Сиркку Пелтола - Антология современной финской драматургии (сборник) Страница 58

ОЛАВИ. Эти картинки не пробудят в зрителе никакого отклика. Люди каждый день видят такое в газетах. Какой смысл в военных фотографиях?

СААРА. Ну… Их же вешают в музеях. Значит, какой-то смысл есть.

ОЛАВИ. Да просто война – это настоящий пир для фотографа! Куда ни глянь – отличный кадр. Искаженные лица… Огонь, дым, дети… И в какой-то момент война обретает некую эстетику. Посмотри вот. Это же японская гравюра в чистом виде. Несомненно, в эстетике войны есть своя красота. Но она мне не нравится.

СААРА. Но ведь часто войны заканчиваются благодаря фотографам и вмешательству простых людей. Война во Вьетнаме, например. Или взять, опять же, Ирак. Или Газу…

ОЛАВИ. Ну еще бы. Когда они видят на фото собственных умирающих солдат…

СААРА. Олави, я что-то не пойму. Ты просил подобрать тебе каких-нибудь знаковых картинок. Я проделала огромную работу.

ОЛАВИ. Извини. Так я чувствую.

СААРА. Ладно. А кстати, скажи: ты ведь видел мой макет до того, как задумался о сценографии к «Фаусту»?

ОЛАВИ. Почему ты спрашиваешь?

СААРА. Ну скажи.

ОЛАВИ. Да, я его видел.

СААРА. И что ты о нем подумал?

ОЛАВИ. Мне он понравился. Показалось, что это что-то… очень новое.

СААРА. Отлично. И никакого «Фауста» тогда еще не было. «Фауста» тебе на тот момент еще не предложили. Так?

ОЛАВИ. Верно… Но к чему ты клонишь?

СААРА. То есть идея «Фауста» возникла гораздо позже. Но когда ты впервые увидел этот дом, он вызвал в твоей душе какие-то иные образы.

ОЛАВИ. Так и есть.

СААРА. И эти образы не имели никакого отношения к «Фаусту».

ОЛАВИ. Да, пожалуй, это было что-то иное… Но скажи теперь ты – почему все-таки ты сделала этот дом?

СААРА. А, неважно.

ОЛАВИ. Важно.

СААРА. Просто для себя.

ОЛАВИ. Не верю. Была ведь какая-то причина. Ты просто не хочешь рассказывать. Дьявол разбери – это было для какого-то спектакля! Наверное, что-то у тебя сорвалось, а ты не говоришь. Пытаешься подсунуть мне бэушную декорацию.

СААРА. Неправда. Я его сделала, потому что хотела разобраться в себе.

ОЛАВИ. При помощи стеклянного дома?

СААРА. Да. Я… Я очень тебя люблю. Ты первый мужчина, в которого я влюбилась по-настоящему. Можно ли мечтать о большей удаче, чем любимый, который разделяет твою страсть к театру? Но в последнее время меня что-то гнетет, и я никак не могу понять что. И вот несколько дней назад я села здесь и стала строить модель своей жизни… Нашей с тобой жизни. И у меня вышел стеклянный дом.

Пауза.

ОЛАВИ. Что же ты не сказала раньше? Я чувствую себя идиотом. Я планирую сделать с этой штукой спектакль. А ты вдруг говоришь, что это вообще-то модель нашей жизни. Нашей любви. Что у нас, кризис? А я был так счастлив.

СААРА. У меня такое ощущение, будто мы высматриваем что-то снаружи, а друг на друга взглянуть не можем. Не решаемся, потому что не знаем, что у другого внутри. Именно поэтому стены стеклянные: выглянуть наружу – да. Но не заглянуть внутрь.

Сцена пятая: гармония

Вечер. В кабинете.

АЛЕКСИ. Уже появились наброски афиш к «Фаусту». Аж три варианта. Завтра отправим в печать. Олави, что скажешь? Я склоняюсь к первой.

ОЛАВИ. Не могу сосредоточиться. Давай как-нибудь в другой раз. Сейчас я ухожу на пробежку.

СААРА. Извини, но, по-моему, ты опять сходишь с ума.

ОЛАВИ. Схожу с ума?

СААРА. Ты собрался бегать.

ОЛАВИ. Я поддерживаю форму, что в этом плохого?

СААРА. Телефон возьми. Сможешь хотя бы «скорую» вызвать. Не обещаю, что на этот раз пойду тебя забирать.

ОЛАВИ. Нет никакой необходимости. Я доползу.

СААРА. Вот ведь жопа.

АЛЕКСИ. Я не понял: наш проект под угрозой?

СААРА. Нет.

АЛЕКСИ. А то странное ощущение.

СААРА. Все в порядке.

АЛЕКСИ. Что-то не верится.

СААРА. Это почему же?

АЛЕКСИ. А то я не знаю, что Олави начинает бегать, когда у него какой-нибудь затык. Готов загнать себя, как лошадь, лишь бы вдохновение снизошло. Ну, что случилось? Стеклянный дом себя не оправдал? Притащить вместо него пару конурок?

СААРА. Еще как оправдал.

АЛЕКСИ. А представьте, каково мне. Он начнет опять загибаться на церковных ступенях – а у меня уже афиши готовы к «Фаусту»! Афиши есть, режиссера нет!

СААРА. Мы все доделаем.

АЛЕКСИ. А вы вдруг задумали ссориться. Я же вижу! Если вы поцапаетесь, это станет началом конца.

СААРА. Да брось ты. Мы просто поговорили на эмоциях, это разные вещи.

АЛЕКСИ. Да. Это все «Фауст». Все он, родной. Именно так он разошелся со своей бывшей.

СААРА. Ну при чем тут?..

АЛЕКСИ. А они точно так же ссорились. И на премьерах, и на собраниях, и в кафе.

СААРА. Просто у них с Олави не было ничего общего. Это же танк, а не женщина. К тому же предательница. Как можно оставить театр? Он, мол, не способен отражать действительность…

АЛЕКСИ. И между прочим, стала известным документалистом. Да-да, она самая, которая ушла от нашего Олави. Ладно, хватит отпираться. Выкладывай как есть. Все пропало? Бедняжка «Титаник» тонет? А мы сейчас возьмем да спустим шлюпки.

Подходит к Сааре.

СААРА. Да не знаю. Я просто беспокоюсь.

АЛЕКСИ. Ясно. Но ты понимаешь, что вам нельзя расходиться? Этак вы весь проект загубите. Ах ты черт. Труд стольких людей!

В дверях появляется Олави.

ОЛАВИ. Мы не будем ставить «Фауста».

АЛЕКСИ. Чего?

ОЛАВИ. Я не буду ставить «Фауста».

АЛЕКСИ. Ну вот. Чуяло мое сердце.

ОЛАВИ. Мы поставим «Гармонию».

АЛЕКСИ. Кого?

ОЛАВИ. «Гармонию».

АЛЕКСИ. Какую такую «Гармонию»? Не читал!

ОЛАВИ. Правильно, потому что она еще не написана. Я сам ее напишу.

АЛЕКСИ. Нет, извините меня, так не пойдет. У нас на «Фауста» договор.

ОЛАВИ. А я ничего не подписывал.

АЛЕКСИ. Это был договор в устной форме.

ОЛАВИ. Я ничего такого не говорил!

АЛЕКСИ. Нет, так дела не делают. Труд стольких людей!

ОЛАВИ. Ну и пусть себе трудятся.

АЛЕКСИ. Вы никак снова меня за нос водите. Саара!

СААРА. Олави, если ты серьезно, то речь пойдет об очень серьезных изменениях.

ОЛАВИ. Я понимаю, для вас неожиданно…

АЛЕКСИ. Это что ж, никакого уважения к моему труду? Это, выходит, мной можно пол вытирать?

ОЛАВИ. Я вовсе не хотел тебя обидеть.

АЛЕКСИ. Это тебе премия в голову ударила! Ты б хоть о людях подумал.

ОЛАВИ. Я обещаю, это будет невероятный успех.

СААРА. Не слишком ли это… рискованно?

АЛЕКСИ. «Фауст» – это была моя идея! И это именно то, что сейчас нужно театру.

ОЛАВИ. «Фауста» поставим потом. Или пусть еще кто-нибудь поставит. Сейчас я не могу.

СААРА. Но почему?

ОЛАВИ. Хочу работать по-другому. Хочу, чтобы меня не покидало это прекрасное чувство.

АЛЕКСИ. Работай себе как хочешь, это не повод с бухты-барахты менять пьесу! Теперь-то я вижу: ты еще не вполне здоров. Рано тебе было приступать к работе. Нервы у тебя ни к черту. Сейчас-то это ясно как день. Ведешь себя как психический.

СААРА. Тише.

АЛЕКСИ. У тебя и перед «Смертью коммивояжера» все какие-то странные спектакли были. То Дон Жуан с писающей бабой. То Король Лир скачет весь в дерьме. Никто ни бельмеса не понимал! И продажи все попáдали.

СААРА. Замолчи! Ты что, не видишь? Олави никуда не побежал. Это значит, он что-то придумал. Надеюсь, что придумал.

Сцена шестая: образ кладбища

ОЛАВИ. Саара, ты была права. Этот макет – не для «Фауста». Сейчас я это ясно осознал.

АЛЕКСИ. Это почему ж не для «Фауста»? Я его уже через руководство провел!

СААРА. Помолчи.

ОЛАВИ. Как только я вышел на улицу, мной опять овладело это чудесное чувство. Я понял, что должен рассказать о том, что происходит здесь, сейчас, в моей голове. Она битком набита сюжетами! Саара, ты была права – это те самые образы, к которым подтолкнул меня стеклянный дом… Это никакой не «Фауст»! И мне не надо никуда бежать!

СААРА. Отрадно слышать. А что это за образы… за сюжеты?

ОЛАВИ. Ну, первый пришел мне в голову во время сеанса психотерапии.

АЛЕКСИ. Комедия про психоаналитиков? Как у Вуди Аллена?

СААРА. Ш-ш-ш! Олави, расскажи нам.

ОЛАВИ. Ну хорошо… Начинается все с того, что я подхожу к каменному забору с металлическими воротами. Я толкаю ворота, и воздух за ними оказывается густым и затхлым… Темно, запах как в старом подвале… Ко мне подходит человек без лица… На нем черный плащ, он зовет меня с собой… Мы обходим всевозможные каменные валуны… Это кладбище. Наконец мы видим груду мертвых тел. Их не меньше десятка. Я должен перетаскать их в могилу. Интересно, что все они одинаковые на ощупь и одинаково весят. Когда я бросаю в могилу последнего, он вдруг переворачивается, и я вижу, что у него мое лицо. Он смотрит на меня. Тот человек, с которым я пришел, велит мне забросать могилу землей. Я пытаюсь объяснить ему, что там, в могиле, лежит не кто иной, как я сам, что я не могу, но он не отвечает, только знаками принуждает меня взяться за работу. И я начинаю, плача, бросать в могилу песок и комья земли…