Леонид Кравченко - Как я был телевизионным камикадзе Страница 51

А накануне, в пятницу, я имел разговор с руководителем аппарата президента СССР Валерием Болдиным. Мы с ним определились относительно телевизионного показа торжественной процедуры подписания Союзного договора, намеченной на 20-е число. Партитура торжественной церемонии предусматривала вступительное слово президента СССР, а затем в ходе подписания договора предполагались выступления лидеров шести союзных республик, которые первыми ставили свои подписи под документом. Все остальное время отводилось процедуре подписания документа. Все это монотонное действие смотреть в течение четырех часов было бы невыносимо. Поэтому я внес такое предложение: мы передаем речи основных действующих лиц, в том числе и заключительное слово Горбачева, а в моменты подписания договора выходим из зала на показ документальных фильмов, фрагментов музыкальных программ тех республик, руководители которых в этот момент ставят свои подписи. Хотелось создать образ Союза, показать, что мы остаемся в единой семье народов с идеей сохранения единого экономического, культурного и духовного пространства.

Болдин согласился с моими доводами и сказал, что 19 августа Горбачев прилетит в Москву и вечером в его кабинете мы окончательно согласуем телевизионный сценарий. На том и порешили. Но, как показали дальнейшие события, в жизни уже писался другой сценарий. Утром в субботу Болдин в составе группы руководителей страны улетел в Форос для переговоров с Горбачевым.

Об этой драматической встрече много сказано-пересказано. Я убежден в одном: близкие сподвижники президента улетели к нему для согласования одного из проектов введения чрезвычайного положения. Надо было заручиться его поддержкой, хотя бы устной.

Какие основания так считать? Ну, во-первых, об этом свидетельствуют в своих признаниях сами высокопоставленные визитеры в Форос. Им можно поверить хотя бы по той причине, что еще весной 1991 года Горбачев поручил Павлову, Пуго, Крючкову, Янаеву и Язову готовить предложения по введению чрезвычайного положения. Чем это было вызвано? Тем, что Россия, по существу, объявила банкротом Советский Союз: отказ платить в федеральный бюджет основную часть российских налоговых сборов, признание верховенства Конституции РСФСР и российских законов над федеральными, бойкот любых постановлений союзного правительства, если они касаются России, и т. и. Вся обстановка в СССР стала неуправляемой. Есть президент, есть премьер, есть союзное правительство, но их никто уже не слушается. Прибалтика и другие республики готовы покинуть СССР. Вот потому загнанный в угол Горбачев и дал поручение относительно введения чрезвычайного положения.

Признаться, я только позднее узнал, что было разработано четыре варианта введения чрезвычайного положения. Когда с ними познакомили Горбачева, он сказал: «Хорошо. Пусть пока полежат». И документы, которые готовились заранее, должны были снова всплыть в Форосе.

До сих пор с содроганием вспоминаю ночь с 18 на 19 августа 1991 года. Сотрудники КГБ вывезли меня с государственной дачи в Жуковке и доставили на Старую площадь к зданию ЦК КПСС. Но прежде был телефонный звонок примерно в час ночи. Звонил секретарь ЦК Манаенков.

– Леонид Петрович, – сказал он, – нам срочно надо встретиться. Дело крайне важное.

Я попробовал поартачиться, мол, нельзя ли подождать до утра?

– Нет, – твердо возразил Манаенков, – когда вы приедете к нам, поймете, что дело не терпит отлагательств.

…В кабинете Манаенкова был еще первый секретарь Московского горкома партии Прокофьев. Без особых предисловий мне был показан для ознакомления документ, точнее, его проект, которым объявлялось о создании ГКЧП. В порядке комментария было сказано, что готовится введение чрезвычайного положения. Но пока не ясно, то ли в стране, то ли в Москве и Ленинграде. Манаенков разъяснил, что основные документы еще в работе и их надо будет забрать после четырех утра у Олега Шенина, который замещал Горбачева на посту генсека.

У меня до встречи с Шениным еще было в запасе полтора часа, и я заехал предварительно на Таганку, в свою квартиру. В какой-то момент осенило: «А не посоветоваться ли мне с Горбачевым?» Как обычно, набрал соответствующий номер (у меня и дома была установлена правительственная связь), однако вызов не проходил. Мое беспокойство нарастало, с нелегким сердцем я направился к Шенину.

Он встретил меня в кабинете, но отвел для разговора подальше от своих телефонов, за стол заседаний. Без предисловий объявил: «Чрезвычайное положение введено в Москве. Вот пакет документов, которые надо с шести утра передавать по телевидению и радио». Пока я бегло просматривал бумаги, Шенин успел рассказать, что накануне представительная делегация была у Горбачева в Форосе (он дал понять, что сам находился в составе делегации) и провела с ним острый разговор по поводу введения чрезвычайного положения. Горбачев якобы предлагал это сделать, только заручившись предварительно поддержкой Верховного Совета. Но, как Шенин дал понять, делегация настаивала на своем: вводить чрезвычайное положение немедленно. В конце концов Горбачев с гневом сказал: «Ну черт с вами, делайте. Но обязательно и в срочном порядке надо собрать Верховный Совет, чтобы все законно было».

Я не сумел прочитать все документы – времени было в обрез, но успел ознакомиться с письмом Лукьянова и указом Янаева, где было сказано, что в связи с болезнью Горбачева вице-президент берет обязанности президента на себя. У меня кошки заскребли на сердце. Что же могло быть на самом деле с Горбачевым? В тот момент только одна мысль тревожила: не произошла ли с президентом беда в результате драматических переговоров? Вспомнил также, как во время официального визита в Корею Раиса Максимовна жаловалась мне на чрезвычайную физическую и интеллектуальную перегрузку Михаила Сергеевича. На память пришли ее слова, что она боится за него, в любой час с ним может приключиться беда.

Эта тревога понемногу улеглась в тот день только после сообщения, что на специальной пресс-конференции выступит лечащий врач и все объяснит.

Из машины по телефону успел предупредить своих коллег, что все программы нужно перестроить с учетом чрезвычайного положения. К этому времени телецентр был окружен десантниками и бронетранспортерами. Поначалу меня самого в здание не пускали, не помогало даже мое депутатское удостоверение. Но вмешался сопровождавший меня офицер безопасности, он куда-то позвонил по телефону из машины – и все уладилось. Правда, обратил внимание, что Останкинская башня окружена автоматчиками, в эфирных зонах находятся усиленные наряды милиции. В мой кабинет тянули какую-то дополнительную связь. То и дело попадались на глаза незнакомые люди в гражданском. Мы стали работать в условиях захваченного телецентра.

С моей стороны указания были только программного характера. Дикторы читали документы, которые мне вручил Шенин. Хочу особо подчеркнуть, что это были заявления председателя Верховного Совета А.И. Лукьянова, указ вице-президента Г. Янаева, заявление советского руководства, подписанное Янаевым, Павловым и Баклановым. Кроме того, обращение вице-президента СССР к Генеральному секретарю ООН и первое обращение ГКЧП к советскому народу. Другими словами, это были документы, подписанные всеми высшими руководителями страны, кроме Горбачева. И когда по прошествии времени многие пытались дать юридическую оценку того, как называть произошедшее 19 августа – государственным переворотом, путчем или как-то иначе, то надо помнить, что во главе ГКЧП стояли люди, которые имели высшую власть в стране.

Меня не раз спрашивали потом, в том числе и следователи на многочисленных допросах: не могли бы мы отказаться читать документы ГКЧП по ТВ и радио? В ответ я всякий раз подчеркивал, что выбора у нас не было. В соответствии со статьей 23 Закона о печати мы обязаны были огласить эти документы без всякой правки, поскольку они подписаны высшими должностными лицами страны. А с точки зрения профессиональной такой отказ был бы тягчайшей ошибкой.

Как это понимать: с утра в Москве введено чрезвычайное положение, а мы должны вместо документов показывать развлекательную программу «Телеутро» – так, что ли? Было бы дикостью с нашей стороны, если бы в условиях, когда захвачен телецентр, когда на этажах разместились представители трех-четырех родов войск, когда на улицы и площади столицы входили танки и вооруженные формирования, мы на ТВ и радио делали бы вид, что ничего особого не происходит. Я уж не говорю о том, что надо быть реалистами, ведь мы работали под неослабевающим контролем. Чужие люди дежурили на этажах, находились в моей приемной. У меня было ощущение – все, что происходит вокруг, о чем говорится в кабинетах, в зале заседаний, абсолютно прозрачно.

Вышло так, что именно на этот месяц выпал пик моих перегрузок. 5 августа я рассмотрел и утвердил программы телевидения и радиовещания на неделю – с 19 по 26 августа. Это всегда делалось заранее, чтобы объявленные передачи успели опубликовать не только газеты, но и журналы. Такой порядок сохранился и по сей день. И тогда, и теперь по четвергам и пятницам в печати публикуются программы телевидения на следующую неделю. И если сегодня открыть газеты за 16 и 17 августа 1991 года, то в них можно обнаружить теленеделю на 19–26 августа.