Виктор Шендерович - Текущий момент и другие пьесы Страница 6

ПАШКИН. Два в одном, как шампунь.

СТРОНЦИЛЛОВ (доливая в стаканы). Будет им шампунь. Они — там — меня еще узнают! Вернусь в высшие сферы весь в сиянии, вот увидишь.

ПАШКИН. Как же я увижу?

СТРОНЦИЛЛОВ. А я устрою. Как раз тебе кино про кузнечиков показывать перестанут. И вообще: договоримся. Тебе амнистию сделаем, а себе я статус мученика организую. И с башкой светящейся — прямо к престолу Божию! Там с ними и поговорим.

ПАШКИН. С кем?

СТРОНЦИЛЛОВ. Мне — есть с кем!

ПАШКИН. Ну ты силен…

СТРОНЦИЛЛОВ. У нас на небесах слабые не выживают.

ПАШКИН. У нас на Земле — тоже.

СТРОНЦИЛЛОВ. А для начала я здесь порядок и наведу. Временный хотя бы, в отдельно взятом районе. Почистить следует крепко, ты прав, дряни всякой развелось. Я и бумажки захватил.

ПАШКИН. Какие бумажки?

СТРОНЦИЛЛОВ. Какие надо. Ап! (Достает из портфеля пачку каких-то ордеров.) На убытие. С печатями… Только фамилию вписать, и готово дело.

ПАШКИН. Это —?..

СТРОНЦИЛЛОВ. Это, Ваня, социальная гигиена. Расчистка жизненного пространства. Ну что, кутнем напоследок? Как соседа фамилия?

ПАШКИН. Не помню.

СТРОНЦИЛЛОВ. Ты записывал.

ПАШКИН. Куда-то делась бумажка.

СТРОНЦИЛЛОВ. Найди бумажку, Ваня, найди. Это животное не заслуживает жизни. Тетку родную выселил в Мытищи! Ищи бумажку, сейчас мы его оприходуем. А потом и тетку.

ПАШКИН. Да Бог с ними…

СТРОНЦИЛЛОВ. Нет никакого Бога, Пашкин! Или все равно что нету. Самим надо, самим… Ищи бумажку!

ПАШКИН. Не знаю я, где она. Да хрен с ним, пускай живет.

СТРОНЦИЛЛОВ. А обо мне ты подумал? Он буянит, а мне теперь по ночам не спать? Да, и этого еще не забыть, с сигнализацией. Из какой квартиры «жигули»?

ПАШКИН. Э-э-э.

СТРОНЦИЛЛОВ. Нехорошо придуриваться, Ваня… Из сто тридцать пятой он. Фамилию — завтра в ДЭЗе узнаю, а насчет соседа — не будем откладывать. Дай-ка я поищу листочек. (Роется на столе.) Насвинячил ты, как боров. Как с тобой жена целых пять лет жила? Ага, вот! Ну у тебя и почерк.

Пашкин осторожно заходит сзади, берет с кухонного стола нож и несколько секунд стоит в размышлении.

Потом кладет нож и берет с плиты сковородку. Стронциллов не видит этих манипуляций, увлеченный заполнением карточки.

СТРОНЦИЛЛОВ. Соловьев его фамилия. (Вписывает в бланк.) Соловьев Анатолий Петрович! Завтра же и приберем, вместе с автовладельцем. Будут знать. И насчет старух бы не забыть — прав ты был насчет старперок этих, сколько можно кислород переводить? Ладно. Значит, Соловьев. Годы жизни: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой — две тысячи… Ну и достаточно, да, Вань?

Пашкин с размаху бьет Стронциллова сковородкой по голове, и тот сползает на пол. Пауза.

ПАШКИН. Ой, бля. Ну, теперь мне точно шандец.

Продолжая бормотать и тихо вскрикивать, Пашкин судорожно роется в ящиках кухонного стола, бежит в ванную, возвращается за ножом, снова бежит в ванную, возвращается с веревкой и начинает связывать Стронциллова. У того вдруг звонит мобильный. Пашкин еще довязывает узел, когда громкая связь включается автоматически.

ГОЛОС. «Семнадцатый», ответьте «Воздуху».

Пашкин берет телефон, прокашливается.

ПАШКИН. Алло. Я «семнадцатый».

ГОЛОС. У вас все штатно?

ПАШКИН. Да.

Стронциллов стонет и открывает глаза.

ГОЛОС. Объект готов?

ПАШКИН. Готов.

ГОЛОС. Я на подлете, буду в расчетное время.

ПАШКИН. В пять утра?

ГОЛОС. Как договаривались.

ПАШКИН. Жду.

Щелкает кнопочкой — и размашисто крестится всей пятерней.

СТРОНЦИЛЛОВ (стонет). Три пальца должно быть, три! В крайнем случае — два. А ты всей жменей, идиот. ПАШКИН. Много — не мало. Лежать. Так! Что я хотел? Да!

Наливает водки, выпивает.

СТРОНЦИЛЛОВ. Зачем ты меня ударил, Ваня?

ПАШКИН. Лежи тихо.

Рвет на мелкие клочки ордера.

ПАШКИН. Ишь, разгулялся… Толик ему мешает… «Жигули» со старушками…

СТРОНЦИЛЛОВ. Ваня, ты дебил.

ПАШКИН. Неправда. Во-первых, я не дебил, а во-вторых — не Ваня.

СТРОНЦИЛЛОВ. А кто?

ПАШКИН (надевая плащ и шляпу Стронциллова). Конь в пальто! Узнаёшь?

СТРОНЦИЛЛОВ. Ваня! Прекрати хулиганить.

ПАШКИН (прицепляя телефонную гарнитуру). Ваня теперь ты. Извини, так получилось. (Открывает папку.) Ваня — а правильнее сказать: Пашкин Иван Андреевич. Родились в Москве, 6 мая 1954 года… Хороший был денек, говорят. Так, годы жизни. — годы жизни указаны правильно. Прекрасное досье у вас, всё так подробно записано.

СТРОНЦИЛЛОВ. Который час?

ПАШКИН. Правильный вопрос. Половина пятого. Полчаса осталось.

СТРОНЦИЛЛОВ. Развяжи меня. Пожалуйста. Я…

ПАШКИН. Лежите тихо, Иван Андреевич.

СТРОНЦИЛЛОВ. Мне больно… Мне плохо.

ПАШКИН. Кому сейчас хорошо.

СТРОНЦИЛЛОВ. Это же глупо! Тебя же все равно найдут. Обязательно найдут. Но уж тогда — ад по полной программе, из Босха.

ПАШКИН. Я людей не убивал, за что мне ад? А Босха никакого не было, ты сам сказал. А будешь мне грозить — ёбну еще раз по балде сковородкой, и всё. А рот я тебе сейчас скотчем заклею, чтобы ты лишнего не вякал. (Уходит в прихожую.)

СТРОНЦИЛЛОВ (кричит вслед). Тарантино вы тут насмотрелись! Ты еще бензином меня облей! И раньше дураковатый был, а под утро совсем тупой стал! Ты что, не понял, что я бессмертный?

ПАШКИН (возвращаясь со скотчем). Бессмертный ты временно. А дальше — сам сказал — на общих основаниях. Говорил? Что притих? Когда у тебя связь-то отрубают? С минуты на минуту. И станешь ты человеком. Ненадолго, минут на десять. А потом — извини.

СТРОНЦИЛЛОВ. Ты не сделаешь этого.

ПАШКИН. Я и не сделаю. Специальная тварь прилетит через полчаса.

СТРОНЦИЛЛОВ. Все равно: убийца — ты. По всем законам выходит, что ты. И будет с тобой, как с убийцей. С котлами, со смолой кипящей, с…

Но договорить не успевает: Пашкин начинает заклеивать ему рот скотчем, приговаривая…

ПАШКИН. Я, значит, убийца. А он, значит, ангел! Полный портфель говна с печатями приготовил. Пространство расчищать прилетел, сука! Что ты мычишь? Сказать хочешь? Так уже сказал. Наговорил умностей, теперь помолчи. (Завершив заклейку.) Теперь я рассказываю. Значит, так: вы, Иван Андреевич, пытались оказать сопротивление. Не захотели смириться. Пришлось склеивать вас подручными средствами.

Стронциллов мычит что-то сквозь скотч.

А-а, страшно умирать? Страшно?

Стронциллов мычит.

А как насчет смирения? Нету? Плохо, Иван Андреевич! Если вы как можно скорее не свыкнетесь с мыслью о неизбежном, вам будет трудно.

Стронциллов мычит.

Вам все равно будет трудно, но если вы не перестанете выть. — я тебя всё-таки сковородкой еще раз ёбну, ангел мой. И попадешь ты в ад, в самый натуральный ад, а я еще расскажу, как ты квартирами запасался и смертные квитанции с неба тырил; вот будет потеха, вот тебя встретят, как родного! Да? Хорошо тебе будет? Эй. Ты чего?

Стронциллов лежит обмякший, с закрытыми глазами.

ПАШКИН. Опа! Чувствительные какие пошли ангелы. Э! Цирк тебе тут, что ли? Не надо своим ребятам… (Заглядывает в зрачки.) И правда, отрубился. Еще мне не хватало, чтобы он коней тут бросил. Эй! Ты погоди, ты куда синим становишься? Ты что, человеком стал — и сразу дуба давать? (Всмотревшись.) Ой, я же ему нос скотчем замотал.

Отдирает скотч с лица. Стронциллов судорожно вздыхает, но остается лежать неподвижно. Пашкин, взвизгнув, бросается к телефонной трубке, и набирает две цифры.

ПАШКИН. «Скорая»? «Скорая», скорее!.. Пашкин, Иван Андреевич… Пациента? Тоже Пашкин Иван Андреевич. Кто пьяный? — мы однофамильцы!.. Лет? — на вид примерно сорок, а так не знаю. Зачем вам точно, какая вам разница?.. У кого спросить? — он без сознания лежит. Очнется — сразу спрошу про возраст. Понятия не имею, что с ним! Задохнулся. Воздух сквозь скотч не проходил. Пятая Прядильная, три, квартира сорок. Корпуса нет, подъезд второй, этаж — шестой. Код: два — четыре — шесть, тремя пальцами сразу!

В изумлении смотрит на три своих сложенных пальца, крестится, кладет трубку и садится в изнеможении.

ПАШКИН. Эти едут, тот летит… Сейчас тут народу будет! (Стронциллову.) Кто первый успеет, тот тобой и займется. Извини.