Анатолий Софронов - Лабиринт Страница 5

Свет гаснет.

Открывается занавес. На сцене — квартира Брайенов в Лос-Анджелесе. Стена, на которой в черной рамке висит портрет Дэвида. В стороне от портрета на стене — боксерские перчатки, на другой стороне — два скрещенных весла. Через черные шторы бьют яркие солнечные лучи. Около портрета в трауре скорбно стоит Элизабет Брайен. Доносится ультрасовременная американская музыка, тихо и глухо, но ее слышно. Мелодия эта будет звучать все время, врываясь, как черная буря, в дом скорби и печали.

Входит Роберт. Останавливается.

Роберт. Мама. Мама.

Элизабет не оборачивается.

Мама.

Элизабет поднимает голову. Оглядывается, прикладывает палец к губам.

Мама.

Звучит мелодия. Элизабет плачет.

(Подходит к ней.) Мама, мама... Не надо... Что же теперь сделаешь? Что теперь сделаешь? Не надо плакать.

Элизабет. Я не плачу.

Роберт. Ты плачешь, мама... Ты все время плачешь.

Элизабет. Я ничего не могу с собой сделать. Ничего...

Роберт. Надо собраться с силами... Жизнь продолжается.

Элизабет. Я устала жить... Я не могу больше так жить... Я не хочу так жить!

Роберт. Мама, мама! Я все бросил. Вылетел первым самолетом, чтобы успеть к похоронам.

Элизабет. Какие похороны?! От него ничего не осталось, ничего, даже пепла... Он кремирован, как ангел, в чужом небе.

Роберт. Зачем он там оказался?

Элизабет. Он не один в этом небе. (Плачет.)

Роберт. Не надо, мама, не надо...

Элизабет. Я не плачу.

Входит Луиза. Роберт и Элизабет замолкают. Луиза подходит к портрету. Осторожно гладит боксерские перчатки, весла...

Роберт. Луиза.

Луиза, не обращая внимания на Элизабет и Роберта, уходит.

Почему Луиза все время молчит?

Элизабет. Она все время молчит... Все время молчит...

Роберт. Она здорова?

Элизабет. А разве есть на земле здоровые люди?

Роберт. Конечно, есть.

Элизабет. Где они? Покажи их мне.

Роберт. Они всюду, мама, и в нашей стране и в других странах. Они всюду...

Элизабет. Я не вижу их, давно не вижу. Я забыла, как они выглядят.

Роберт. Я здоров, мама... Посмотри на меня... Я здоров.

Элизабет. А-а, да... (Пытливо.) Разве ты здоров?

Роберт. Да, я здоров. Я здоров физически и нравственно. И я хочу, чтобы ты была здорова. Я все сделаю для этого. Все! Ты у меня одна. Совсем одна. Самая большая ценность в мире. Ты — просто мое сердце, сама моя жизнь.

Элизабет. Спасибо, мой мальчик, спасибо. Меня как магнитом тянет в эту комнату. Эту комнату так любил Дэв. Здесь его перчатки... Его весла... Ты помнишь его любимую лодку? Помнишь?

Роберт. Ну конечно, мама... Почему же я не должен помнить его лодку?

Элизабет. Лодка затонула. Дэва нет, а весла остались... Крест-накрест, как он сам их прикрепил к стене. (Вытирает слезы.) Идем, мой мальчик...

Роберт. Идем.

Медленно идут к выходу. В комнату входит Чарлз Брайен.

Брайен. Роберт, мне надо поговорить с тобой.

Роберт. Пожалуйста, отец. Я готов.

Элизабет уходит.

Брайен. Все эти дни мы были заняты нашим горем и ни разу не оставались вдвоем. Ты почему-то все время считаешь необходимым быть только с матерью.

Роберт. Ты более спокоен, отец...

Брайен. Я обязан быть спокойней, я мужчина.

Роберт. Я это и имел в виду... А мама так тяжело переносит гибель Дэва...

Брайен. Это совсем не значит, что я легко переношу гибель твоего брата.

Роберт. Да, но мама...

Брайен. Твоя мать всегда была странной женщиной.

Роберт. Она очень любила Дэва.

Брайен. Это не значит, что я не любил Дэва.

Роберт. Отец, к чему все это?

Брайен. К тому, что я хочу знать твои дальнейшие планы.

Роберт. У меня нет никаких новых планов.

Брайен. Ты собираешься вернуться в Москву?

Роберт. Жизнь продолжается, отец. Я изучил русский язык... Я хочу закончить аспирантуру там, где я ее начал.

Брайен. Ты тщательно избегаешь произнести название города, в который ты собираешься вернуться...

Роберт. Ты только что сам произнес его, отец! Кстати, это слово пишется на всех географических картах мира, и карты выдерживают.

Брайен. Карты выдерживают, но мое больное сердце может не выдержать, если ты вернешься туда.

Роберт. Почему, отец?

Брайен. Неужели ты не понимаешь?

Роберт. Не понимаю.

Брайен. Несмотря на то, что ты избрал для себя гуманитарное образование, надеюсь, ты понимаешь, что твой брат погиб не от удара копья или даже не от ружейного выстрела?

Роберт. Да, я это понимаю.

Брайен. Ты, вероятно, понимаешь, что при современном состоянии военной техники самолет, в котором находился твой брат, сгорел в воздухе вместе с Дэвом от управляемой, или самонаводящейся, или черт знает какой еще ракеты?

Роберт. Да, вероятно, хотя точно не знаю... Как, впрочем, не знаешь и ты.

Брайен. Но я знаю одно: оружие, которое убило Дэва, сделано в Москве.

Роберт. Ты так точно знаешь расположение военных объектов Советского Союза?

Брайен. Я не знаю, где находятся объекты, но я отлично знаю, где находятся субъекты, убившие моего сына.

Роберт. Мне тяжело говорить тебе, но я скажу, что думаю, отец. Можно?

Брайен. Говори.

Роберт. Я много думал, отец... Дэв не должен был находиться в этом самолете...

Брайен. Ну, это случайность... Ты знаешь, что я хотел, чтобы и ты и Дэв были военными моряками. Ты меня не послушал, а Дэв вместо морского флота попал в воздушный. Только и всего.

Роберт. Но это «только и всего» закончилось для него смертью, как, впрочем, и для многих тысяч молодых американцев.

Брайен. Это не твое дело.

Роберт. Нет, это мое дело. Когда меня убивают, когда я убиваю ни в чем не повинных женщин и детей — это мое дело. И я не хочу ни первого, ни второго!

Брайен. Вот! Вот! Вот оно, тлетворное влияние Москвы! Стоило провести там два года, и ты уже перестал быть американцем!

Роберт. Я никогда не перестану быть американцем! А не считаешь ли ты влиянием Вашингтона... влиянием безумцев, что весь мир поставлен на край пропасти?

Брайен. Может, ты считаешь и меня безумцем?

Роберт. Да, если ты в слепом неведении, в диком экстазе страха стоишь на стороне этой безумной политики, — значит, и ты безумец.

Брайен. И это ты говоришь мне, своему отцу?

Роберт. Да, кто бы ты ни был, если ты стоишь на этой гибельной черте, я называю тебя безумцем!

Брайен. И это ты говоришь, стоя возле портрета твоего родного брата, сгоревшего в небе Вьетнама?

Роберт. Тем более я говорю это именно здесь, стоя у портрета моего любимого брата, бессмысленно потерявшего свою единственную жизнь и оставившего в тяжелом горе маму, свою жену, меня и, я все же надеюсь, тебя!

Входит Луиза. У нее в руках конверт.

Брайен. Подожди, Луиза, у нас серьезный разговор!

Луиза молча протягивает конверт Роберту и уходит.

Роберт (разрывает конверт, бросает его на пол. Читает бумагу). Отец, меня призывают в армию.

Брайен. Тебя?!

Роберт. Меня.

Гаснет свет. Затихает все время игравшая под сурдинку беспорядочная музыка. Белый луч света ползет по стене, останавливается на боксерских перчатках, затем перебегает к веслам. Медленно переходит к портрету Дэва. Затем, резко метнувшись влево, освещает фигуру во весь рост стоящего Дэвида в истерзанном летном комбинезоне, рваном летном шлеме. Лицо и руки у Дэвида черные.

Дэвид. Я хотел тебя видеть, Роберт!

Второй белый луч, перекрещиваясь с первым, освещает лежащего на кровати Роберта.

Роберт (приподнимаясь). О, Дэв! Ты вернулся?

Дэвид. Ты лежи, лежи... Так удобней. Я хотел тебя видеть... Ты долго отсутствовал... Когда я улетал, тебя не было.

Роберт. Да, меня не было... Меня не было почти два года.

Дэвид. Я очень жалел, что ты не провожал меня... Было очень весело... Мы так напились... Я едва отошел в самолете.

Роберт. Мама писала. Она очень грустила.