Андри Байелер - Антология современной швейцарской драматургии Страница 57

ЗИЛЬКЕ. И не только «вот оно», а еще «как здорово», какое замечательное время, что-то вроде того. Но потом я подумала: наверное, это сработали биологические часы или как там они называются, когда вдруг начинаешь так чувствовать?

СЕВЕРИН. Я приехал вечером и еще застал того, другого. Он еще что-то готовил. Потом, на следующее утро, уехал.

ЗИЛЬКЕ. Однако с тем у нас вскоре после этого разладилось, ну, была как бы чуть ли не катастрофа и — это было весьма отрезвляюще.

СЕВЕРИН. Я провел ночь в отдельной спальне и потом, когда тот, другой уехал, так и остался в этой отдельной спальне, потому что решил, слишком уж она обнаглела.

ЗИЛЬКЕ. Да это могут быть и не биологические часы, а что-то другое, что заставляет тебя выбирать по дарвинистской теории: вот этот будет хороший отец, а тот — плохой, поэтому заведу-ка я детей от этого.

СЕВЕРИН. Потом у нас был день, когда мы остались одни, а потом приехали родители.

ЗИЛЬКЕ. Но, кажется, желание завести детей может вдруг возникнуть независимо от партнера. И что делать, если мужчина рядом с тобой для этого не подходит.

СЕВЕРИН. Очень скоро она рассталась с тем мужчиной, который был так важен в отпуске, но очень быстро познакомилась с другим, с которым она и по сей день вместе.

ЗИЛЬКЕ. Мужчины, с которыми я была вместе, всегда казались мне совершенно загадочными, крутыми героями, а теперь я понимаю, что они всего лишь были погружены в себя, в свои проблемы.

СЕВЕРИН. Я думаю, я бы и сегодня охотно завел с ней ребенка. Я еще раз заговаривал с ней об этом, но разговора не получилось. Это меня огорчило. Но если она этого не хочет, то буду переживать свое огорчение молча.

ЗИЛЬКЕ. Я знаю Мартина уже четыре года — мимолетно, как друга одного моего друга, и четыре года назад мне даже в голову не приходило, что он мог бы стать объектом моего вожделения, хотя бы потому, что он слишком нормален или слишком спокоен: характер не экстремальный. И раньше это меня не привлекало, как будто это чересчур скучно.

СЕВЕРИН. Тема детей обособилась и развилась в нечто по-настоящему гротескное из-за одной подруги, которая пришла в восторг от идеи насчет ребенка и потом сказала мне: «Твою идею с ребенком по рациональности я нахожу очень хорошей, то есть идею, что совсем не обязательно быть влюбленными друг в друга, чтобы родить ребенка; что можно намного лучше понимать друг друга, когда нет этих проекций и потом разочарований, с которыми наступает кризис, когда ребенок уже есть, а вы расстаетесь, и эту ситуацию уже не преодолеть вместе… Кстати, а тогда не могли бы мы, собственно, родить общего ребенка?!»

ЗИЛЬКЕ. Да, и нынешним летом мы поженимся и… собираемся завести детей. Мартин хотел бы двоих, но начать можно и с одного.

СЕВЕРИН. Сперва я думал, она надо мной смеется, но она не смеялась. И так я обнаружил, что должен еще раз пересмотреть то, что говорил о рождении детей. С ней я детей не хотел.

А с Зильке я и сегодня завел бы ребенка.

Не знаю, люблю ли я ее еще. Вообще-то я прихожу в бешенство, как только подумаю о том, что она с этим другом… который мне вообще не нравится. Чувство любви я могу к ней испытывать только тогда, когда я говорю себе: ах, да она же полная дурочка.

Во время моей первой большой любви было ясно, что я пойду привычным путем: когда влюбляешься, женишься и создаешь семью… У меня не было никакой критической дистанции по отношению к этому пути. Потом все резко изменилось благодаря книгам. В особенности «Жить без лжи» Арно Плака. Основная мысль там та, что люди не просто перенимают традиции, а постоянно спрашивают себя, в чем правда. Другая книга была Сюзанны Брёггер: «…но избави нас от любви. Моногамия — каннибализм нашего века». Эти книги меня словно громом поразили. Я был тогда в возрасте между двадцатью и двадцатью пятью и обнаружил, что самому мне совершенно не нужна эта навязанная верность. Я захотел тут же стерилизоваться. Врач прогнал меня домой. Сказал, чтобы я пришел к нему после тридцати. Но для меня все было ясно. Я не видел себя отцом, а видел одиночкой, который непоседливо кочует. Это соответствует моей сути: когда мне что-то интересно, я воспламеняюсь, но это очень быстро проходит, и я с таким же энтузиазмом предаюсь чему-то другому. У меня во всех отношениях есть проблемы с тем, чтобы ограничить себя, — профессионально, в любовных отношениях, с местом жительства. Это проявляется во всем. Человечество не вымрет. Его все еще шесть миллиардов. Я вижу во всем этом скорее процесс саморегулирования. Может быть, в настоящий момент населения многовато. И оно сокращается, чтобы потом снова увеличиться.

Я живу вместе с моими детьми, близнецами, им как раз исполнилось три года, с отцом моих детей и с моей спутницей жизни, у которой тоже есть сын… и у всех троих детей один и тот же папа. Итак, мы живем по-настоящему втроем, делим постель и очаг или что там еще делят.

Биргит я знаю уже девять лет. Мы в отпуске ухаживали за инвалидами, занимались этим раз или два в году, чтобы заработать денег, мы были студентками, и в одной из таких поездок познакомились с Маркусом, и я в него сразу влюбилась. То есть если живешь вместе с женщиной и потом появляется кто-то, то ведь не думаешь: ах, теперь мы могли бы устроить и треугольник, но у нас все получилось именно так. И потом я довольно скоро забеременела.

Так быстро, только раз неправильно посчитала. Ну вот, и на первом же обследовании мне сказали, что будут близнецы, да, а потом мы были беременны втроем.

Мы с Биргит хотели детей, или ребенка, да, но всегда было понятно, что рожать этого ребенка будет Биргит. Но все получилось совсем по-другому. Да, и потом мы устроили настоящее планирование семьи, после близнецов, с Давидом, потому что пеленать троих грудных детей сразу — не очень-то прикольно, и мы решили, что пусть он родится не раньше лета 2007 года, и в июле он родился, Давид.

Естественно, я не рассказываю на каждом углу каждому встречному, как мы живем. Но часто случается так, что я везу близнецов в коляске, а Давида тащу на себе в слинге, и люди спрашивают:

— Как же так, я что-то пропустила, ты же не была беременна?

— Да, это малыш Биргит.

— Биргит?

— Да, и Маркуса.

И уже потом:

— Ах, так вы живете все вместе?

У меня никогда не было твердых представлений о муже и детях, но я и не думала, что хочу жить вместе с моей лучшей подругой. Скорее так получилось само собой.

Для близнецов такая модель подходит прекрасно. Первые полгода мне вообще никогда не приходилось вставать к близнецам ночью, это делали Биргит и Маркус. Какая еще мать близнецов может спать ночью по семь, по восемь часов подряд? Об этом можно только мечтать. Хорошо в этой модели и то, что больше разнообразия: что не получишь от одного, то получишь от другого. Как в партнерстве, где мужчины и женщины также ищут себе друзей и подруг и получают то, чего не получили в партнерстве. Нам для этого не надо даже из дома выходить, у нас «все включено». Кризисные ситуации тоже намного проще преодолевать, например ребенок болеет, мама болеет, как-то так. Суперпрактичная сторона во всем этом та, что такие моменты проще уладить.

Мы все не против того, чтобы иметь еще кого-нибудь. Я нахожу, что хорошо уже то, что семья растет, и хорошо, что без того принуждения, когда приходится выворачиваться наизнанку, причем я думаю, что это у нас и впредь исключено. Если живешь так, как мы, то и с другими возможностями можно обходиться гораздо свободнее. Но кто знает, как мои дети когда-нибудь шокируют меня.

Как мужчина я сталкиваюсь с той проблемой, что продолжить свой род могу только с позволения женщины. Если женщина не хочет, то и я не могу. У нас в Германии сейчас выросло поколение, которое в возрасте 25 лет и старше продолжает жить под девизом: «Мы хотим пожить сами!» Лет до сорока, сорока двух это поколение осуществляет профессиональные проекты, которые потом сменяются другими проектами, так что образовался замкнутый круг. А что касается любви, концепция такая: следующая будет единственной. Этакое насилие рациональности. А в итоге получается, что трудно найти единственную любовь, когда в 35 лет замечаешь, что у тебя уже было пять единственных. Сегодня главная проблема в том, что я как мужчина вообще не имею возможности продолжить свой род. Мысль о семье ушла с повестки дня тех людей, которые задают тон в обществе. А мы живем для того, чтобы в свою очередь продолжать жизнь. Когда-то мы были детьми, и у нас были родители, значит, и мы должны, если хотим продолжить жизнь, родить ребенка или двух и тоже побыть родителями. И я считаю, что в наше время творится социальный суицид, какое-то коллективное самоубийство.