Димитр Димов - Виновный Страница 9

Теодосий (быстро подходит к нему). Ну, что?

Велизар (громко и взволнованно). Так! Теперь посмотри мне в глаза! Ты помнишь один июльский вечер пятнадцать лет назад? Мы прятались в каком-то винограднике, где у нас была явка! Пришел и ты, но агенты полиции тебя выследили и окружили нас. Началась перестрелка, тебя ранили в ногу. Ты убеждал меня уйти до того, как нагрянет полиция. Я отказался. Наступила ночь… время шло… была дорога каждая минута. Мне удалось вытащить тебя из кольца. Ты это помнишь?

Теодосий (глухо). Да, помню! Мы были едва знакомы. Но уже тогда чувство долга в тебе было очень сильно.

Велизар. О, не своди все к долгу. Я рисковал ради тебя жизнью не только из-за партийного долга. Я тебя уважал… я любил тебя! (После короткой паузы.) А помнишь, как пас арестовали и устроили очную ставку? Меня ввели в подвал, а ты лежал там, привязанный ремнями к тяжелой скамье. Тебя спросили, знаешь ли ты меня. Ты ответил, что в первый раз видишь. Тогда палач принялся тебя избивать. Ты только стонал, стиснув зубы, и снова и снова отвечал, что не знаешь меня! И так много раз. Палачи ничего не смогли от тебя добиться.

Теодосий (с трудом скрывает волнение). Я хотел сохранить свою жизнь, Велизар! Если бы я признался, что знаю тебя, меня бы уже не было на свете.

Велизар (горько). О-о-о! Только что выступал с апологией любви, а теперь все остальные чувства сводишь к нулю!

Теодосий. Да, любовь – такое чувство, которое стоит над многими другими.

Велизар (возмущенно). Даже над чувством, которое требует от нас солидарности и верности в борьбе? (Почти кричит.) Так?

Теодосий (гневно). Мы были солидарны и верпы в борьбе! Чего тебе еще? Борьба была не самоцелью, а средством для достижения человеческого счастья!

Велизар. Борьба продолжается!

Теодосий. А те, кто ее ведет, не имеют права на счастье? (С гневным криком.) Да?

Велизар. Они должны выполнить своп долг! Довести борьбу до конца и уже йотом думать о своем счастье!

Теодосий. Вот как? Значит, мы должны превратиться в отшельников и аскетов… в лицемеров, которые не видят красоты нового мира!

Велизар. Нет! Что бы ты ни говорил, ты никогда не сможешь оправдать свой поступок! Ты выдержал истязания в подвале, но не нашел в себе сил не посягнуть на жену друга. Этого не оправдать никакой моралью. Это унижает тебя самого.

Теодосий (глухо и печально, после долгой паузы). Да! Это единственное, в чем ты можешь меня обвинить! По я не знал любви! В детстве я помню только лишения, а молодость моя прошла в борьбе. Я должен был сам заботиться и о хлебе, и об образовании. (Петринскому.) Когда вы шли танцевать с девочками, я либо перекидывал уголь с улицы в подвал, либо бежал разносить листовки. Вы ведь ничего не знали обо мне, кроме того, что я из села. Ваши отцы были министры, торговцы, адвокаты… а мой – бедный, неграмотный крестьянин. Когда ты под влиянием странной нашей дружбы приглашал меня на гимназическую вечеринку в ваш богатый дом, я шел, несмотря на упреки комсомольцев гимназии. Для меня было удовольствием провести несколько часов, забившись в угол… созерцать картины… слушать музыку… любоваться нежной, светлой, целомудренной красотой девочек, которых вы приглашали. Я не испытывал зависти или ненависти, а только горькое чувство несправедливости! Твоя честная, на равных, дружба меня обезоруживала! А может быть, в душе бедного неотесанного деревенского парня было больше чувства красоты, чем у многих других на этих вечеринках.

Петринский (взволнованно). Да, да! Конечно. Ты запоминал и мог просвистать любую мелодию, которую хоть раз услышал на пианино! Это удивляло и мою мать!

Теодосий. Может быть, не помню! Но всегда, когда я приходил к вам, я давал себе клятву бороться не на жизнь, а на смерть за то, чтобы красота стала доступной всем. Потом я весь ушел в борьбу и ради нее забыл все. Борьба стала моей самой высокой, единственной целью. Потом, правда, я встретил Ану! Она прекрасный товарищ и человек! Но была ли это любовь или только солидарность двоих, думающих одинаково и борющихся за одну и ту же идею? Кому удалось объяснить, что такое любовь? Кто сказал что-нибудь о том таинственном облике красоты духовной и физической, – которая позволяет людям выбирать друг друга, образовывать семьи и продолжать жизнь? Нет, я не узнал, не пережил любви, когда сблизился с Аной! Но я имею право вкусить радостей любви. Я отдал все жертвовал своей жизнью в борьбе за счастье людей. Кто может оспорить мое право? Неужели вы меня осуждаете? (После паузы, Велизару, указывая на Глафиру.) Ты знал, что она была любовницей другого! Почему же ты предпочел ее стольким красивым девушкам, которые преклонялись перед тобой, героем и поэтом? Потому что ты считал, что имеешь право на любовь и свободный выбор, ведь так? Тогда почему же ты упрекаешь меня?

Велизар (гневно). Потому что ты покусился не мою жену!

Теодосий. Что это? Предъявляешь право собственности?

Велизар. Право требовать от тебя верности мне.

Теодосий (после паузы, мрачно и тихо). Я уже сказал! Это ошибка, за которую я прошу меня простить! Месяцы… больше года… я противился этому чувству. Старался задушить его, подавить взаимное влечение, которое росло с каждым днем! Неужели ты, поэт, не можешь этого понять? Посмотри на эту женщину! (Указывает на Глафиру.) Посмотри на ее лицо! Вслушайся в ее голос! Вспомни, как она остроумна в минуты радости и счастья!

Петринский. Еще бы! Красивая женщина как универсальный магазин: в ней можно найти все!

Теодосий. Ничего странного, что тебе приходит в голову такое сравнение. Ты привык покупать женщин.

Петринский. Тем хуже для женщин!

Мария (гневно, Петринскому). Не распространяй свой опыт на всех женщин!

Глафира (взволнованно, Марии). Почему тебя удивляет его одинаковое отношение ко всем женщинам? Ведь ты плакала каждый день от его бездушного отношения.

Мари я. И ты использовала это, чтобы сделать меня соучастницей своих подлых поступков.

Велизар (Марии). Как?

Мария. Я передавала ей письма от Теодосия. (Опускает голову и прячет лицо в ладонях.)

Велизар (горько). Письма?

Петринский. Да! Да! Неопытные любовники увековечивают свою глупость в письмах!

Теодосий. Мария! Неужели любовь, которой ты сочувствовала, теперь кажется тебе подлостью?

Мария. Выходит, любовь – главное ее занятие в жизни.

Глафира (гордо). Да! Центр моей жизни – любовь! Настоящим мужчинам нравится моя любовь, а пресыщенным донжуанам – твое целомудрие!

Мария. Дело вкуса! Позволь мне самой судить о моем муже!

Глафира (язвительно). У меня тоже есть основания о нем судить.

Петринский (Глафире). Разумеется! У тебя больше опыта!

Теодосий (громко и гневно). Перестаньте! Почему вы все так беспощадно набрасываетесь на беззащитную женщину? Чего вы хотите от нее? Побить каменьями в эпоху социализма?

Петринский. Такие женщины, как она, были необходимы во все эпохи.

Глафира (гордо и очень взволнованно). Да! Такие женщины, как я, открывали человечеству жестокую истину униженной любви! Мы были единственным наслаждением рабов! Паше остроумие ценили философы! О нас писали стихи поэты! (Петpuнскому.) Смейся сколько угодно, ничто не может затронуть мое человеческое достоинство… Хотя я и была для тебя и для других лишь несчастной… содержанкой! (После паузы, тихо, Велизару.) А ты женился на мне, даже после того как я тебе обо всем рассказала! Нет, не улыбайся так горько! Ты не стал из-за этого смешон, напротив – вырос! Поверь, я искренне тебя любила. Но во мне, наверное, есть что-то испорченное, сломанное жизнью… Я думала, что всю жизнь буду тебе благодарна, а вместо этого вовсе потеряла над собой контроль… не заботилась о доме, пускала на ветер твои деньги! Клялась быть верной тебе, а дрожала от волнения, когда к нам приходил Теодосий! Прости меня! Такая я! Может быть, после первого падения в женщине поселяется какой-то червь, который разъедает ее волю и делает ее недостойной свободы! (Задыхается от рыданий.)

Пауза. Все сидят неподвижно. Только Петринский вертит на пальце брелок с ключами и время от времени бросает на Глафиру враждебные и подозрительные взгляды.

Теодосий (Ане). Ана! Мне выпало большое испытание! Мой поступок затрагивает принципы, в которые мы верили… за которые боролись! А ты молчишь!

Ана (строго). Чего ты от меня хочешь?

Теодосий. Я не могу… не имею права не интересоваться тем, что ты думаешь!

Ана (саркастически). Странная озабоченность! Ты хочешь, чтобы я тебя оправдала? Хорошо! Что касается твоего принципа свободы чувств, я тебя оправдываю! Никто в нашем новом обществе не имеет права обязать мужчину или женщину оставаться с тем, кого они не любят! Если другая женщина нравится тебе больше, иди к ней. Но я не могу простить тебе того, как ты поступил с женой, которая тридцать лет была тебе верным другом… как подло ты поступил с товарищем, с которым не раз встречал смерть! (Взволнованно.) Ты, Теодосий Миронов! Ты превратился в ничтожество, перестал существовать в моих глазах как нравственная личность… как человек! Вот что меня больше всего потрясло! Вот что не позволяет мне сочувствовать драме твоей жизни! Вот что заставляет меня спрашивать себя, тот ли ты мужчина… единственный мужчина… которого я любила всю жизнь! Ты, может быть, ждал, я буду великодушной, прощу тебя, соглашусь на развод! Я бы согласилась, если бы была уверена, что твой поступок – следствие настоящей любви! Но разве настоящую любовь можно построить на подлости и лжи? (Громко и решительно, поднимаясь.) Нет! Я не допущу, чтобы ты совершил преступление перед обществом и своей собственной совестью! (Гневно.) Какой морали ты служишь? Чего стоит твоя прихоть в сравнении с общественным долгом, с обязанностью быть честным по отношению к жене и товарищам! Оставайся с Глафирой, если совесть позволяет тебе забыть Велизара! Подай заявление о разводе, если тебе не стыдно перед женой, с которой ты делил до сих пор все испытания! Я откажу тебе в разводе!