Александр Островский. - Трудовой хлеб Страница 8

Маланья (таинственно). Едет, едет!

Евгения. Ах, милушка! Наташа!

Наташа. Ну, ты уйди, сначала я с ним одна поговорю.

Евгения уходит. Входит Копров.

Наташа, Копров.

Наташа. Здравствуйте!

Копров (оглянув комнату). Здравствуйте!

Наташа. Садитесь, пожалуйста.

Копров садится.

Давно возвратились?

Копров. Нет, не очень, а впрочем, когда я… (Стараясь вспомнить.)

Наташа. Забыли? Да вы ездили ль куда?

Копров. Нет, не ездил.

Наташа. Разумеется, признаться лучше. Так вы меня обманули?

Копров. Обманул. Много я народу в это время обманул.

Наташа. Вы меня обманули… Что ж вас привело теперь ко мне, я не понимаю.

Копров. Да будет комедию-то играть, Наташа.

Наташа (привстав). Извините меня, я вам прежнего обращения позволить не могу. Вы меня раз обманули, так уж прежнее все кончено. Что же вам угодно?

Копров. Ничего не угодно. Захотел посмотреть на вас, вот и все.

Наташа. Захотели посмотреть? Это непонятно. Не знаю, как вам, а всем вообще порядочным людям обыкновенно бывает совестно смотреть на тех, кого они обманывают.

Копров. Вы бы лучше меня не принимали; а уж от упреков и наставлений увольте.

Наташа. Да это странно.

Копров. Ничего странного нет. Целый месяц я прятался от людей, от ближних, от вас, ну, даже от света божьего, был как в тюрьме; вот вырвался на волю, и рад-радехонек, что могу опять всех видеть. Все так естественно и просто.

Наташа. Зачем же вы прятались?

Копров. Должен был много.

Наташа. А от меня зачем?

Копров. Чтоб вы не узнали правды. Объяснять вам, как я ошибся в расчетах, как запутались дела мои, как я влез по уши в долги, – это было бы и скучно и едва ли понятно для вас. Вы бы увидали только, что человек, который говорил вам о своем богатстве и обещал вам приятную жизнь, вдруг попался в чем-то, что нынче-завтра у него все опишут и самого посадят в долговое отделение: ну, значит, он виноват, он обманщик. Так обыкновенно судят у нас. Не лучше ль было решиться на разлуку с вами, а тем временем устраивать свои дела, платить долги. Так я и поступил; а уж вы судите меня как хотите.

Наташа. Вы все долги заплатили?

Копров. Нет, еще не все; но уж остались пустяки, которые меня не тяготят. Кроме того, у меня в виду выгодное дело. Ну, что ж, вы сердитесь на меня или нет?

Наташа. Сержусь. Сами согласитесь, нельзя не сердиться, когда обманывают. Я не ангел.

Копров. Да сердиться-то, пожалуй, сердитесь, только не переставайте любить!

Наташа. Любить? Любить можно и не уважая человека и не веря ему… да ведь такая любовь – обида.

Копров. Ну, так жалейте меня!

Наташа. Я все еще не могу убедиться, действительно ли вы стоите сожаления.

Копров. Конечно, стою. Что я перенес в этот месяц, я не могу вспомнить без ужаса. Доставать деньги, когда они нужны до зарезу, – это значит прямо обречь себя на всевозможные адские мучения. Не говорю уж, что я платил процентов два рубля за рубль, я должен был дрожать, трепетать, унижаться, плакать, чуть не в ноги кланяться перед самыми гнусными личностями.

Наташа. Да, это ужасно.

Копров. Я изломался, изуродовал себя нравственно, я готов был на всякие средства, чтоб только достать денег.

Наташа. Вы прежде имели состояние, имели деньги?

Копров. Имел очень много.

Наташа. Отчего ж вы запутались?

Копров. Оттого, что захотел иметь больше.

Наташа. Зачем же вам больше?

Копров. Затем, что больше – лучше.

Наташа. А потом опять больше, и так далее, где же конец?

Копров. Конца нет. Ведь совершенства тоже нет на земле, а все-таки всякий стремится к нему: умный желает быть умнее, ученый – ученее, добродетельный – добродетельнее; ну, а богатый желает быть еще богаче.

Наташа. Зачем же так уж очень много денег?

Копров. Чтоб иметь возможность удовлетворять всем своим потребностям. Потребности неудовлетворенные причиняют страдание, а кто страдает, того нельзя назвать счастливым. Например, у меня синяя коляска и серые лошади, вдруг мне понравится зеленая коляска и вороные лошади… Конечно, я не умру, если не куплю их сейчас же, но все-таки это причинит мне некоторое страдание. И я тогда только сочту себя покойным и счастливым, когда получу возможность иметь во всякое время всякую коляску, какая только мне понравится.

Наташа. Значит, по-вашему, счастлив только очень богатый? Я с вами не согласна; можно быть счастливым и на небольшие, трудовые деньги.

Копров. Ну, я, признаюсь, в трудовом хлебе особенной прелести не вижу. Либо я во вкус не вошел, либо вовсе не рожден быть ремесленником. Конечно, человек может до крайности умалить свои потребности, может приучить себя ко всяким лишениям, довольствоваться только одной коркой хлеба; но для кого ж тогда будут расти ананасы! Потребности животных однообразны: вода, сено, овес и никакого платья; а у людей разнообразны, и чем человек развитее, тем разнообразнее.

Наташа. Такие рассуждения безнравственны.

Копров. Постойте! Когда я вам обещал обеспеченное состояние, удовольствия и даже роскошь, вы не отказывались, не называли такую жизнь безнравственной; так не судите и других. Трудиться хорошо, но ведь тяжело?

Наташа. Да, не легко.

Копров. Обеспеченная жизнь приятнее?

Наташа. Да, но потому только, что в нас мало…

Копров. Почему бы то ни было, а ведь приятнее?

Наташа. Конечно, приятнее.

Копров. Ну, и довольно. Ваши мнения о трудовом хлебе я уважаю, их нельзя и не уважать, и, пожалуйста, не судите обо мне по моим словам; я очень скромен в моих желаниях. Дня через два-три мои волнения и хлопоты кончатся, я буду иметь ровно столько, сколько мне нужно, и ограничусь этим. Теперь, чтоб мое предприятие удалось вполне, мне нужна очень небольшая сумма.

Наташа. Опять занимать?

Копров. А как же иначе? На улице не найдешь.

Наташа. И платить огромные проценты?

Копров. Да уж не помилуют; ростовщики мягкостью сердца не отличаются.

Наташа. Зачем же у ростовщиков занимать?

Копров. Да у кого же больше? Кто дает деньги, тот и ростовщик. С удовольствием бы я занял у вас, например, да ведь у вас денег нет.

Наташа. Нет, у меня есть деньги.

Копров. Ну, какие деньги! Рублей сто – полтораста.

Наташа. Гораздо больше.

Копров. Уж и гораздо. А если и есть, так они вам самим нужны.

Наташа. Да, эти деньги заветные.

Копров. Всякие деньги бывают, а заветных я не видал. Покажите, пожалуйста, что за диковина такая.

Наташа. Пожалуй, извольте! (Подходя к двери.) Женечка, поди сюда!

Входит Евгения.

Вот сестра моя Евгения Львовна. (Уходит.)

Копров, Евгения.

Копров. Вы любите вашу сестру?

Евгения. Ах, очень, очень, больше всех!

Копров. Не может быть.

Евгения. Как не может быть? Я вас уверяю.

Копров. Да что значит: больше всех? То есть вы ее любите больше, чем все другие?

Евгения. Да.

Копров. Или то, что вы ее любите больше, чем кого-нибудь другого?

Евгения. Тоже да.

Копров. А я думаю, что ни то, ни другое.

Евгения. Почему же так?

Копров. Во-первых, потому, что я люблю ее больше, чем вы.

Евгения. Ну, уж сомневаюсь.

Копров. А во-вторых, потому, что вы любите кого-нибудь больше, чем ее.

Евгения. Это невозможно.

Копров. Много ль вам лет?

Евгения. Двадцать.

Копров. Ну, нечего и толковать. Какой он: брюнет или блондин?

Евгения. Ах, что вы, что вы!

Копров. Барин, чиновник, студент?

Евгения. Да как вы можете?…

Копров. Ну, студент, непременно студент. Как зовут? Аркадий, Валериан, Виктор?

Евгения. Какой Виктор? Никакого Виктора нет.

Копров. А, так проще: Карп, Сидор?

Евгения. Уж будто непременно каждая девушка…

Копров. Да, непременно.

Евгения. С вами говорить нет никакой возможности.