Александр Володин - Фабричная девчонка Страница 5

Женька. Все ясно.

Бибичев. Так что, будем продолжать беседу? Тогда опять я скажу два слова. Партия нас учит — что? (Уставил палец в одну из девушек и сам за нее ответил.) Партия нас учит вскрывать имеющиеся недостатки. Вот мы говорим — культурные интересы, моральный облик. А правильно ли мы живем сами, товарищи? Товарищи! Иванов, заснул! Подними голову! Нет ли среди нас таких, кто унижает звание комсомольца? (Голос из зала: «Есть».) А мы молчим!

Женька. Ну, ты-то не молчишь.

Бибичев (не слушая). Вот эта безынициативность с вашей стороны — явление, лежащее в нас самих, но оно и является обратной стороной недостатков в работе нашей комсомольской организации.

Женька. Сейчас про меня скажет.

Бибичев. Умница, Шульженко, о тебе я и хочу сказать. Ни для кого не секрет, что нашу комсомолку Женю Шульженко с позором вывели из клуба…

Женька. Оживление в зале.

Бибичев. Также ни для кого не секрет, что этот факт попал на страницы… получил, так сказать…

Женька. Международное звучание.

Бибичев. И вот в связи с этим вопросом о любви и дружбе, который мы сегодня затронули здесь, хочется прочитать одну цитату из одного письма в адрес… (Указал на Женю.)

Вынул из стопки одно письмо, прочитал:

— «И так уж над тобой смеются везде — и в Ленинграде, и у нас в Полоцке. А если ты гуляешь с каким-нибудь парнем, то он тоже погуляет с тобой, посмотрит на тебя, поматросит и бросит, и тоже посмеется».

Женька. Пока еще никто не бросал. Могу, наоборот, уступить.

Бибичев. Шульженко, прекрати балаган!

Женька. Другой бы на твоем месте спасибо сказал. Если б не я, о ком бы ты на всех собраниях разглагольствовал?

Бибичев. И вот, товарищи, пока у нас будут существовать такие явления, как Шульженко, до тех пор мы и будем, товарищи, не разглагольствовать, как ты выразилась, а говорить! (И — с пафосом, исступленно.) Только говорить честно! Принципиально! По-комсомольски! Ясно? (Деловито — Леле.) У нас все в повестке?

Леля. Все.

Бибичев. Какие будут предложения?

Уборщица. Лекция хорошая, побольше бы таких. (Взяла со стола графин, ушла.)

Бибичев (вслед, возмущенно). Клара Павловна! Клара Павловна!

Музыканты снова приступили к репетиции, марш тех времен. Бибичев наклонился к Леле с каким-то вопросом, но та, не ответив, ушла.

— Тогда все.

Уборщица. Расходитесь, молодежь, спать пора.

Стали расходиться. Бибичев со значением, для Феди, положил на стол газету со статьей о Шульженко, тоже ушел.

Женька (Феде). Нет твоей симпатии. Не вернулась…

Федя. Ты-то что волнуешься?

Женька. Беспокоюсь за строительство новой семьи.

Федя. Не твоя забота.

Женька. Гордый какой, сил нет! Ладно, морячок, посидели. Тебе к маме пора. Иди, не упади.

Уборщица (возвращается). Сколько говорить?! Красный уголок для мероприятий, а не для разврата.

Федя. Пока, приятных снов. (Уходит.)

Уборщица. За курсанта принялась. Ох, Шульженко, доиграешься, смотри… Всё. Гашу. (Выключила свет.)

Радиорепортаж. Горняки обсуждают план шестой пятилетки. В Узбекистане началась уборка хлопка. Кукуруза трехметровой высоты. Вертолет над садами. Комсомольская путевка. Бескамерные шины для автомобилей. Новый сезон в Московском театре эстрады.

Надюша. Сюда…

Ввела за руку Федю. Темно, Женька не видна. Обняла его, целует.

— Бедненький мой, ждал? Ну, прости… Тоска напала, бродила по улицам, промокла вся. Потрогай, волосы мокрые. А знаешь, где я была? В нашем садике была, около тети Вероники. Села на скамейку, сижу, а дождик трап-трап по кустам, осенью пахнет, мокрой листвой… Песню нашу вспомнила. Помнишь нашу песню? (Пропела.) Куда бежишь, тропинка милая… (Федя молчал.) Что-то старое стала вспоминать. Маму, тетю Веронику.

Федя. Болеет второй месяц. Правая сторона отнялась.

Надюша. Ты был у нее?

Федя. Заглянул. О тебе вспоминала.

Надюша. Жаловалась?

Федя. Зачем? По-хорошему вспоминала. Рассказывала, как тебя в корыте мыла. Тощенькая, говорит, лопаточки торчат, одно плечо выше другого…

Надюша. А как между лопаток била: сиди ровно, не говорила?

Федя. Теперь, говорит, она у меня как стрелочка.

Надюша. У меня… Это еще неизвестно, кто кому нужнее был? Она мне или я ей?

Федя. Ты всем нужна.

Надюша. Да вот тебе, Федя, не нужна. Думаешь, я не знаю, кто нас разводит? Подружки мои дорогие! Что они тебе сказали, ну?

Федя. Что они могут такого сказать, чего бы я сам не знал?

Надюша. Разлюбил? А может, и не любил никогда?

Федя. А ты не знаешь?

Надюша. Я теперь ничего не знаю.

Федя (обнимая). Сначала жалел тебя. Потом… влюбился. Думал, что мы с тобой как один человек. Ты стихи любишь, я стихи люблю, ты оперу не любишь, я оперу не люблю. В общем, единство культурных и общественных интересов. И ты успокоилась. А что, Феденька — мой… А продешевить — боязно, вдруг кто-нибудь получше найдется?

Надюша (оттолкнула его). Неужели ты думаешь, если бы я искала, то получше бы не нашла?

Федя. А вдруг не найдешь? Тогда и Феденька сгодится?

Надюша. Чего ты хочешь? Чего? Взялся душу точить!

Федя. Больше точить не буду. Последний раз. Все.

Надюша. Стой!.. Ну, хочешь, стукни на прощанье. Может, легче станет. Не хочешь? Ну тогда поцелуй. Сам ведь сказал, в последний раз. (Смотрит в глаза.) Ну?

Федя не устоял. Долгий поцелуй.

Надюша (оторвалась). Самому потом стыдно станет. Я-то тебе все прощу.

Федя. И сейчас врешь! (Ушел.)

Надюша (устало). Господи, надоели вы мне все… (Пропела самой себе.)

Куда бежишь, тропинка милая,Куда зовешь, куда ведешь… (Заплакала.)

Женька. Детдом вспомнила… Помню, в пионеры принимали. Выстроили всех на линейку, а я запаздывала. Бегу по коридору, темно, холодно, и вдруг слышу по радио — «Интернационал». Я остановилась, подняла руку в салюте и так стою и что-то чувствую…

Общежитие. Леля лежит на кровати, уткнувшись в подушку. Встала, принялась стирать.

Вошел Бибичев.

Бибичев. Одна?

Леля. Одна. А что?

Бибичев. Что бледная такая, Леля? На улицу надо, там кислород.

Помолчали.

Леля. Еще что?..

Бибичев. Поручение есть небольшое.

Леля. Слушай, Юра. Хочешь поговорить — говори. А то каждый раз какие-то дела, поручения придумываешь. Прямо напасть какая-то.

Бибичев (некоторое время стоял неподвижно, молчал, потом присел рядом). Ну, что в группе?

Леля. Ничего, работаем…

Бибичев. Как Шульженко?

Леля. Господи, опять! Будто сам не знаешь.

Бибичев. Знаю, знаю. Уже вся фабрика знает. А морячок тоже хорош. Не успел в отпуск приехать. Придется опять на общем собрании ставить вопрос.

Леля. А если он ей серьезно понравился?

Бибичев. Леля! Леля! А если мне серьезно чужая жена понравится?

Леля. Ты, Юра, другой человек.

Бибичев. Нравится, не нравится. Не в том дело. Распущенность, расхлябанность, безответственность, вот что это такое. Воспитываем, воздействуем, призываем — и хоть бы что! Ведь для них же, ради них же все это! Ничего не хотят понять. Для себя минуты свободной нет. Год уже, наверно, как в кино не был. Стыдно сказать, книжку некогда прочитать… (Взял с койки книгу, посмотрел заглавие.) Достоевский. Небось «Братья Карамазовы». А вот не читал. Кстати, интересно?

Леля. Ничего.

Бибичев. Прочитаешь, дашь прочесть?

Леля. Хорошо.

Бибичев. Хотя все равно времени нет. То одно, то другое.

Леля. Да, Юра, нелегко тебе на свете жить.

Бибичев. Ничего, проживу.

Леля. Проживу! Говоришь, как будто комсомольское поручение выполняешь.