Владимир Набоков - Человек из СССР Страница 6

Давайте сосчитаем, сколько билетов продано. Погодите, мы так сделаем —

ТАУБЕНДОРФ:

Кажется — немного. А почему эти деньги отдельно лежат?

ЛЮЛЯ:

— восемнадцать — не мешайте — восемнадцать с полтиной, девятнадцать —

ТАУБЕНДОРФ:

Ах, сколько уж раз я проделал все это!.. Мне везет: как только устраивается какая-нибудь лекция, или концерт, или бал, меня непременно приглашают распорядителем. У меня даже установилась определенная такса: за бал — четвертной билет.

ЛЮЛЯ:

Ну вот, я спуталась!.. Тцц! Все сначала.

ТАУБЕНДОРФ:

Лекции, дурацкие доклады, благотворительные балы, годовщины, — сколько их уже было! Я тоже, Люля, спутался. Вот сейчас кто-то что-то читает, а кто и что — мне, собственно говоря, наплевать с высокого дерева. А может быть это вовсе и не лекция, а концерт, или какой-нибудь длинногривый кретин читает стихи. Послушаете, Люля, давайте я за вас сосчитаю.

ЛЮЛЯ:

Вы ужасно странно говорите, Николай Карлович. Сегодня как раз очень должно быть интересно. И масса знакомых. Эта пятимарковка совсем рваная.

ТАУБЕНДОРФ:

И все те же люди. Тот же профессор Волков, барышни Фельдман, журналисты, присяжные поверенные… Всех, всех знаю в лицо…

ЛЮЛЯ:

(Пудрится.) Ну, если вы будете такой добренький и сосчитаете, то я пойду в залу — мне очень интересно. Можно вам нос напудрить?

ТАУБЕНДОРФ:

Покорно благодарю. Кстати, не забудьте: завтра последняя съемка. Идите, идите, я тут все сделаю.

ЛЮЛЯ:

Вы очаровательны!

Уходит в заднюю дверь. Таубендорф садится у стола, считает деньги. Справа входит в пальто и шляпе Ольга Павловна.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Алеша здесь?

ТАУБЕНДОРФ:

Вот неожиданная гостья!.. Нет, я его не видал.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Странно.

ТАУБЕНДОРФ:

Да и он никогда бы не пошел на такой дивертисмент.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ведь тут какая-то лекция? Он в четверг мне сказал, что намерен пойти.

ТАУБЕНДОРФ:

Право, не знаю. Я его вчера встретил на улице. Он ничего не говорил об этом.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Значит, я напрасно пришла.

ТАУБЕНДОРФ:

Мне кажется, его не могут интересовать эмигрантские лекции. Впрочем, только сейчас началось. Он, может быть, еще придет.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Разве что… Давайте, сядем куда-нибудь.

Они садятся на красный диванчик.

ТАУБЕНДОРФ:

Я не понимаю, неужели Алеша не бывал у вас эти дни?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Последний раз он был у меня, когда приходили Ошивенские — значит, в четверг. А сегодня — воскресенье. Я знаю, что он очень занят и все такое. Но я как-то волнуюсь, я очень нервна эти дни. Меня, конечно, волнует не то именно, что он ко мне не приходит, а вот его дело… Хорошо ли все идет, Николай Карлович?

ТАУБЕНДОРФ:

Чудесно. У меня иногда прямо голова кружится, когда я думаю о том, что происходит.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Но ведь коммунисты умные, ведь у них есть шпионы, провокаторы… Алексей Матвеевич может попасться каждую минуту —

ТАУБЕНДОРФ:

В том то и дело, что они не особенно умные{11}.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я хотела бы жить так: в пятидесятых годах прошлого века, где-нибудь в Глухове или Миргороде. Мне делается так страшно и так грустно.

ТАУБЕНДОРФ:

Ольга Павловна, вы помните наш последний разговор?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Это какой? До приезда Алексея Матвеевича?

ТАУБЕНДОРФ:

Да, я говорил вам — вы, может быть, помните — что когда вам грустно и страшно, как вы сейчас изволили сказать, то я говорил вам, что вот в такие минуты я готов… словом, я готов все сделать для вас.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Помню. Спасибо, милый. Но только —

ТАУБЕНДОРФ:

(Встает и ходит по сцене.) Нет такой вещи… Я вас знаю уже три года. Я был вашим шафером — помните? — в Тегельской церковке. Потом, когда вы разошлись, когда вы разлюбили мужа — и остались одни, — я уже тогда хотел вам многое сказать. Но у меня сильная воля. Я решил, что не буду спешить. Три раза Алеша уезжал в Россию, я вас навещал — не очень часто, не правда ли? Нарочно. Мне казалось — ну, мало ли что, — что вы, может быть, кого-нибудь другого… или что перед Алешей… ну, нехорошо как-то. Но теперь я понял…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Николай Карлович, ради Бога, не надо…

ТАУБЕНДОРФ:

Теперь я понял, что дольше ждать не нужно, — я понял, что Алеша и вы совершенно, совершенно друг другу чужие. Он все равно не может вас понять. Я это не ставлю ему в вину, — вы понимаете, я не имею права не только осуждать его, но даже разбирать его поступки. Он изумительный, он что-то совсем особенное… Но — он променял вас на Россию. У него просто не может быть других интересов. И поэтому я не виноват перед ним.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я не знаю, Николай Карлович, должны ли вы говорить мне все это.

ТАУБЕНДОРФ:

(Опять садится.) Конечно, должен. Молчать — прямо невозможно. Слушайте: я у вас ничего не прошу. То есть, это глупости, — я очень даже прошу. Может быть, если постараться, поднатужиться, можно заставить себя — ну хотя бы заметить человека?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Постойте же… Тут происходит недоразуменье.

ТАУБЕНДОРФ:

Нет, нет! Я все знаю, что вы скажете. Я знаю, что я для вас просто Николай Карлович, — и никаких испанцев! Но ведь вы вообще никого не замечаете. Вы тоже живете только мечтой о России. А я так не могу… Я бы для вас все бросил… Мне черт знает как хочется перебраться туда, но для вас я бы остался, я бы все для вас сделал…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ну, постойте. Успокойтесь. Дайте мне вашу руку. Ну, успокойтесь. У вас даже лоб вспотел. Я хочу вам сказать что-то совсем другое.

ТАУБЕНДОРФ:

Но почему? Почему? Вам со мной никогда не было бы грустно. Ведь вам грустно только потому, что вы одна. Я бы вас окружил… вы — мое упоенье…

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я скажу вам то, чего никогда никому не говорила. Вот. Вы… вы немного ошиблись. Я вам скажу правду. Меня Россия сейчас не интересует, то есть интересует, но совсем не так страстно. Дело в том, что я никогда не разлюбила моего мужа.

Молчание.

ТАУБЕНДОРФ:

Да. Да, это совершенно все меняет. Ольга Павловна. Никто не знает этого. Он сам не знает.

ТАУБЕНДОРФ:

Да, конечно.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Он для меня вовсе не вождь, не герой, как для вас, а просто… просто я люблю его, его манеру говорить, ходить, поднимать брови, когда ему что-нибудь смешно. Мне иногда хотелось бы так устроить, чтобы его поймали и навсегда засадили бы в тюрьму, и чтобы я могла быть с ним в этой тюрьме.

ТАУБЕНДОРФ:

Он бежал бы.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Вы сейчас хотите мне сделать больно. Да, он бежал бы. Это и есть мое горе. Но я ничего не могу поделать с собой.

ТАУБЕНДОРФ:

Тринадцать.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Простите?

ТАУБЕНДОРФ:

Я только что деньги считал, и когда вы вошли было тринадцать: несчастное число.

Молчание.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

А всего много набрали?

ТАУБЕНДОРФ:

Нет, кажется немного. Едва-едва окупится зал. Не все ли равно?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Николай Карлович, вы, конечно, понимаете, что Алеша не должен знать то, что я вам сказала. Не говорите с ним обо мне.

ТАУБЕНДОРФ:

Я все понял, Ольга Павловна.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Я думаю, что он уже не придет.

Оба встают.

ТАУБЕНДОРФ:

Мы условились с ним встретиться завтра утром на съемке. Это ужасно глупое место для деловой встречи, но иначе никак нельзя было устроить. Передать ему что-нибудь?

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Нет, ничего. Я уверена, что он и так ко мне завтра заглянет. А теперь я пойду.

ТАУБЕНДОРФ:

Пожалуйста, простите меня за… разговор. Я ведь не знал.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Да. Вероятно, я сама виновата, что так вышло. Ну, до свидания.

ТАУБЕНДОРФ:

Я, Ольга Павловна, преклоняюсь перед вами. Вы просто чудесный человек. Алеша не понимает.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА:

Ах, Николай Карлович, ну, право, не будем больше об этом говорить… Я же не китайский язык, который можно понимать и не понимать. Поверьте, во мне никакой загадочности нет.

ТАУБЕНДОРФ:

Я не хотел вас рассердить. Ольга Павловна. Вот я как-нибудь взбунтуюсь, тогда посмотрим… (Смеется.) Ох, как взбунтуюсь!..