Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] Страница 6

Кто внимательно следит за поэзией, связанной с трагической и героической обороной Ленинграда, безошибочно назовет автора этого выстраданного стихотворения. Да, конечно, это Юрий Воронов!

Творчество поэта-блокадника совершенно необычно: по нему, если поставить стихи в строгой последовательности, легко проследить военную биографию поэта, его жизнь, полную великих мук, тревог, но и законной гордости. И не случайно он просит не трогать память, такую для него дорогую и священную. А как это важно сейчас, когда делаются попытки принизить и омрачить нашу Великую Победу, перечеркнуть и замарать грязью подвиги миллионов: и бойцов на передовой, и мальчиков и девочек в блокадном городе на Неве, и страдальцев-тружеников в далеком тылу.

Много можно сказать об авторе: знаю я его давно. Нас роднит то, что и мне довелось в самое трудное время блокады находиться в ее ужаснейшем кольце, оборонять город в 41-м, прорывать осаду в 43-м и снимать полностью эту проклятую осаду в прекрасном январе 1944-го.

За лязгом и скрежетомВзрывы и свист.Все небо распорото боем.И желтые звездыСрываются вниз:Им выдержать трудно такое.

Читаешь эти строки, и встают в памяти трагические дни 41-го. Над нашими позициями тогда небо закрывали не тучи, а громады вражеских эскадрилий. Все содрогалось вокруг от их гула, и воздух казался рассеченным, подмятым этими темными, мрачными чудовищами. Не раз слышал я отчаянные слова, с болью вырывавшиеся из глубины души: «Пусть бы лучше на нас обрушил эти бомбы, проклятый, чем на Ленинград!» Все мы отчетливо понимали, какую беду, несчастье и горе может принести городу и его мужественным жителям каждая бомба…

А что же в эти минуты переживает 12-летний мальчонка?

Сначала —Тонкий свист над головой.Потом удар.Потом тебя качнет.Потом земляПод домом и тобоюВстревоженно ворочаться                                       начнет.Потом все этоСнова повторится,И крышаИз-под ног пойдет, скользя.И что не страшно —Можно притвориться,А вот привыкнуть —Все-таки нельзя…

Он — не равнодушный наблюдатель. Юра Воронов разбирает завалы, спасает обреченных на гибель людей, сбрасывает с крыш зажигалки. В те дни газета «Смена», тогда поднимавшая на щит славы героев и на их подвиге воспитывающая других, рассказала про один такой эпизод, поместив над текстом портрет мальчонки:

«При первых же звуках сирены Юра Воронов — пионер дружины № 56 — выбежал из квартиры. Он спешил в штаб. Наверное, там есть поручения, которые он, связист, должен немедленно выполнить.

Юра шел по двору. Над головой часто били зенитки. Вдруг раздался оглушительный грохот. Сильным толчком Юру отбросило в сторону, и он потерял сознание.

…Когда Юра пришел в себя, он лежал у стены, засыпанный осколками стекла. Над Юрой склонился его приятель Валя.

— Ничего, — сказал он. — Ты о стену ударился. Бомба в наш дом попала — в угловой флигель.

Юра вскочил, забыв про боль. Ведь там были люди!

— Пойдем, Валька, туда скорей! — крикнул Юра.

— Никуда я тебя не пущу, — заявил Валентин. — Вон как кровь из руки хлещет. Идем в медпункт.

Как только сестра сделала перевязку, Юра побежал к своему дому, где уже работали бойцы аварийно-спасательной команды. Под ногами обрывались кирпичи, дрожали балки. Над головой висел кусок крыши. Не обращая внимания на опасность, Юра принялся помогать товарищам.

— Молодец! — сказал Юре командир отряда».

Да, он был молодец, этот Юра Воронов! И настоящий герой — скромный, тихий, застенчивый, даже не сознававший тогда, что он ежедневно совершает подвиги.

Из-под рухнувших                           перекрытий —Исковерканный шкаф,Как гроб…Кто-то крикнул:— Врача зовите!..Кто-то крестит с надеждойЛоб.… Эту бомбу метнули с небаИз-за тучСреди бела дня…Я спешил из булочнойС хлебом.Не успел.Ты прости меня.

— Юра, — говорю я ему при очередной встрече, — в какой мере документально это стихотворение, которое ты назвал «Младшему брату»?

Долго молчит Юра, отвечает медленно, глухо, вдруг задрожавшим голосом:

— Брату Алику было тогда три с половиной года, а сестренке Милочке два месяца. Милочка ничего не понимала, она только плакала. А Алик хотел есть. Он всегда смотрел в окно и ждал меня с хлебом. В тот день он так и не дождался… Дневная норма, эти жалкие граммы остались у меня. Ел их, смачивая слезами.

Других угнетающих вопросов уже задавать не хотелось.

И еще — о хлебе:

Наш хлебный суточный паекЛадонь и ту не закрывает.И человек,Который слег,Теперь — все чаще —Умирает…

Как же точно и горестно сказано: «Хлебный суточный паек ладонь и ту не закрывает». На фронте мы получали на день один сухарь. Можно ли третью сухаря прикрыть ладонь? Нельзя. Помнится и другое, гнетущее и до сих пор терзающее душу: когда мы шли завтракать, обедать или ужинать, — на обед полтарелки «украинского борща» из тухлого силоса, три кусочка мяса из полудохлой лошади (все три вместе — размером в указательный палец) и несколько овсин в шелухе; завтрак и ужин можно именовать так по недоразумению, — мы примечали слегка запорошенных снегом пареньков, таких, каким был тогда и Юра Воронов: они стремились к Ладоге, чтобы перебраться на Большую землю и там найти спасение. Но остались лежать на полпути. Мы замечали, что они еще дышат, что губы их еще шевелятся. Им бы сейчас по паре сухарей — и жизнь их спасена. Но каждому из нас положена лишь треть сухаря, который мы еще только получим в столовой…

На обратном пути мы уже не могли смотреть на вечно почивших юнцов — жителей славного города, города-героя и мученика.

Девочка руки протянулаИ головой —На край стола…Сначала думали —Уснула,А оказалось —Умерла.Ее из школы на носилкахДомойРебята понесли.В ресницах у подругСлезинкиТо исчезали, то росли.НиктоНе обронил ни слова.Лишь хрипло,Сквозь метельный стон,Учитель выдавил, что сноваЗанятья —После похорон.

Да, и это было, и это пережил Юра Воронов, навечно впитавший в свое сердце боль и страдания Ленинграда.

В блокадных дняхМы так и не узнали:Меж юностью и детствомГде черта?..Нам в сорок третьемВыдали медалиИ только в сорок пятом —Паспорта.

Все это так. Я видел его старый паспорт: год рождения 1929-й. А вот и удостоверение: за участие в героической обороне Ленинграда Воронову Юрию Петровичу от имени Президиума Верховного Совета СССР 8 декабря 1943 года вручена медаль «За оборону Ленинграда».

За залпом залп.Гремит салют.Ракеты в воздухе горячемЦветами пестрыми цветут,А ленинградцыТихо плачут.Ни успокаивать пока,Ни утешать людей не надо.Их радость слишком велика —Гремит салют над Ленинградом!Их радость велика, но больЗаговорила и прорвалась:На этот праздничный салютПол-Ленинграда не поднялось.Рыдают люди и поют,И лиц заплаканных не прячут.Сегодня в городе салют!Сегодня ленинградцыПлачут.

Я с любовью смотрю на него, душевно улыбающегося своими светлыми добрыми глазами; рядом с ним — капельница, питающая его своим животворным составом. Юрий Петрович болен. Но когда смотрел на него, верил, что он и на этот раз вырвется из опасности, как вырывался не десятки, а сотни раз.

Вскоре он поехал в город на Неве на встречу с блокадниками. Вернулся и вовсе повеселевшим. Я говорил с ним и вспоминал его стихи:

Врач требует:Надо лечиться.Сложу чемодан наугад.Соседи решат,Что в больницу.А я —На вокзал,В Ленинград!..Приеду —О юности вспомню,По улицам белым бродя.И станетСвежо и легко мне,Как тополюПосле дождя.

На вечер встречи пришел счастливый и одухотворенный. Как же сердечно, взволнованно читал он свои стихи! Все слушавшие смотрели на него с нежной любовью и восхищением.

Герои боев за Ленинград получили с автографом и его «Блокаду». У меня же — радость вдвойне: и книга, и долгоиграющая пластинка «Возвращение», посвященная творчеству славного сына и талантливого певца блокадного города.