Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи Страница 7

У ВОД МОНОНГАХИЛЫ

Давно уже в опале,Забыт трехстопный ямб.Когда-то им писали,Но в наши дни едва лиИм пишут, да и я бНе стал, но ямб трехстопныйПокладист, и весьмаУдобен для письма,Для мысли расторопной.К тому ж для сердца святыЗвучанья старых строк —Со мной «Мои пенаты»,Со мною «Городок»!Их поздние раскатыЕще услышал Блок,Почувствовал до болиИ выплакал сполнаО том, что ветер в поле,А на дворе весна.Традицией стариннойНе стоит пренебречь:Домашнею картинойЯ начинаю речь.Зеленая неряха —Лохматый клен в окне.Картина ГоллербахаНаправо на стене.Стол с пишущей машинкойИ стул с плетеной спинкойСтоят перед окном.А в раме, под стеклом —Тропининский, знакомыйПортрет того, кого мыВ своей душе несёмОт отроческих, самыхПервоначальных лет.На этажерке в рамахИ те, кого уж нет,И те, кто так далече,Почти в стране другой.Похвастаться хоть нечем,Но тишина, покой,И в комнатах повсюду(Я к этому привык)Навалом — кипы, грудыИ кучи всяких книг.А в окнах много света,В саду — кусты цветут.До университетаЕзды пять-шесть минут.Всё это для поэтаПоистине — уют.Хоть с плешью и одышкойНе подобает мнеРаспространяться слишком,Что истина в вине,Но если старый БахусКовши свои раздаст —Была бы только закусь,А вы пить я горазд!Что ж! Я в годах преклонных,Уже под шестьдесят!О женщине — влюблённыхСтихов мне не простят!И мне покой дорожеТревог, а между тем —И я не очень всё жеЧуждаюсь этих тем.Хотя авторитетовНа мне лежит печать,Я перечнем поэтовНе стану докучать.Но всё ж слова найду яСказать кое о комИз тех, кто молодуюМне душу жег стихом.У самого истокаКолючих дней моихБлагодарю я БлокаЗа беспощадный стих.И в мире, где лавиныВойн, бедствий и разрух —Цветаевой МариныМне дорог певчий слух.Откуда-то из мракаКривых ночных дорогЯ слышу ПастернакаСумбурный говорок.Хотя я врозь с Россией,Врозь со своей страной,Но розы ледяныеАхматовой — со мной.От слова и до словаПеречитал подряд.Послание готово,А где же адресат?Где современник дивный,Где он, чудак такой,Что на строку отзывнойВ меня плеснет строкой?Где собеседник милый?В каком живешь краю?У вод МононгахилыЯ одинок стою.А подо мною — зыбиНесущийся поток.И сам я на отшибе,И стих мой одинок.

В тот год с товарных станций эшелоныНа север шли почти что каждый день.Набиты заключенными вагоны,И на снегу штыка чернеет тень.

И песнею отпугивая стужу,Там, ночью где-то посреди лесов,Охранники горланили «Катюшу»,На поводке придерживая псов.

И про Катюшу, девушку простую,Поет студентка сорок лет спустя,И я студентку слушаю, тоскуя,И я студентку слушаю, грустя.

Мне с мертвыми мерещится подводаСкрипящая под звуки песни той.

Всё это для студентки — вздор пустой.Она — как равнодушная природа,Сияющая вечной красотой.

В новогоднюю ночь я к столу подойду,И вина золотого нальёт мне хозяйка.Если хочешь, попробуй — поди, подсчитай-ка,Сколько жизни оставил я в старом году.

Ты покрепче, хозяйка, меня напои,Чтоб душа заиграла, вином разогрета!Сколько раз я под звёздами Нового СветаПровожал новогодние ночи мои.

Где-то — Старого Света оставленный край:Дом. Каштан. Потемневшие стекла аптеки.Сколько жизни моей там осталось навеки —Если хочешь, попробуй, поди, подсчитай.

Я не знаю, с какой мне звездой по пути.Мое время меня разорвало на части.Только знаю одно, — что без старого счастьяМне и нового счастья уже не найти.

Цыганский табор осени разбросанМежду домами. Неопрятна осень,Но грандиозна, ветрена, пестра.И с осенью нет никакого сладу —Листва деревьев пляшет до упаду,Горят костры посереди двора.

Я восхищаюсь этим понапрасну.Я с каждым из деревьев этих гасну.Вот лист, что закружился по двору,Свалился, об окно мое ударясь.Цыганская взлохмаченная старость,Раскачиваясь, плачет на ветру.

Да, осень пляшет, и поёт, и плачет,И, кажется, переполох весь начатЛишь для того, чтоб я моё житьёИзмерил этой лавой листопада.Но как ни мерь — а жизнь длиннее взгляда,Стремящегося охватить её.

Как заключённый в камере тюремнойПод камнем пола роет ход подземный,Чтоб выбраться на волю из тюрьмы, —Так в памяти я котловины рою,Чтоб выломать из многолетней тьмыОбломок дня, утерянного мною.

Есть где-то настоящее, и это —Веселием сверкающее лето,А будущее там — в полях весны,Но осень — это прошлое, и людямОно нужней. О нем мы не забудем,Зимой небытия занесены.

Как будто еду в поезде я скором,И осень мне махнула семафором,И дал мой поезд резко задний ход,И содрогнулись все мои вагоны,Пошли они во дни катиться оны,И весь мой поезд в прошлое идёт.

Я с поездом моим куда-то двинусьПо направленью в юность и невинность,Где ждут меня на полустанке том,И к старому знакомцу благосклонны,Ко мне из детства нависая, клёныРасскажут миф о веке золотом.

А там и жизнь была совсем иная,Там комната в квартире проходная,Там очередь за хлебом поутру,Там, тапочки надев на босу ногу,Пускаясь в ежедневную дорогу,Пенал и книги я с собой беру.

От школьной парты, школьного урокаДо осени цыганской так далёко!Разрозненные времени кускиБарахтаются в памяти, как в дыме,Толпятся государства между ними,И океаны, и материки!

Он уплывает, этот полустанок,И клён, и дом, и несколько полянок —И вот уже, огнями залита,Мерещится вечерняя столица.И я не знаю — эта жизнь мне снится,Или когда-то мне приснилась та.

Последние октябрьские недели.Деревьев закружились карусели.А где-то там, за тридевять земель,За тем холмом, где свалены за годыМои закаты и мои восходы, —Там в парке над рекою карусель.

И друг за другом в сказочной погонеКружатся размалёванные кониИ движутся по стержню вверх и вниз.Вся карусель плывет под звуки вальса…Ещё я помню, — вальс тот называлсяНемного старомодно: вальс-каприз.

И красный конь, по воздуху гарцуя,Навстречу вырывается! И сбруяЖелезками позвякивает блях,И, как бывает среди сна ночного,Конь снова появляется, и сноваКуда-то пропадает второпях.

Болтаются, позвякивая, бляхи,И мальчик на коне взлетает в страхе,За гриву уцепился он рукой.Сегодня ветра музыкальный ящик,Оркестр ветвей поющих и скрипящихВернули мне тот полдень над рекой.

И кажется — в одном порыве страшномСегодняшнее обнялось с тогдашним,Кленовый лист, что над окном повис,Колотится о стекла с перепугу,А красный конь, летающий по кругу,Скользит то вверх, то вниз — то вверх, то вниз.

Уже ты подводишь итоги.Стоишь на последней черте.А помнишь плиту на дорогеИ надпись на темной плите?

Таинственно и величавоПлита средь высокой травыГласила: «Пойдешь ты направо —Тебе не снести головы,

А если направишься прямо —Схоронишь родных и друзей,Там ждет тебя черная ямаИ все твои милые в ней.

А если свернешь ты налево —Дорогу забудешь назад».Величием древнего гневаСлова на распутьи горят.

И хочешь не хочешь, а надо,Какой-нибудь путь выбирай.И выбрал ты с первого взгляда,А выбрал — уже не пеняй!..

Пошла твоя жизнь по-иному.Хоть ты порывался потомДорогу отыскивать к дому,Да сам ты не знаешь, где дом.

Идёшь ты по жизни с опаской,Идёшь с постаревшим лицом,А всё ещё веришь, что сказкаДолжна быть с хорошим концом.

В Санта-Монике нынешним летомЯ бродил по прибрежным кварталамСо знакомым американским поэтом,Добродушным, веселым малым.

Я слушал, как чайки плачут,Как грохочет у берега пена.Внезапно спросил он: «Что всё это значит?»И руку поднял недоуменно.

Это он о жизни, всем нам отмеренной,О чуде, с которым никак не свыкся,Спрашивал, как ученик, растерянныйПеред загадкою икса.

А потом в кабачке, забавном на диво,С бочонками-табуретками,Мы пили холодное пивоИ заедали креветками.

Дни и дороги бегут навстречу,И, может быть, близко конец маячит.Я, верно, ему на вопрос не отвечу,Да я и не знаю, что всё это значит!

Зачем я утром к десяти часамЖду почтальона — я не знаю сам.

Я писем не пишу, да и похоже,Что мне писать никто не станет тоже

Но хоть не жду я писем ниоткуда,А все-таки я ожидаю чуда.

Я жду какой-то вести от кого-то,Я жду в судьбе большого поворота.

И поступь почтальона издалёкаЯ чувствую, как приближенье рока.

Когда во двор вступает письмоносец,То продирает по спине морозец,

А в голосе его из коридораЯ слышу громы греческого хора.

Но вот богов гонец, судеб посланец,С холщовой сумкой вестник, приосанясь

И улыбаясь царственно-лучисто,Даёт мне счёт от моего дантиста.

И сразу всё темнеет — небо, стены,На всём следы мгновенной перемены.

И почтальон под тёмным небосклономСтановится обычным почтальоном.

Что ни утро — то листья янтарней.В дым осенний летят торопливы.Так в штабах отступающих армийОбречённо сжигают архивы.

На холодном ветру суматоха.Эта осень совсем как эпоха:Сколько сорванных, сбитых, сожжённых,Перепуганных и побеждённых…

И ветер, и снег,И темень на улице поздней,И тени из тех,Что, сойдясь, замышляют какие-то козни.

И в тёмном парадномНе спрятаться и не согреться,И слышно, как рядомПод рёбрами брякает сердце.

Качаются ветвиВ беспамятно-воющем ветре,В отчаянном ветреКачаются вечные ветви.

Зачем Ты свои небесаРасплескал надо мною?Зачем Ты мне колешь глазаНепорочной звездою?

Как лодку ночнуюКидает куда-нибудь шквалом —Я так же кочуюПо вздыбленным чёрным кварталам.

На этой из камняИ глины отлитой планетеБыла красота мнеСтрашнее всех страхов на свете.

Сияла она,Как лампада над Дантовым адом,Грозна и страшна,Оттого что с погибелью рядом.

Казалось тогда,Что и космос какой-то двоякий,Я тоже звезда,И я тоже сверкаю во мраке.

Из Питсбурга ехал автобус,Катился на юг в Вашингтон,Я сел, от других обособясь,В заботы свои погружён.

И как-то взглянув наудачу,Я мельком увидел во рву –Как белая тощая клячаНеспешно жевала траву.

И столько в ней вечного было,И столько земного тепла,Как будто чудесная силаЗемли за окном проплыла.

За броской, за выспренней фразой,За спешкой писательских дел,Я, видимо, где-то промазал,Чего-то я недоглядел.

Поэт, обличитель, оракул,Эпохи приветствую гул,А вот над ручьём не заплакал,А вот над кустом не вздохнул.

А может, вздохну и заплачу,И правда откроется мне.Когда-нибудь белую клячуЯ снова увижу в окне.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО