Милорад Павич - Вечность и еще один день Страница 5

Тело. «Я полагаю, любовь моя, что это был бы низкий, нехороший поступок».

Душа бросает камень на землю.

София (Телу). Тебя же, красавчик, я обрекаю на изгнание и на разлуку с твоей Душой. Ты прозреешь и пойдешь по свету искать свою вторую душу. Но смотри, будь осторожен. Бог все видит. Первый удар колокола перенесет тебя в Индию. Второй — в Лейпциг. Третий удар колокола вернет тебе имя, которое ты забудешь, уйдя из этого сада. Ты будешь вспоминать, как тебя зовут, и первый же человек, которого ты встретишь, скажет тебе твое имя. (Обняв Тело, резко отталкивает его от себя.)

Тело. А сколько это будет продолжаться?

София. Вечность и еще один день… А теперь идите.

Душа и Тело уходят из сада.

Тело. Теперь действительно всему конец.

Душа. Разве ты меня не любил?

Тело. Любил. Но я не могу тебя вспомнить.

Душа. Если действительно всему конец, давай любить друг друга в последний раз. Возьми меня на руки и войди в меня, а я буду смотреть на дорогу, что останется за нами.

Тело. «Как? Накануне Страстной Пятницы?!»

Оба хохочут. Затем она застывает в любовном объятии у него на руках, скрестив ноги за его спиной… Наконец они разжимают объятия.

Нам больше не дано быть вместе. Даже пока мы так близки, ты смотришь в ту сторону, куда я идти не могу, разве только повернув назад, а я иду в ту сторону, куда ты посмотреть не можешь, разве только повернув назад. Душа моя, я устал. Отпусти мое тело и дай ему отдых. Иди искать другое тело, которое будет тебя носить на руках. Расстанемся, как расстаются все прочие, как только закончится сказка о душе и теле.

Душа (снова поднимая с земли брошенный было камень). Я ждала этого и вот дождалась, «ибо я знала, что ты недолго будешь бороться с предрассудками, а с угрызениями совести и того меньше».

Тело. Неужели ты и вправду меня ударишь?

Душа. Ты слышал, что нам предназначено. Кроме того, я полюбила твое тело и хочу, чтобы на нем была моя отметина. Ты же слышал, больно будет только тогда, когда ты найдешь другую душу. Ты почувствуешь боль и вспомнишь меня.

Тело. Я тебя уже вспоминаю… Представь себе лису, которая сначала крадется к овечьему источнику, а потом спускается к реке, собирая по дороге зубами шерсть, что овцы оставили на кустах. Вот она осторожно ступает в воду сначала левой, потом правой лапой. Не выпуская из зубов собранной шерсти. Лиса все глубже погружается в воду, вот она поплыла, и ее блохам ничего не остается, как перепрыгнуть на шерсть, что у нее в зубах. Тут лиса разжимает зубы и возвращается на берег, полностью избавившись от блох, то есть от зуда и боли. Ты, Душа человеческая, всем зверям зверь. Подобно хитрой лисе, ты отбрасываешь прочь свои грехи, от них ведь только хлопоты и боль. И от меня, от Тела своего, избавилась, как от клока блошливой шерсти.

Душа ударяет Тело камнем в висок. Одновременно слышатся один за другим три удара колокола. Вспыхивает яркий голубой огонь. С первым же ударом колокола Петкутин исчезает в синем пламени.

* ОСНОВНОЕ БЛЮДО *

перевод Л. Савельевой

Петкутин и Калина

Действующие лица:

Сто двадцать мертвых душ (их голоса и тени)

Калина — девушка пятнадцати лет с красивыми пышными волосами

Ее мать

Ее тетка Анастасия

Аврам Бранкович из рода графа Джордже Бранковича. Заметно хромает

Госпожа Браикович — его супруга

Вид — их сын

Петкутин

Аверкие Скила — мастер сабельного боя

Папас Элеазар — друг покойного отца Калины

Австрийский лейтенант — контрразведчик

Два мальчика

Действие происходит в XVII веке в городе на Дунае, а также в расположенном неподалеку от него античном театре и в Царьграде.

В доме Калины.

Калина (играет на инструменте, похожем на современную виолончель, в то время он назывался viola da gamba. Неожиданно прерывает игру, обнимает инструмент, сжимает его коленями, как куклу или любовника, и шепчет ему). Любимый мой, любимый мой. Как бы я хотела, ах, как бы я хотела. (Целует инструмент.) Знаешь, что бы я хотела? Свадьбу. Мы полюбили друг друга. Ты мой избранник, ты красив, у тебя трехдневная борода, выросшая в дни и ночи любви, она щекочет меня. Мы едим одной вилкой попеременно, и я пью вино из твоего рта. Ты ласкаешь и обнимаешь меня так, что душа скрипит в моем теле, и я схожу с ума и заставляю тебя мочиться в меня, нет, все это невозможно высказать. А по весне, как это принято, нас провожают в поездку. Куда у нас обычно ездят молодожены, знает каждый. К древним развалинам, где прекрасные каменные скамьи и греческий мрак, намного более густой, чем любая темнота. Потому что, чем больше свечей погасишь, тем гуще мрак.

Входят мать и тетке Анастасия.

Анастасия. Смотри-ка, как изменилась Калина! Иди я тебя приласкаю!

Калина не подходит.

Как поживаешь, Калина? Как себя чувствуешь?

Калина, заблеяв как ягненок, убегает.

Мать. Эх, спрашиваешь, как она себя чувствует? Все грустит. Никак не утешится после отцовой смерти. Не может забыть, что ты ей ни говори. Умирая, отец сказал ей, что будущее — не вода, и тут же преставился, а уж она по нему слезы просто ручьем льет, на кладбище муравьи вдоль этих ручьев до самого ее лица поднялись.

Анастасия. Она тоскует не только по отцу. Тоскует и по жениху. Пора ей жить своим домом. Вот в Царьграде есть один большой господин, он из наших мест, у него сыновья, можно о них подумать. В его карман наяву попадает столько денег, сколько не снилось всем грекам от Кавалы до Земуна. Младший его сын, к сожалению, не подходит. Я только оттуда, сама видела. Хотя, может, он еще выправится. Мать. Говори, говори, Анастасия.

Анастасия. Ужасно. Лежит он, этот младший, в Царьграде, за расписной печью, построенной в виде церкви, и мучается. Говорят, дьявол на него помочился, с тех пор он вскакивает среди ночи, убегает из дома и до утра метет метлой улицы по всему городу. Его колдунья сосет, кусает за пятки, и у него из груди течет мужское молоко…

Мать. Сохрани и спаси нас, Господи! И его ты предлагаешь в женихи?

Анастасия. Да нет, он не годится. Но вот старший сын, Гргур, другое дело. Тот давно уже сунул ногу в стремя и взмахнул саблей, закаленной в огне горящего верблюжьего навоза. Этот — золото высшей пробы.

Мать. А-а, знаю, о ком ты говоришь.

Анастасия. Да за этим Гргуром не успевают стирать окровавленную одежду. Но отец Гргура из семьи графа. Что ни говори, а господин Аврам, его отец, большой человек, и чуб у него толстый, как конский хвост.

Мать. Вот этого-то чуба я больше всего и боюсь. Кто он такой, этот господин Аврам? Хоть кто-нибудь это знает? Что он за человек? Как я отдам мою девочку в незнакомый дом? Про них шушукаются от Кавалы до Земуна. И шушукаются, видно, не зря.

Анастасия. Тогда подожди. Не отдавай ее за кого попало. А я тем временем разнюхаю. Только смотри! Калина-то знаешь как размечталась! У тебя мало времени.

Улица с провинциальными особняками в стиле барокко. Придунайский город.

1-й мальчик. Поиграем?

2-й мальчик. Во что?

1-й мальчик. Давай штанами меняться!

2-й мальчик. Давай!

Меняются штанами, точнее огромными белыми шароварами с широченными штанинами.

1-й мальчик. Ну, теперь говори, что ты видишь в моих штанах?

2-й мальчик. Я вижу Царьград.

1-й мальчик. Врешь. Я не видел.

2-й мальчик. А вот я вижу.

1-й мальчик. И что же ты видишь в Царьграде?

2-й мальчик. Вижу господина Аврама Бранковича, как он хромает по улице. (Передразнивает его, оба смеются.)

1-й мальчик. Я тоже видел господина Аврама Бранковича, только на самом деле!

2-й мальчик. Ты его правда видел?

1-й мальчик. Конечно. Отец брал меня с собой в Джулу, там я его и видел.

2-й мальчик. И какой он? Действительно может съесть ночь, как о нем рассказывают?

1-й мальчик. Да нет, он еще страшнее. Точно тебе говорю.

2-й мальчик. Как это страшнее?

1-й мальчик. Когда он проходит мимо стада овец или буйволов, скотина начинает шагать на месте.

Царьград. Дом Бранковича. В доме за печкой, сложенной, как маленькая церковь, лежит Вид, он стонет. В углу огромная деревянная обезьяна с длинным членом. Аврам и Аверкие Скила готовятся к обычным упражнениям на саблях. Кир Аврам снимает с украшенного бесчисленным количеством бубенчиков и стоящего, как стол, посреди комнаты верблюжьего седла длинную уздечку. Один ее конец бросает Аверкие, другой держит в левой руке. Гаснет свет, гореть остается лишь лампада перед иконой. Оба медленно наматывают уздечку себе на руку, постепенно сближаясь, и неожиданно набрасываются друг на друга с саблями. Аврам заметно хромает. При появлении госпожи Бранкович они прекращают упражнения, Аверкие зажигает свет и уходит, а кир Аврам, не обращая на женщину внимания, подходит к седлу и начинает писать на нем, как будто это стол; в седле даже укреплен письменный прибор.