Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год Страница 7

Георг и Беттина молчат.

Томас (вспылив). Отчего вы не набрасываетесь на меня? Ругайтесь. Кричите. К черту ваш проклятый такт, вашу ненавистную вежливость. Ведь вы правы. Что же вы молчите? Начинайте. Вот я. Я готов. Я слушаю.

Георг. Мне жаль вас, Томас, жаль, что вы вынуждены бороться за свои идеи подобными средствами.

Томас (со злобой). Дело от этого не тускнеет, дело остается чистым и прекрасным, хотя бы поборник его по горло увяз в грязи.

Конрад (быстро входит). Неприятная новость, Веннингер умер.

Георг. Веннингер?

Конрад. Автор статьи, да. Говорят, что он застрелился. Точных сведений пока нет. (Томасу.) Он оставил вам письмо.

Томас. Оно у вас?

Конрад. Вот оно.

Томас (читает). «Я умираю от ненависти к вам, Томас Вендт. Мне пришлось выстрелить, чтобы заставить мир насторожиться и узнать ваше подлинное лицо. Письмо это, конечно, будет напечатано в газетах.

Вы бражничали за столом богачей и не утолили свой голод, вы проникли в души бедняков и не насытили свое любопытство. Вы — апостол? Вы избавитель? Вы не знаете разве, что избавитель должен быть скромным и непритязательным? А вы надменны, Томас Вендт. Вы высокомерней…» (Прерывает чтение, садится, проводит рукой по лбу, протягивает письмо Конраду.) Читайте, Конрад.

Конрад. В присутствии ваших гостей?

Беттина. Мы уходим.

Томас. Нет, оставайтесь. Вы имеете на это право.

Конрад (читает). «А вы надменны, Томас Вендт. Вы высокомерней любого богача, против которого ведете борьбу. Вы хотите вытащить людей из болота, а сами боитесь грязи. Вы хотите уничтожить проказу, а сами брезгаете швырнуть комком грязи. Вы дурак. Вы сентиментальный позер. Вы как обезьяна подражаете спасителю, рядясь в одеяние бедности. Вы себе самому не признаетесь, что все ваши чувства, вся ваша человечность — это только румяна и беллетристика. Я понял, что просто высказать свое мнение о вас мало, никто не станет меня слушать. Поэтому я предпочел так его изложить, чтобы пуля, пробившая мне висок, всех убедила в его неопровержимости».

Томас. Он — мертв?

Конрад. Да.

Беттина. Бедный Томас! Что за мир окружает вас!

11

Бар в дорогом отеле в окрестностях Трувилля.

Время — после полуночи. Слышна музыка.

Несколько мужчин во фраках и один морской офицер. Анна-Мари.

Первый господин. О чем вы думаете, Анна-Мари?

Анна-Мари. Я вспоминаю об одном купанье в море, ночью, в Бордигере. Волны поднимались нам навстречу, черные, загадочные, бесшумные. Мы плыли куда-то в неизвестность, в ночь.

Я вспоминаю об одной автомобильной поездке полгода назад. Авто пожирал шоссе. Мы продрогли, несмотря на полуденный зной, и полчаса мы мчались сквозь аллеи серебристых маслин.

Морской офицер. В Тунисе арабские кокотки занимают целую улицу. У каждой свой домик. Они сидят в цветных коротких рубашках, каждая около своего домика, и ждут.

Господин Шульц (шумно входит). Наконец-то я вас нашел, господа. Почему никто не был сегодня на благотворительном балу? Только не сдавать, когда речь идет о развлечениях. Не оправдываться усталостью. Посмотрите на меня. Я старше вас, а всегда свеж и вечно подвижен, как счетчик такси.

Первый господин (представляет). Разрешите, господин Шульц, представить вам фрейлейн…

Господин Шульц. Что вы, что вы, ведь мы знакомы. Давно. Мне да не знать фрейлейн Анну-Мари. (Нахально.) Мы даже очень близко знакомы, не правда ли? Ведь вы встречались с Томасом Вендтом и его товарищами.

Первый господин. Томас Вендт, известный анархист? Правда ли, что он с головой ушел в политику и не пишет ни строчки стихов?

Господин Шульц. Он совсем свихнулся. Вообразите: человек мог бы зарабатывать сотни тысяч, а живет, как беднейший пролетарий. Купил себе жалкий домишко на городской окраине и окружил себя грязным, вонючим сбродом. Можете вы это понять?

Морской офицер. В известных кварталах Тулона есть одна девушка, большая патриотка. Она такая пламенная почитательница Антанты, что велела вытатуировать у себя на спине портрет царя, а на животе — портрет Пуанкаре.

Первый господин. Что с вами, Анна-Мари? Вы сегодня на себя не похожи. Скажите: о чем вы думаете? Вспоминаете Германию?

Анна-Мари молчит, он после паузы прибавляет:

Вспоминаете Томаса Вендта?

Анна-Мари роняет голову на сложенные на столе руки, всхлипывает.

12

Комната в маленьком отеле. Буднично, голо.

Господин Шульц. Незнакомец.

Незнакомец. Правительство очень заинтересовано в том, чтобы газеты, находящиеся под вашим влиянием, выжали из этого случая все, что можно.

Господин Шульц. Понятно, ваше превосходительство. Исконный враг, оскорбленное национальное чувство, «слава тебе, в венце победителя», бронированный кулак. Ручаюсь, что население именно в этом духе будет реагировать.

Незнакомец. Мы полагаемся на вашу испытанную ловкость. (Как бы мимоходом.) Кстати, господин Шульц, вы хорошо сделаете, если примете на вашем заводе соответствующие меры в связи с назревающими событиями.

Господин Шульц. Вы считаете, что спорный вопрос будет разрешен вооруженной силой?

Незнакомец. Правительство, господин Шульц, ничего по этому поводу не считает. Но мое личное мнение…

Голос из соседней комнаты (неразборчиво). Горе вам, непокорным и нечестивым, горе тебе, град безумный! Ваши князья — львы рыкающие, ваши судьи — волки ночные, ни одной кости не оставляют они на утро.

Незнакомец. Что это?

Господин Шульц. Не знаю. Какой-нибудь постоялец в комнате рядом. В такой третьеразрядной гостинице трудно избежать подобных неожиданностей. Я предложил это место для нашей встречи, чтобы избежать огласки и всяких кривотолков. Ваше превосходительство считает, стало быть, что бронированный кулак…

Незнакомец. Умный человек страхует себя на всякий случай. Я бы на вашем месте, дорогой господин Шульц, поступал так, словно ожидаемое событие произойдет еще в нынешнем году. Это, как уже сказано, только мое личное мнение. Правительству придется тогда закупать боеприпасы там, где оно их найдет, и по тем ценам, которые за них запросят.

Господин Шульц (настороженно). Вы, стало быть, полагаете, что…

Незнакомец (углубившись в свои бумаги, как бы мимоходом). Я, например, если вы уже сейчас приняли бы необходимые меры в связи с надвигающимися событиями, без всяких разговоров купил бы от четырехсот до пятисот ваших акций.

Господин Шульц (сияя). Буду от души рад, ваше превосходительство, если вы позволите приобрести для вас акции в частном порядке: на бирже вы за них неизбежно переплатите.

Незнакомец. Весьма признателен, господин Шульц, весьма признателен.

Голос из комнаты рядом (несколько отчетливей). Ваши пророки легкомысленны, ваши мужи — вероломны, ваши жрецы осквернили святыню, оскорбили законы. Я истребил народы, говорит господь; я разрушил их башни, опустошил их улицы, и нет на них путников. Города их обезлюдели, лишились жителей.

Незнакомец. Это какое-то безумие.

Господин Шульц (звонит кельнеру). Скажите, черт вас побери совсем: что это вы там, в соседней комнате, всех двенадцать апостолов поселили, что ли? Неужели вы не можете заткнуть пасть этому болтливому Иеремии?

Кельнер. С ним, к сожалению, ничего не поделаешь. Это проповедник. Мы уже попросили его завтра освободить комнату.

Господин Шульц (незнакомцу). Бесконечно сожалею. (Кельнеру.) Марш!

Кельнер уходит.

Голос рядом становится тише.

Господин Шульц. А как вы представляете себе дальнейшее регулирование цен на заказы в мае и июне?

Незнакомец. Не думаю, чтобы министерство согласилось на ваши предложения.

Господин Шульц. Как же так, ваше превосходительство! Нельзя забывать о стачке на предприятиях Гейнзиуса. Она оказывает влияние и на моих рабочих, будоражит их. Мне приходится день ото дня увеличивать специальные суммы на подкуп, чтобы надежные элементы успокоительно действовали на других. Вообразите, ваше превосходительство, что забастовка начнется и у меня на заводах. Что же тогда делать правительству с его заказами?

Незнакомец (с усмешкой разглядывает Шульца). Вы расходуете специальные суммы только на то, чтобы успокоить ваших рабочих, или также на то, чтобы не успокаивать рабочих Гейнзиуса?

Господин Шульц (громко хохочет, фамильярно хлопает по плечу незнакомца). Черт возьми, ваше превосходительство! Вы — единственный человек из правительства, у которого старому Шульцу есть еще чему поучиться.