Станислав Венгловский - Рассказы об античном театре Страница 35

Дружил Еврипид также со многими музыкантами, которые сочиняли мелодии для его драм. Что касается живописи, то он сам почитался талантливым живописцем, картины которого были известны даже за пределами Аттики. Современные нам ученые действительно находят подтверждение этим словам на материалах вазовой живописи. В пользу этого говорит даже расстановка действующих лиц в мизансценах его уцелевших драм. Они составляют глубоко продуманные живописные явления.

Не чуждался Еврипид и занятий государственными делами. Македонский царь Архелай, к которому поэт перебрался уже на закате всей своей жизни, сделал его своим ближайшим советником. А это, естественно, предполагало вращение такого советника в гуще царских придворных.

Чтó еще необходимо отметить, так это приписываемое Еврипиду женолюбие, что, естественно, трудно согласовать с муссированным другими авторами его женоненавистничеством. По этому поводу известна дошедшая эпиграмма Софокла, посвященная Еврипиду и намекающая на какое-то неудачное его любовное свидание:

Гелиос, о Еврипид, а не мальчик, меня распаляя,Так обнажил; а тебя, жен обольститель чужих,Ветер студеный застиг. Тебе не пристало ЭротаВ краже одежды винить, сея в чужой борозде…

Как видим, портрет гениального драматурга расплывается у нас на глазах. Получается двойственным, зыбким, не совсем вразумительным.

Как бы там ни было, какими бы человеческими качествами ни обладал Еврипид, а все же настало такое время, когда собрал он свои тщательно перебеленные стихи, сунул все свитки с ними под плащ и отправился к дому архонта-эпонима. В голове молодого автора вертелись слова убедительной просьбы, которую предстояло выплеснуть перед этим высоким должностным лицом. Он, Еврипид, будет требовать хор для постановки своих собственных произведений!

Событие это, увенчавшееся успехом, традиция относит к 455 году до н. э., что нисколько не отрицает более ранних подобных намерений-попыток. К 455 году, если верить Паросскому мрамору, Еврипид уже вплотную приблизился к своему тридцатилетию. Он отлично знал, что Софокл к своим тридцати восьми годам стал победителем великого Эсхила. О черепахе, уроненной орлом с подоблачной высоты и убившей гениального старика-сочинителя, – говорилось тогда в афинских театральных кругах. И не только в них.

Трудно, конечно, вообразить, чтобы отшельник с острова Саламин, только что выпрыгнувший из утлой лодчонки, доставившей на афинский рынок корзины с зеленью матушки Клейто, а еще – доставившей парочку беспокойных козляток, предназначенных для продажи, – чтобы такой нескладный юноша, в обрызганном морем плаще, пусть и законный афинский гражданин, но угрюмый и нелюдимый, – в своих притязаниях на хор обошел бойких афинских рифмоплетов, съевших на этом деле собаку!

Уже во дворе эпонима, где собравшиеся драматурги теснились в густой синеватой тени, избегая лучей палящего солнца, Еврипид почувствовал на себе скептические взгляды, что заставило его еще дальше под плащ засунуть дорогие для него шелестящие свитки. На какое-то мгновение молодому человеку захотелось даже избавиться от них. Только нет! Ни за что! Ни на кого не глядя, выставил он едва закурчавленный свой подбородок, как выставлял его в прошлый и в позапрошлый раз.

Имидж надо было завоевывать. В данном случае его надо было завоевывать своими произведениями. А как было обратить на себя, на них, чужое и гордое внимание? Как было сделаться известным? Как было вложить стихи в уши потребным людям?

Литературных журналов с публикациями новых произведений тогда не существовало. Надеяться на отзывы старших собратьев по цеху также не приходилось: велика и неумолима была конкуренция. Помочь был в силах разве что случай.

Иное, конечно, дело, если бы Еврипид оказался человеком общительным, то есть, если бы хорошую службу ему сослужили знакомства, если б его произведения своевременно попали на глаза знатокам, имеющим, скажем, доступ к Периклу, который к указанному периоду уже просто купался во власти. Вовремя сказанное слово авторитетного мужа могло бы мигом настроить на нужный лад архонта и его советников.

И все ж Еврипид пробился на подмостки именно в 455 году. На суд зрителей представил он трагедию «Пелиады», в которой трактовалось о дочерях царя Пелия, незаконно правившего в фессалийском Иолке. Царевны подверглись обману со стороны колхидской волшебницы Медеи, привезенной в Иолк Ясоном, истинным и законным наследником царского престола. Поступая по советам коварной Медеи, девушки сварили в котле своего престарелого отца. Они надеялись возвратить ему молодость, как только что, на их глазах, нечто похожее волшебница сотворила со старым облезлым бараном: вместо него из бушующего паром котла выскочил молоденький ягненок. Но Медея задумала и осуществила мщение за издевательства Пелия над его племянником Ясоном, которого старик хотел уничтожить, которого с дальним прицелом послал за золотым руном.

Трагедия была создана на земном материале, что давало автору возможности обрисовать реальных людей. Только представьте себе: сверкающие колонны дворца, яркие платья царевен, огромный, задымленный котел, впихнутый туда старый баран – и выпрыгнувший взамен курчавый барашек!..

Вроде бы то же самое происходило поначалу со стариком. Ожидание, что он также выберется из кипятка с веселым ребячьим визгом, – а вместо этого вопли обезумевших девушек, вихри мятущихся пестрых убранств…

Можно смело предположить, что молодой драматург блестяще справился со своим заданием. Но можно также представить, что новаторство его, не достигшего даже тридцатилетнего возраста, обескуражило шумную публику и придирчивых судей, привыкших к иным приемам и к иной трактовке действительности. Новое всегда пугает. К тому же могла сработать всесильная инерция: этот поэт-драматург показался всем слишком юным! Очевидно, не помог прецедент Софокла.

Первую победу Еврипид сумел одержать лишь четырнадцать лет спустя, добившись ее после своих неустанных стараний. Радость была велика. Он как бы предчувствовал, что подобные звездные мгновения выпадут на его долю лишь трижды в жизни. Подумать только: всего три победы! Правда, написанные им произведения дважды выходили победителями уже после того, как он покинул Афины, а то и после его смерти. Впрочем, потолковать об этом у нас еще будет возможность…

Традиция утверждает, будто в общей сложности Еврипид сочинил не менее девяти десятков драматических пьес. Это – более скромное число, нежели количество произведений, приписываемых его старшим собратьям. Но, как ни странно, из всего сочиненного Еврипидом до нашего времени сохранилось 18 драм – каждая пятая. Получается, потомки более всего ценили его творческое наследие. Это бережное отношение к произведениям драматурга в конце концов переросло в прямое благоговение перед ним самим, перед его личностью.

Еврипид, получается, был прав, поучая своих современников. Когда они, скажем, насмехались над присущей ему медлительностью, над тем, как мучительно долго отделывается им каждая строчка, тогда как другие в один присест вырисовывают готовые сцены, – он отвечал не без гордости: поэты-торопыги работают для потребы одного лишь дня, а он – сочиняет для вечности! Когда недовольные зрители, заранее разузнав, о чем пойдет речь в его драме, попытались было убедить поэта в необходимости удалить неприятные для них упоминания, – он с достоинством парировал, выскочив на сцену: «Я здесь для того, чтобы вас поучать, а не для того, чтобы у вас учиться!» Это было сказано с такой уверенностью в голосе, что замолчали, стыдясь, даже самые наглые «знатоки» драматического искусства.

Анекдоты подобных пошибов в древности ходили в большом количестве еще при жизни замечательного драматурга. Количество их росло и множилось после его кончины.

Воскрешение Алкестиды

Мы не станем здесь разбирать все 18 сохранившихся трагедий замечательного драматурга. Попробуем лишь заглянуть в его мастерскую. Ради этого рассмотрим трагедию «Алкестида», самую раннюю из дошедших до нашего времени. Она дает более или менее четкое представление, с чем же именно вступил Еврипид на сцену. Чем он смог покорить современников.

Это оказалось новым (кто ведает, каким по счету) обращением поэта к истории семейства фессалийского царя Пелия. Алкестида была одной из его дочерей, выданной замуж за Адмета, царя города Феры, в той же Фессалии.

Адмет почитался удалым и храбрым воином. Он участвовал в знаменитом походе аргонавтов. Вместе с другими отчаянными храбрецами охотился на калидонского вепря, опустошавшего плодородные эллинские нивы.

Адмет всегда пребывал на виду у самых высоких олимпийских богов. Когда Аполлон провинился перед своим отцом Зевсом, погубив ему многих киклопов, – Зевс осудил его. В качестве пастуха Аполлон был сослан на землю, и хозяином его в это время считался Адмет, весьма хорошо относившийся к своему невольнику, очевидно, нисколько не подозревая, кем тот является в самом деле.