За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка - Юрий Федорович Шкапов Страница 6

так, на краешке, привычно,

как положено вдове,

как сидят они вовек.

«Здравствуй, мама!..» –

Дед тут крякнул,

начал бороду скрести.

«Здравствуй, мама! Всё в порядке.

Мама, ты меня прости…»

Руки, мать сидит, скрестив.

«Здравствуй, мама…» – Мой сыночек!

Сердце, ох ты, погоди.

Дни и ночи, дни и ночи,

до такого… от груди.

Вспомнил, понял…

Грудь стеснило,

жар ли, холод, бьёт озноб.

Душно как, раскрыть окно б –

уж весна в оконной раме…

Как ты там, сыночек милый?

Дед прочёл, очки вверх сдвинул,

приподнял глаза и… замер:

это ль ты, моя сношонка…

Бог ты мой, и не узнать!

Перед ним сидела… Мать.

Гордо голову откинув,

отрешённо глядя вдаль,

молодая, как девчонка,

и… седая, как Печаль.

Волны радости и боли…

«Поля! Что ты, дочка, – Поля!»

Чуть дрожит в руках косынка.

Э-эх! Прости меня, мой сынка.

Море бед и горя реки,

и – забыл о человеке.

Человек из глаз пропал.

Руки-клешни, иссечёны.

Ноги-брёвна в жилах чёрных,

будто молнии припал.

Ступни грузчика-мужчины.

Всё лицо секут морщины.

С губ… рвёт радость, боли крик ли –

Боже мой, а мы – привыкли!

(Бабка – пусть земля ей пухом, –

та хоть как-то привечала.)

И – ни жалобой, ни звуком –

всё внутри, всегда молчала.

Вечность жизни. Изначало.

Вся очнулась вдруг смущённо,

будто стала как согрета

тихим внутренним подсветом,

как святые на иконах.

«Я… задумалась, отец.

Как он там, о чём же пишет?»

Ах ты, грех: заныл крестец,

закололо что-то выше…

«Д’скоро в армию ему.

Толком только не пойму:

уж домой он хочет, видно,

да, вишь, не с чем, пишет – стыдно.

Обнимает, пишет, предков,

крепко-крепко. Так-то – крепко!

(Взгляд у матери лучистый:

знать, умнеет понемногу.

А душой такой же чистый.)

…Деньги выслал на дорогу –

чтобы не было, мол, сбою;

жду я вас к себе обоих…

Ну а так – всё слава богу».

Повидаться – что дороже!

Вместе всем… Куда б как гоже…

Долго мать сидит в раздумье,

гладит кисти полушалка.

А хозяйство на кого же?

На соседа – ведь он кум ей?

И не ехать ох как жалко,

счастье послано судьбою.

Тихо, как сама с собою:

«Надо ж… около овец,

всё скотина, хоть и малость.

Поезжайте вы, отец.

Я уж будто повидалась…»

Гнал, как ересь, наважденье,

от себя поездку дед.

Будто в двадцать – день рожденья –

сон бежал и стыл обед.

А потом… как что-то сбило,

лихорадка зазнобила,

злость забрала, взмыл азарт

(как-никак тепло уж, март),

эх ты, где не пропадало!..

Стариной тряхнул удалой,

проводницу улестил

и к Никите покатил.

В ресторан пошёл обедать.

Целину решил проведать.

27

Ждёт Никита дальний поезд.

Разговор людской угас.

Провода метелью воют.

«…Странно. Тот же день и час.

Та же ночь. И полустанок.

Как тогда!

Там – Карталы.

Свет машин усталых рваный

гасят снежные валы…2

Сердце так щемяще-звонко!..

Обнял нежно, как ребёнка,

старика детина-внук.

«Как же деда годы гнут!..»

«…Два поди, как здесь, минуло», –

про себя сквозь слёзы дед.

«Давним детством как пахнуло!» –

взглядом внук ему в ответ.

Так на том же полустанке

(что когда-то был приманкой,

где вагончиков останки)

ровно «два годка» спустя

у Никиты дед в гостях.

Целина, она с порога

и была, и есть – дорога.

Времени не тратя даром

(вон как крутит снежным паром!

еле виден тёмный «газик»

дал директор свой, для встречи) –

дед кряхтя в тот газик влазит;

в самый раз начать бы речи,

да… ещё кого-то ждут.

Впопыхах шепнул Никита:

«Делегация… Идут».

(…Голос, будто позабытый?..)

Шутки, смех не так весёлый.

Из столицы, к новосёлам.

В темноте набились плотно,

позатихли враз дремотно.

Распахнул Никита дверку:

«Все? – спросил он для проверки. –

Дома будем… так, к обеду.

А тебе – тулуп вот, деда».

И закутал хлопотливо.

«Сам-то что же, непоседа?» –

«Я на свой извоз. Счастливо!» –

и шагнул к себе на трактор.

Застрелял «пускач» дэтэшки,

взвыл мотор, ровняя такты.

Лязг и грохот вперемешку:

где не так, мол, здесь – вот так-то!

Дёрнул – с богом! – на буксире…

Как всё разно в этом мире:

дед про печь свою тут вспомнил,

делегаты – свой уют.

И юзит машина-дровни,

и «дрова» во сне клюют.

Эх, целинные дороги!

Вечность только им сродни.

Неба Раки-Козероги

им маячные огни.

В свете фар струит позёмка,

колеи бугрится след.

Тормошит ДТ «газёнка»,

тот лишь крякает в ответ.

Долевые гребни-гряды

во всё поле, ряд за рядом

(как нарочно, снегопахом).

Рушит трактор гряды с маху,

бьёт стрельбой взахлёб дэтэшка.

И ползёт за вешкой вешка,

заметаясь снежной пылью.

Словно сказка въяве с былью.

То привычно для Никиты.

Голова ж другим забита:

дед и гости из столицы –

есть ему чем похвалиться?

Что такое «два годка»:

по спирали два витка

или так, мечты заплата?

Было всё, чем жизнь богата

в восемнадцать-двадцать лет.

Дальний край, своя зарплата,

быта свой кордебалет…

Первых дней шумливый табор,

молодые без узды –

ложку лишь не мимо рта бы…

Светлость Первой Борозды!..

Суховей… Надежд утрата?

Пытка, жгло всё на корню.

Стиснув зубы, боль упрятав,

хлеб пахали, как стерню…

Были песни, были слёзы,

пот в мороз, в жару озноб…

Стрекотали, как стрекозы,

величая Первый Сноп!..

У степи свои законы:

как натянутой струной,

урожай победным звоном

прозвенел над всей страной!

И сейчас всё в добром росте.

Что ж, пожалуйте к нам, гости:

мелководье воду пенит –

кто поймёт, тот и оценит!

Полыхнул восход неистов –

степь багряно-золотисто

вся зарделась, встав от сна.

Стоп машины.

Тишина.

Во-от какая… ц е л и н а!

Словно в зимней келье бесов,

зыбко, сумрачно, белесо.

Лишь восток пожар ярит.

Лампу вздул колдун-старик.

Горизонт блеснул на миг,

как шлея сверканьем бляшек.

Там метель в лохмотьях пляшет,

будто кто граблями машет,

кто-то сеет, кто-то пашет…

Дед глаза потёр, лицо,

к блеску снега привыкая.

«Хоть бы… горочка какая

иль хотя бы деревцо.

Сбоку будто солнце светит.

Ну и ну-у, чего на свете!..»

И запнулся, вдруг приметив:

эти гости из столицы –

ба! знакомые всё лица!

«Дед Никита?!» –

«Сын Данилы!

Ну а этот сын Гаврилы?

Вот так встреча! Так порой,

говорят, гора с горой…

Ну а девушка что – ваша?»

«Наш коллега, звать – Наташа». –

«Ну и ну-у… А вот мой внук,

тож Никитою зовут.

Растрясти немножко кости –

вот приехал к внуку в гости. –

и Никиту церемонно. –

Вот он, наш неугомонный!..»

Что такое с парнем вдруг?

Нет лица, один испуг…

«Это… вы?!» – дохнул Никита.

Образ давний, незабытый:

как тогда – важна, нежна

комсомольская княжна.

Что княжна – сама царевна!

Поднялась, шутливо-гневна,

на подножку – стоя вровень,

удивлённо вскинув брови,

глядя свойски, чуть кокеткой –

помахала всем газеткой,

тоном – будто детвора:

«Это я. Но в путь пора!»

От войны знакомо – «хальт» –

стой!

Начался тут асфальт.

«Отцепи!» – сигналит газик.

На асфальт хозяйски влазит,

вжик! – дымком обволокся…

Трактор обочь затрясся.

Дружба, что крепчей базальта,

продолжалась… до асфальта.

«Что ж, на то мостится гать,

кто-то ползать, кто – летать…»

Так Никита невесёлый

въехал с думами в посёлок.

Был директор в кабинете.

Чутко так Никиту встретил:

«Что нерадостен твой вид?

Деда и гостей столичных,

раз ты знаешь их отлично,

познакомь со всем как гид.

Да не будь бурёнкой дойной –

представляй им всё достойно!»

28

От сосулек вянут крыши,

уж зима на ладан дышит.

Полевые к севу станы

все в заботе неустанной.

Взор свой как бы раздвоив,

чужаком взглянул Никита

на творенье рук своих:

что с таким трудом добыто,

потом, горечью омыто,

всю во что вложили душу,

что нещадно жжёт и сушит

(всё учти, всё подытожь!).

Но…

Как глазам чужим ничтожно –

плод трудов твоих упорных:

в ряд домов десяток сборных,

в стороне – саманных ряд

(индпошив, как говорят).

Станы, склады, мастерские,

школа, клуб свой, магазин.

Не Москва, да и не Киев.

Но зато они такие –

в паруса им баргузин!

А в полях? Не счесть борозд.

Как на ясном небе звёзд.

Как полос в отрезе ситца.

Есть Никите чем гордиться?

«…Агрокомплексность хозяйства,

окупаемость затрат…»

И – ни капельки зазнайства.

Молодцы. Куда – наш брат!..

Им в карман не лезь за словом:

цепко, знающе, толково

просмотрели планы, сводки.

Походить? А нет охотки –

ясно всё. Они правы.

В горле как пучок травы:

как для них всё это просто!

Обросли внутри коростой –

а романтика души?

«…Ты в колдун свой запиши, –

встал Никита злой до дрожи. –

Будет здесь – не скоро, может,

стал народ чего-то