Эмиль Брагинский - Ирония судьбы, или С легким паром Страница 8

 — А я не Ипполит и никогда им не буду!

 — Нет, пусть дурачится, — попросила Татьяна. — У него это славно получается. Мне так нравятся ваши отношения…

 — Но я действительно… — Лукашин был разъярен, но Надя перебила:

 — Ипполит, перестань, уже неостроумно! Пригласи гостей к столу.

 — И все-таки я не Ипполит! — уперся Лукашин.

Валентина подняла бокал шампанского:

 — За ваше семейное счастье!

 — Я пить отказываюсь! — Лукашин даже не взял бокала в руки.

 — Горько! — крикнула Татьяна, Валентина ее поддержала:

 — Правильно! Горько!

 — Я не буду с ней целоваться! — заартачился Лукашин.

Однако Надя подошла к нему и, прежде чем он успел оказать сопротивление, поцеловала в губы.

 — И даже после этого все равно я не Ипполит! — заявил Лукашин.

 — Ипполит Георгиевич, — искренне веселилась Таня, — а вам нравится, как Надя поет?

 — Не знаю… — недовольно ответил Лукашин. — Не слышал, не нравится!

Валя изумленно воззрилась на Надю:

 — Ты что же, ни разу не спела своему Ипполиту?

 — Это моя непростительная ошибка! — согласилась Надя. — Валя, передай мне гитару.

 — Не надо музыки! — взмолился Лукашин. — Я не люблю самодеятельности!

 — Да какая же это самодеятельность! — Валя сняла со стены гитару и передала Наде.

 — Давай нашу любимую! — потребовала Таня. — Надюша, давай «Вагончики»! — И принялась дирижировать.

Надя озорно запела:

 — На Тихорецкую вагон отправится,Вагончик тронется, перрон останется.Стена кирпичная, часы вокзальные,Платочки белые, глаза печальные…

Таня и Валентина поддержали:

 — Платочки белые, платочки белые,Платочки белые, глаза печальные…

Надя и Лукашин рассматривали друг друга. Практически они делали это в первый раз.

Начнет выпытывать купе курящееПро мое прошлое и настоящее,Навру с три короба, пусть удивляются,С кем распрощалась я, вас не касается.

Глядя на поющую Надю, Лукашин только сейчас сообразил, что Надя-то, оказывается, красива.

Откроет душу мне матрос в тельняшечке,Как тяжело на свете жить бедняжечке,Сойдет на станции и попрощается,Вагончик тронется, а он останется…{Стихи М. Львовского.}

Вразнобой, но зато самозабвенно подхватили последние строчки Татьяна и Валентина.

 — Да, такого я еще не слышал! — сухо процедил Лукашин.

 — Ой, братцы, господи, хорошо-то как! — выдохнула Валя.

 — Валентина, пошли, а то наши мужья замерзнут! — вспомнила про мужей Татьяна.

 — Надя, Ипполит, будьте счастливы!

 — Я устал возражать! — Лукашин на самом деле обессилел.

Татьяна и Валентина двинулись к выходу.

 — Он просто прелесть! — тихонько сказала Татьяна, а Валентина добавила:

 — Я одобряю… Надежда, я знала, ты не ошибешься, он хороший мужик, а главное — серьезный, положительный!

Когда Надя вернулась в комнату, Лукашин спросил:

 — Зачем вы это сделали?

Надя невесело усмехнулась:

 — А вы тоже — заладили как попугай: «Я не Ипполит, я не Ипполит»… Вы что же, хотите, чтоб я рассказала им про вашу баню? И чтобы назавтра вся школа говорила о том, что я встречаю Новый год с каким-то проходимцем?

 — Я не проходимец, я несчастный человек!

 — Как будто несчастный человек не может быть проходимцем! — справедливо заметила Надя.

 — А как вы им предъявите настоящего Ипполита?

 — А настоящего, наверное, уже не будет… — опечалилась Надя и вновь поставила на место фотографию.

 — Почему я все время должен вас утешать? — возмутился Лукашин. — Почему вы меня не утешаете? Мне хуже, чем вам. Вы хоть дома.

 — Но ведь вы же во всем виноваты!

— Ну, я же не нарочно. Я тоже жертва обстоятельств. Можно, я чего-нибудь поем?

 — Ешьте! Вон сколько всего. Не выбрасывать же!

Лукашин с аппетитом набросился на салат.

 — Вкусно! — проговорил он с набитым ртом. — Вы сами готовили?

 — Конечно, сама. Мне хотелось похвастаться!

 — Это вам удалось. Я обожаю как следует поесть!

 — А я, признаться, ненавижу готовить! — откровенно сообщила Надя. — Правда, с моими лоботрясами и лодырями времени все равно нет. Как ухожу утром…

— Перевоспитываете их? — Лукашин попробовал заливную рыбу, но она, очевидно, оказалась такой невкусной, что он незаметно отставил тарелку.

— Я — их, они — меня! Я пытаюсь учить их думать, хоть самую малость. Иметь обо всем свое собственное суждение…

 — А чему они учат вас?

 — Наверное, тому же самому… — улыбнулась Надя.

 — Ну а я представитель самой консервативной профессии…

 — Не скажите. Мы с вами можем посоревноваться… — не согласилась Надя.

 — У нас иметь собственное суждение — особенно трудно. А если оно ошибочно? Ошибки врачей дорого обходятся людям.

 — Ошибки учителей менее заметны, — рассуждала Надя, — но в конечном счете они обходятся людям не менее дорого!

 — И все-таки у нас с вами самые лучшие профессии на земле! — воскликнул Лукашин. — И самые главные!

 — Судя по зарплате, — нет!

Оба рассмеялись, и Лукашин, невольно поддаваясь возникшей между ними теплоте, сказал:

 — А знаете, когда подруги вас хвалили, мне было приятно… Сам не знаю почему…

 — Не подлизывайтесь… — предупредила Надя.

 — В отличие от вас, — не без хитрецы заметил Лукашин, — ваша подруга сразу увидела, что я человек положительный!

 — Конечно! Вы же не вламывались к ней в дом.

— Верно! — улыбнулся Лукашин и присел около проигрывателя. — К ней пока еще не вламывался. А ведь мы с вами своеобразно встречаем Новый год… — Лукашин поставил пластинку. — И, знаете, если мы встретимся с вами, ну, когда-нибудь, ну, случайно… и вспомним все это, мы будем покатываться со смеху…

И Евгений церемонно поклонился, приглашая Надю на танец.

 — Положим, мне было не до смеха, когда я вошла и увидела… как вы тут разлеглись… — Надя подала руку Лукашину, и они стали медленно кружиться в центре комнаты.

 — А я… — вспоминал Женя, — просыпаюсь в собственной постели оттого, что какая-то женщина поливает меня из чайника! Мне тоже было не смешно! — И Лукашин прыснул.

 — Я говорю: выкатывайтесь отсюда… — рассмеялась и Надя.

 — А я отвечаю: что это вы безобразничаете в моей квартире! — заливался хохотом Лукашин, чисто автоматически прижимая Надю к себе.

 — Я от возмущения… просто растерялась… Кто вы?.. Если вор, то почему вы легли… Вор, который устал и лег поспать в обкраденной квартире… — И щека Нади непроизвольно коснулась щеки Лукашина.

 — А вы мне сначала так не понравились… — давился от смеха Лукашин… — Ну так не понравились…

Надя хохотала еще громче Лукашина:

 — А вы мне тоже были так омерзительны!

И тут раздался звонок в дверь.

Лукашин и Надя смолкли, сразу почувствовав себя крайне неловко, будто их застигли на месте преступления. Оба не смели взглянуть друг на друга.

Пауза затягивалась. Раздался еще один звонок.

 — Открыть? — вполголоса спросил Лукашин.

Надя встала и направилась отворять. В дверях торчал Ипполит. Войдя, Ипполит начал оправдываться:

 — Родная, прости… я погорячился, был не прав… Я испортил нам новогодний вечер.

 — Молодец, что вернулся! — сказала Надя. — Я боялась, что ты уже не придешь. Снимай пальто, и идем!

Надя помогла Ипполиту раздеться, он нежно поцеловал ей руку, и они направились в комнату. Увидев Лукашина, Ипполит оцепенел.

 — Как, он еще здесь?

 — Не могу же я выставить его на улицу. Первый самолет только в семь часов.

Крупными шагами Ипполит направился в комнату.

 — Мог бы посидеть на аэродроме. Ничего бы ему не сделалось!

Лукашин молчал. Ипполит осмотрелся и оценил обстановку:

 — Так-так… Поужинали… я вижу, вы неплохо проводите время… Музычку завели…

 — Не сидеть же голодными, — сказала Надя, выключая проигрыватель, — присоединяйся к нам!

 — К вам? — с нажимом переспросил Ипполит.

 — Не цепляйся к словам! — поморщилась Надя.

Уловив ее интонацию и, наверно, вспомнив предыдущую ссору, Ипполит пришел к третейскому решению:

 — Вот что… вызовем ему такси и оплатим проезд на аэродром…

 — В новогоднюю ночь такси придет только под утро… — констатировала Надя, а Лукашин попытался скрыть улыбку…

 — Тогда… Тогда… — Ипполит с трудом сдерживал себя. — Пускай идет пешком.

 — До аэродрома? — Надя пожала плечами. — В такую даль?

 — Ты его уже жалеешь? — раздраженно спросил Ипполит.