам, хе-хе…

Ниссе достает из кучи вещей трусики Инге и растягивает их.

НИССЕ. У них какой-то особенный крой?.. Простите, я сам работаю в сфере нижнего белья, поэтому интересуюсь. У меня небольшое предприятие по пошиву женских бюстгальтеров в Мальме и…

ИНГЕ (отцу). Ненавижу тебя!

СВЕНССОН. Что? Не понимаю. Почему ты опять делаешь из этого проблему?

Инге в бешенстве уходит из кают-компании. Аллен хочет пойти за Инге, но она его останавливает.

СВЕНССОН. Ну, наконец-то! Вот о чем я говорил. К примеру, эти часы были когда-то у одного весьма радикального степного партизана. Он погиб в последний день войны буквально в метре от той высоты, которую он в течение семи лет пытался захватить. Его рука уже держалась за верхний выступ, когда он получил пулю в голову – вот тут маленькая царапина. Взгляните! Эти вещи, которые хранят свою историю, и есть самое ценное. На них по-настоящему высокий спрос.

А в русских вещах вообще всегда есть какая-то своя особая экзотика…

НИССЕ. – и свой запах…

АДМИРАЛ. А как с частями тела?

СВЕНССОН. Частями тела? Ну, сейчас это как-то не очень, но в принципе, конечно, если будет покупатель, то почему бы и нет…

АДМИРАЛ. У меня тут есть подтяжки.

СВЕНССОН. А… как бы… ну да… они…

АДМИРАЛ. Шестьдесят фунтов.

СВЕНССОН. Ого. А они побывали в какой-нибудь переделке?..

АДМИРАЛ. Да постоянно, сам видишь.

СВЕНССОН. Да, пожалуй, но… думаю все же нет…

АДМИРАЛ. Но я уже их снял.

НИССЕ. А позвольте спросить, раз уж у нас тут специалист такого высокого класса: вот если я хочу увидеть осаду и Севастополя, и Кронштадта, то на что бы вы сами нацелились… хм… в первую очередь, в каком порядке?

СВЕНССОН. Нет-нет-нет, в Крым ни за что! Трястись в жутком поезде, мучиться в плохих гостиницах, глотать пыль и страдать от всяческих неудобств. Севастополь, говорят, красив, белые здания прямо на берегу, минуточку, у меня тут где-то была брошюра…

НИССЕ. Это просто безумие ехать туда, когда там сплошной кошмар и почти никого не осталось после разгула холеры. Разве ты не помнишь, как мы ездили в Варну, а там пьяные мужики валялись по канавам, облепленные мухами? Весьма удручающе. Не очень-то хочется на такое тратить свой отпуск.

СВЕНССОН. Мне должно понравиться такое сражение, в котором войска были бы бодрые, подвижные, местность открытая, за ходом сражения можно было бы наблюдать на открытом воздухе с какого-нибудь холма неподалеку, обозревать целиком расположение и передвижение войск, чтоб какой-нибудь интересный генерал командовал ими, а с собой была бы приличная корзина для пикника…

АДМИРАЛ. Кто-кто? Назови мне хотя бы одного интересного генерала, и я подарю тебе эти подтяжки.

НИССЕ (Свенссону). Ты, оказывается, такой сибарит! Это же война, а не пикник! Ты становишься все более и более консервативным, стареешь.

АЛЛЕН. Прошу прощения, сэр Чарли. А как вам видится ситуация в Крыму?

АДМИРАЛ. Полная задница. Здесь надо что-то менять, нужно переделывать всю систему от самого основания! Во-первых, какой смысл в том, что солдат на войне убивают первыми? После этого все переходит в руки непрофессионалов: все эти любители начинают сомневаться и суетиться, а обученные дорогостоящим стратегиям и военному искусству профессионалы спокойно себе лежат в могиле. Кто сказал, что солдаты обязательно должны умирать? Задача солдата – сражаться! А не погибнуть! Умереть может любая бабка, ребенок или непрофессионал! Здесь, черт возьми, нужно что-то менять! И немедленно! Это может прозвучать немного радикально, я знаю, так звучит все новое, и не говорите, что я не говорил, в будущем войны будут вестись из мягких теплых кресел с расстояния в тысячи километров, и никто не будет тут месить эту грязь. По крайней мере на три сражения мы опоздали, и только потому, что меня не смогли туда вовремя доставить. А ведь всем понятно, что нельзя так швыряться государственными деньгами! Запиши все!

СВЕНССОН. По-моему, выслушивать эти нескончаемые речи невыносимо, когда война прет из каждой дырки… Какой в этом смысл? У всех портится настроение, и все равно с этим ничего нельзя поделать.

АЛЛЕН. Эй, вы чувствуете, чувствуете, вот сейчас… Сняли!

Входит адъютант.

АДЪЮТАНТ. Судно сняли с мели!

Все кричат «ура» и чокаются.

Ура! Поздравляю! Виват!

АДЪЮТАНТ (адмиралу). Там не совсем простая ситуация. Если бы вы смогли подойти. Ребята с «Геклы» сожгли какой-то город. Это то ли Раума, то ли Реума. Хуже всего то, что береговые склады забиты бочками со смолой. И угадайте, чьи это бочки! Наши собственные! Собственность английских подданных, и все это раз – и нет. Кто все это компенсирует? Из-за этого жуткий шум начинается. Парламент готовит даже какое-то письменное заявление.

АДМИРАЛ. Что хотели, то и получили. Они даже, наверное, и представить себе не могут, что десять тысяч молодых ребят неделями сидят у заряженных пушек и любуются окрестностями. Среди них всегда находится какой-нибудь самый инициативный. Ладно, пошли уже. Ириску будешь?

АДЪЮТАНТ. Я промолчу, но боевой дух экипажа это ваше бесконечное потребление конфет вряд ли поднимет.

5. Бушпритная сетка

Инге перешла по переброшенному трапу на английский фрегат, корабль адмирала. Молодой человек, британский солдат Джон падает прямиком в сетку, закрепленную на бушприте судна, чуть не задевает Инге. Ничего не понимает.

ДЖОН. Какое это судно?

ИНГЕ. Какое-то… какое-то английское… какое-то…

ДЖОН. О, yeyeyes! Победа победа победа! (Впервые смотрит на Инге пристально.) Добрый день. Добрый добрый.

ИНГЕ. Откуда ты взялся?

ДЖОН. А разве ты не видела?

ИНГЕ. Ну, откуда?

ДЖОН. Да, да. Просто невероятно. Представь себе, корабль взрывается, и я – фииуу – перелетаю через два вражеских корабля и оказываюсь тут, на корабле у своих, это я пролетел сначала двести или даже четыреста метров, настоящий рекорд, совершенно невероятно – угодил вон туда, в большой парус, а потом бамс – и прямо в эту сетку. И нигде ничего! Целехонек! Если б я шлепнулся сантиметров на десять левее или правее, то наверняка бы насмерть. Мне просто чертовски повезло.

ИНГЕ. И…

ДЖОН. А один мой товарищ – Лукас, мы с ним как раз были на палубе, когда в нас угодил снаряд, такой огромный, весь в дыму – такой железный шар, который вот-вот рванет, знаешь, наверное – что-то типа гранаты, дымится запальный шнур – шшшшш… – и все как бы цепенеют, смерть пришла – и лейтенант раз – и ничком падает! А Лукас прыг, схватил его, то есть снаряд, бегом к борту и шварк его в море. Жуткий грохот. Ничего не разобрать. Но все остались живы. Ему за это медаль дали… мне тоже должны были дать. Правда?