Владимир Голышев - БАРНАУЛЬСКИЙ НАТАРИЗ Страница 5

Вырубова (как бы пробуждаясь от сладкого сна): Не видала.

Потягивается, как кошка, подпирает щеку рукой и вздыхает.

(задумчиво) Григорий Ефимович очень любит чай. А я его совсем не люблю. Пью разве что для проформы – чтобы не всухомятку. Сам по себе чай мне даже неприятен. Лучше уж морс. Или ситро…

В правом углу сцены возникает супружеская чета Танеевых. Г-н Танеев в мундире с золотым шитьем, г-жа Танеева в шляпке, в руках зонтик и кружевной платочек. Говорят они быстро, перебивая друг друга.

Между тем, Александра Федоровна продолжает хлопотать (набивает самовар щепками, раздувает его сапогом и пр.), Вырубова – мечтать. Для них Танеевы находятся в другом измерении.

Г-жа Танеева (как бы оправдываясь за неадекватность дочери): На долю Анечки страданий выпало сверх всякой меры! Первое: брюшной тиф.

Г-н Танеев (торжественно перекрестившись): Молитвами пастыря всероссийского – Кронштадтского Иоанна – исцелена бысть! (добавляет) Впрочем, не вполне – болезнь сосудов но́ги поразила. (торжественно резюмирует) Костыли тайные до смертного часа.

Г-жа Танеева (хвалится): На одре болезни в тонком сне посещения государыни императрицы сподобилась. Сон в руку пришелся – неразлучны с тех пор.

Г-н Танеев: И слава Богу! Слава Богу!

Г-жа Танеева (неожиданно гневно): После замужества злополучного им Анечку ублажа́ть – не переублажа́ть, хо́лить – не перехо́лить, леле́ять – не перелеле́ять! (вытирая глаза платочком) Уж как она противилась браку, голубушка наша. Да разве устоишь, когда такое сватовство…

Г-н Танеев (останавливает жену): Матушка! Некоторые неоднозначные аспекты благоразумие заставляет держать в тени.

Г-жа Танеева (гневно): Сердце материнское глухо для голоса рассудка, когда дитя претерпевает муки и морального, и физического порядка!

Г-н Танеев (как бы капитулируя под напором жены): Но кто бы мог подумать! Блестящий офицер! Придворная карьера в гору шла под моим началом. Всегда перед глазами. Ничто не предвещало…

Г-жа Танеева (машет рукой): Пустое. Не спешили бы с замужеством, кабы бы не такое сватовство! (язвительно) С такой энергией! С таким нажимом!

Г-н Танеев (подносит палец к губам): Тссссс!

Г-жа Танеева (гневно): Не заграждайте уста матери, сударь! Правды-то не утаишь! Всем известно, что пошла куропаточка наша за изверга ради послушания.

Г-н Танеев (поясняет публике): Когда сватовство обличено в образ монаршей воли, отказ принимает характер высшего посягнове́ния.

Г-жа Танеева (вытирая слезы платочком): Как на Голгофу…

Г-н Танеев (уточняет): Тут уместнее другой библейский сюжет – жертвоприношении Авраама. (торжественно цитирует) "Яко овча́, ведо́мая на заколе́ние безгласен бысть"!

Г-жа Танеева: Почти год непрестанных истязаний самого грязного свойства!

Г-н Танеев (авторитетно): Медик засвидетельствовал. В установленной законом форме. Все документы на руках, если что.

Г-жа Танеева (перечисляет): Толстый кишечник поврежден, уплотнения и кровоподтеки на груди и ягодицах, трещина на ребре, на гортани следы удушения. Даже ожоги от папироски!

Г-н Танеев (скорбно добавляет): Нервная система подорвана безвозвратно…

Затемнение. Супруги Танеевы исчезают. К этому моменту Александра Федоровна успешно заканчивает сервировку. Вырубова – как сидела с отсутствующим выражением лица, так и сидит.

Сцена вторая.

Там же.

В левом углу сцены – там, где входная дверь – возникает Распутин. Он уже снял верхнюю одежду. На нем опрятный черный кафтан, начищенные сапоги. Волосы и борода аккуратно расчесаны.

Распутин (ласково): Все хлопочешь, голубушка?

Александра Федоровна (радостно): Ой! Как вовремя ты появился! Вода закипает – пора на стол нести.

Распутин быстро снимает самовара сапог, приводит его в порядок и одним движением водружает его на медный поднос. Потом крепко по-братски обнимает Александру Федоровну за плечи, целует ее в обе щеки и в лоб. Она принимает объятья-поцелуи без смущения, сама берет распутинскую руку, целует и прижимается к ней щекой.

Распутин: Умаялась, Мама? Посиди со мной, а Аннушка нам сахарку наколет (подмигивает Вырубовой) Управишься с щипцами-то?

Вырубова молча встает и с каменным лицом направляется к буфету. С этого момента слышны негромкие, но неприятные щелчки сахарных щипцов.

(Александре Федоровне) Перво-наперво: за маленького не тревожься. Ослабу Господь дает. И над Папой Божьей Матери покров.

Александра Федоровна быстро крестится и прижимает руку к груди. Распутин смотрит на нее пристально, испытующе.

Любишь Папу-то?

Она молча кивает.

Так любишь, что грудь теснит и в душе мутно. А ты не держи. Расковыряй, чтобы пролилось.

Они садятся. Распутин наклоняется к ней и говорит тихо, почти шепчет.

Больше, чем маленького любишь. И боисься, что грех. Так?

Александра Федоровна (сосредоточенно): И это тоже. Но с этим я свыклась уже. Пла́чу за недолюбленное дитя мое, слезы утираю и дальше живу.

Распутин смотрит на нее как на больного ребенка – с нежностью и состраданием.

Распутин: Эх, Мама… Ну, говори. Чего уж там.

Александра Федоровна (неожиданно требовательно): Научи меня Бога любить больше, чем мужа! Научи, как просить Бога о такой любви к Нему! Сам попроси – тебя Он послушает!

Распутин (мягко): Сказала, а сердечко шепчет: "Ничего не надо! Пусть Папа придет поскорее! Заласкаю его глазами, ладошки дыханием отогрею, к ножке прижмусь".

Александра Федоровна закрыла лицо руками и молча кивнула. Распутин качает головой и говорит, незаметно соскальзывая в "терпевтический" речевой поток, вводящий пациентку в транс.

Распутин: Экий ад в себе носишь мысленный! А ведь голова место свое знать должна. А место ее – промеж ухватом да коромыслом. Есть нужда – шурудишь умом половчее. Сделал дело – ум в чулан запер до поры. Так-то, голубушка. Сердцу верь. Гляди окрест дурнем. Одно знай: все что ни есть – Бог дал. И маяту́, и отраду. А что Бог дал – все благо. Дал истязателя злокозненного (косится на притихшую Вырубову) - земной поклон: наука тебе. Потом распознаешь какая. Дитятко мается – не клонись к земле, воспряни́! Обопрется на тебя – вытянется, а скорби выльются в мы́шцу и мудроту́. А уж коли Господь райской усладой облагоуха́л, страшись неблагодарной очутиться. Каждая капелька пусть по гортани медом текёт, каждую малость разотри и вдыхай что духови́тый ладан. А ум – чтоб за печкой обретался! Тут его части нет. Ум тут – отрава.

Александра Федоровна, совершенно успокоившись, гладит распутинскую руку и кладет голову ему на плечо. Он неуклюже гладит ее предплечье.

Александра Федоровна (безмятежно): С тобой как во сне. Сидела бы слушала – ничего больше не надо. Еще чтобы Папа с газетой подле расположился, маленький чтобы шалил, девочки хлопотали…

Вырубова (с вызовом): Сахар наколот. Я присяду.

Александра Федоровна (спохватившись): И Аннушку, конечно. Как же мы без нее.

Распутин: Ты, Аннушка, лучше приляг. Папа придет – мы тебя позовем.

Вырубова молча удаляется в соседнюю комнату. Александра Федоровна отстраняется от Распутина и снова зябко кутается в шаль. Уснувший было царицын ум проснулся.

Александра Федоровна: Счастливы должно быть женщины простые, не отравленные умственным ядом, о котором ты говоришь. Не так страшна нужда телесная, если смолоду роскошью не развращен, как эти бесконечные терзания.

Распутин (смеясь): Не можешь ты, Мама, без ухвата. Ну, валяй – шуруди.

Александра Федоровна: Я перед крещенской купелью все жития святых читала. Через них православие и приняла. (мечтательно) Ах, какие там образы, какие сюжеты!.. (мрачнеет) Но ведь жизнь святых угодников – не роман, а руководство к действию. А ведь ни один из них царствие божие не стяжал в объятиях любимого. Везде подвиг, везде разрыв с мирскими радостями…