Дмитрий Мережковский - Будет радость Страница 7

Голос Пелагеи. Сюда, матушка, сюда! Ручку пожалуйте. Крутенька-то лестница.

Иван Сергеевич идет к двери и открывает ее.

Домна Родионовна и Пелагея.

Иван Сергеевич, Домна Родионовна и Пелагея.

Домна Родионовна. Ох, смерть моя!.. Задохлась!

Иван Сергеевич (усаживает ее в кресло). Зачем же вы, матушка, по лестнице? Послали бы за мной.

Домна Родионовна. Ничего, небось, покуда ноги носят, и сама доползу — невелика барыня! А давненько мы с тобой не видались, Иван. В одном доме живем, а розно. Все недосуг тебе, да со старухой-то невесело, чай? Хоть сам немолод, зато жена молодая. Ну, как живешь-можешь, зятюшка?

Иван Сергеевич. Как ваше здоровье?

Домна Родионовна. Какое уж мое здоровье! В могилу пора, старым костям на покой. Живу, небо копчу, да вот за вас всех молюсь. Тебе-то молитва моя не нужна, Бога забыл, — ан, может, когда и не чаешь. Бог тебя посетит… Ступай, Пелагеюшка, ступай, матушка. Подожди на лестнице, скличу ужо.

Пелагея уходит.

Иван Сергеевич и Домна Родионовна.

Домна Родионовна. А у меня к тебе дело, Иван, Да дело-то какое — и приступить не знаю как… Недоброго тебе я вестница, уж ты на меня на пеняй: сама не рада — ворона старая, беду тебе прокаркаю. Беда, говорю, в доме, беда, — а ты и не чуешь, не видишь… А я-то вот и слепая, да вижу все… Может, и знаешь, о чем говорю?

Иван Сергеевич. Нет, не знаю.

Домна Родионовна. О Татьяне Алексеевне.

Иван Сергеевич. Матушка, уговор у нас был, помните?

Домна Родионовна. Эх, глупый ты, глупый, Иван. До седых волос дожил, а несмышленый все, как дитя малое. Об огне, что ли молчать, когда в доме пожар? Не от меня, так от людей узнаешь, — хуже будет. Стыда не замолчишь.

Иван Сергеевич. Что вы? Какой стыд?

Домна Родионовна. Двери-то запер ли?

Иван Сергеевич. Если о Татьяне Алексеевне, я слушать не буду.

Домна Родионовна. Да чего ты хорохоришься? Смирись. Иван, ой, смирись, говорю: пришла беда — отворяй ворота. Бог посетил — от Бога не уйдешь. Страшно впасть в руки Бога живого. Ну, поди же, поди сюда… Не хочешь о ней, о мачехе, так о сыне, о первенце твоем, о Федоре…

Иван Сергеевич. О Федоре? Что такое Федор? Говорите же…

Домна Родионовна. А ты нагнись-ка, нагнись. Этакого вслух не скажешь. Еще, еще — вот так…

Шепчет ему на ухо. Он слушает, потом вдруг выпрямляется и смотрит на нее в упор широко раскрытыми глазами, молча.

Домна Родионовна. Аль не веришь? Не веришь. — так спроси людей. Спроси Пелагею: своими глазами видела. Спроси Гришеньку.

Иван Сергеевич. Сумасшедшая!

Домна Родионовна. Ой, Иван, смотри, как бы тебе самому не рехнуться. Вот на, читай.

Сует ему в руки пачку писем. Он не берет.

Иван Сергеевич. Что это? Домна Родионовна. Сам увидишь — читай. Руку-то женину знаешь?

Иван Сергеевич. Как вы смеете?

Домна Родионовна. Да ты чего горло дерешь, скандалишь? Аль и впрямь ума иступил?

Иван Сергеевич. Подлая! Подлая! Подлая!

Домна Родионовна (вставая). Что? Что? Мне, своей матери?.. Дочь мою, покойницу Машеньку, жену богоданную, на потаскуху променял, на бабу гулящую…

Иван Сергеевич. Молчите! Или я вас…

Домна Родионовна. Ну, что ж, бей старуху слепую, вишь, расхрабрился!

Иван Сергеевич. Вон!

Домна Родионовна. Небось, не гони — сама уйду. Ноги моей больше не будет в доме твоем. Письма-то, письма возьми! (Бросает письма на пол). Может, когда и прочтешь — правду узнаешь… Пелагея! Пелагеюшка!

Голос Пелагеи (из-за двери). Здесь, матушка.

Входит Пелагея.

Иван Сергеевич, Домна Родионовна и Пелагея.

Домна Родионовна. Ну, спасибо, зятюшка, за хлеб, за соль, за ласку многую… Погоди; ужо обо мне вспомнишь! Не слушался, хотел жить по-своему, — ну вот, и допрыгался… Бесстыдники, безбожники, блудники окаянные! Будьте вы все прокляты. Анафема! Анафема! Погибель дому сему!

Домна Родионовна и Пелагея уходят. Иван Сергеевич садится, опустив голову на руки. Входит Татьяна.

Иван Сергеевич и Татьяна. Татьяна, стоя в дверях, смотрит на него молча, пристально. Потом подходит, наклоняется и подбирает письма с полу.

Татьяна. Читали?

Он смотрит на нее так же молча, пристально.

Татьяна. Прочтите. (Подает ему письма. Он не берет. Она кладет их на стол). Сказала вам?

Иван Сергеевич. Что сказала? Что сказала? Я ее выгнал из дому!

Татьяна. Выгнали, а все-таки… Не лгите. Я же вижу.

Иван Сергеевич. Таня, что ты? Таня, милая… неужели ты думаешь?..

Татьяна. Не читали? В самом деле? (Делает быстрое движение, как будто хочет взять письма, но тотчас же отдергивает руку). Так прочтите.

Входит Федор.

Иван Сергеевич, Татьяна и Федор. Татьяна идет к двери и, не дойдя, опускается на стул. Иван Сергеевич подходит к ней.

Татьяна. Не надо, не надо… оставьте… не трогайте… (встает).

Иван Сергеевич. Таня, куда ты? Зачем, Таня; милая?

Татьяна. Оставьте, оставьте, оставьте!..

Уходит.

Иван Сергеевич и Федор.

Федор. Что это?

Иван Сергеевич. Не знаю, Федя. (Берет со стола и подает ему письма). Вот на, возьми.

Федор. Что это? Что это?

Иван Сергеевич. Письма ее к тебе.

Федор. Ко мне? У вас?

Иван Сергеевич. Да; старуха, должно быть, украла.

Федор. Читали?

Иван Сергеевич. Нет. Возьми же. Не хочешь? (Рвет письма и бросает).

Федор. Не верите?

Иван Сергеевич. Чему не верю? Чему не верю? Чему не верю? Да сговорились вы все, что ли? Или с ума сошли, в самом деле? (После молчания). Ну, полно же, полно, Федя… Ну, беда, несчастье… Не сумели уйти вовремя. Ну, вот и все… Все. Федя? Все? Что ж ты молчишь?. (Подходит и кладет ему руки на плечи и смотрит в лицо).

Иван Сергеевич. Молчишь? Молчишь?

Федор идет к двери.

Иван Сергеевич. Федя, постой…

Федор, остановившись в дверях, оглядывается.

Иван Сергеевич. Ну, что ж? Ну, что ж?.. Чья же вина?..

Федор. Уж не ваша ли?

Иван Сергеевич. Да, Федя, моя.

Федор. Прощаете?

Иван Сергеевич. Я себя не прощу.

Федор. А я себя прощу?

Федор уходит.

Иван Сергеевич один. Идет к двери, вдруг останавливается и с тихим стоном хватается за голову.

Иван Сергеевич. Что я сделал! Что я сделал! Что я сделал!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

Старинная белая зала с колоннами. Посередине комнаты — круглый стол; на нем лампа и самовар. Слева — стеклянная дверь на террасу, справа — в прихожую. Ночь.

Федор, Татьяна и Мавра.

Мавра. Лошади поданы, барыня. Вещи выносить прикажете?

Татьяна. Нет, погоди. Ступай. Я скажу.

Федор (смотрит на часы). Половина двенадцатого. Поезд в час с четвертью. Пока доедем до станции… Дорога скверная.

Мавра. Скверная, батюшка: яма на яме — не дай Бог, случится что, костей не соберешь. И куда, на ночь глядя? Подождали бы утречка. А то, вишь, темень какая, дождь, буря: добрый человек собаки не выгонит!

Татьяна. Ну, хорошо. Ступай.

Мавра уходит.

Федор и Татьяна.

Федор. Что же, едем?

Татьяна. Сейчас, погодите. Что-то еще надо было… Да, письмо.

Федор. Да ведь вы его двадцать раз читали, наизусть помните.

Татьяна. Все равно, дайте.

Федор дает письмо. Она читает.

Татьяна. Где это, Солнышкино?

Федор. Недалеко, верст тридцать.

Татьяна. Он теперь там?

Федор. Нет, должно быть, выехал: я с нарочным ответил.

Татьяна. Значит, скоро здесь будет?

Федор. Скоро.

Татьяна. А вы верите?

Федор. Чему?

Татьяна. Да вот, что он пишет, чтоб все решили сами, и как решим, так и будет?

Федор. Таня, опять… Зачем?.. Ведь мы решили…

Татьяна. Да, решили. И как хорошо, как просто! Иван Сергеевич с Катей в Москву, Гриша в монастырь к бабушке, вы в Петербург, а я на озеро Лугано, в санаторию к доктору Шидловскому… Павел Павлович Шидловский на озере Лугано… Боже мой, как глупо, как глупо! Иногда снится, что по узкому коридору идешь, все уже да уже — надо идти и некуда — стены сходятся…

Федор. Таня, если ехать…

Татьяна. Ну, что ж, едем… А ночь-то какая — добрый человек собаки не выгонит! Ох, Федя, устала я… Вот, кажется, легла бы на пол, да и лежала так, не двигаясь. И куда, зачем? Все равно, от себя не уйдешь. Разве ты не видишь, что пропали мы? Петля на шее — хотим развязать узел и только стягиваем…

Федор. Полно, Таня, ничего мы не знаем сейчас. Надо прийти в себя, опомниться… Ну, так значит, не едем?

Татьяна. Нет, погоди… все равно, со следующим поездом.

Федор. Он сейчас будет здесь.

Татьяна. Кто? Он? Нет, нет, только не он! Едем, едем! А знаешь, Федя, я ему не верю, а если и верю, то еще хуже. Я не понимаю, что это. Добродетель христианская, что ли? Ударили по правой щеке, подставляет левую?.. А может быть. просто глупость, чепуха какая-то, стыдная, стыдная, подлая…