Татьяна Снежина - Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания Страница 68

Мне снилось, как Надеждин и Рома дерутся на шпагах, а я в средневековом платье пытаюсь их разнять. И вдруг шпага Ромы случайно вонзается мне в самое сердце. Оттого, что я схватилась за сердце, мне стало еще больнее, и от боли я проснулась. Было еще темно, но уже начинало светать. К груди я прижимала огромную розу, которая испускала благоухание, шипом вонзившись мне в кожу. Сначала я подумала, что эта роза выпала из вазы и прямо на меня. Но ваза стояла в другом конце комнаты, да и роз там было прежнее количество.

Я начала судорожно соображать, чьи же это проделки. Татьяна Александровна бегать по ночам в лес за букетом не могла. Муж ее тоже — не солидно. Оставалось два варианта: или это Рома, или это я — лунатик и по ночам хожу в лес. То, что я не лунатик, у меня и сомнений не было. Насчет Ромы у меня были кое-какие сомнения. Это, бесспорно, он, но зачем было врать. Заснуть я уже не могла, не могла понять, кто же этот мой тайный поклонник. Я вышла на веранду и увидела, что смуглый сосед тоже не спит. Он стоял и курил.

— Why don’t you sleeping? — спросила я его.

— I don’t want it, — сказал он.

— You smoke too much. This is very bad.

— Well, good night!

— Good morning!

Я была удивлена моему такому свободному общению с иностранцем. Так и до Надеждина недалеко, подумала я. Мне стало холодно на веранде, и я решила идти спать.

Глава тринадцатая

Завтрак я, конечно же, проспала. Когда проснулась, до его конца оставалось 15 минут. Моментально вскочила, привела себя в порядок, собралась и вышла из пансионата, пока не вернулся Роман.

По дороге на пляж я все время оглядывалась, и неожиданно решила пойти и найти безлюдное, дикое место, где Роман не смог бы меня разыскать.

Такое место было за скалами, я его помнила еще с прошлого отдыха. На этом месте, окруженном скалами из гладкого белого камня и чайками на вершинах, сидела уже какая-то семья. Но тем лучше, подумала я, никто не пристанет. Здесь и расположилась.

Солнце уже припекло и разжарило меня, когда я услышала стук камня. Я слегка приоткрыла тяжелые от жары веки и увидела ноги иностранного соседа. Он тоже шел на это место.

Продолжая лежать с полузакрытыми глазами, я могла видеть только его ноги. Через несколько минут шум повторился. Приоткрыв глаза, увидела чьи-то красные ноги, приближавшиеся ко мне. Я в ужасном ожидании подняла голову и тут же, обессилевшая от гнева, опустила ее. Возвышаясь надо мной, стоял, обвешанный рубашками, полотенцами и влажной панамкой, Роман. Из-под полотенца и панамки на голове торчал только красный облупленный нос с очками. Все остальное — сплошные занавески. Это было невыносимо.

Глава четырнадцатая

Жара и Рома довели меня до изнеможения. Я встала, стерла полотенцем пот с лица, разбежалась и с самого высокого края скалы прыгнула в море. Волны приятно, щекотно сразу обняли мое разгоряченное тело. Плыла под водой, пока хватало дыхания. За это время я успела разглядеть всю эту красоту, скрытую от внешнего мира. Тут была святая тишина, божественный сумрак и простор. Изредка проплывали отдельные рыбки и медузы. Здесь, под самой скалой, на дне лежал огромный ее осколок. И я подумала, не дай бог неудачно нырнуть и напороться на него — верная смерть. И для себя подметила, что нужно посильнее отталкиваться и нырять подальше. На этом мой запас воздуха иссяк. Когда я вынырнула наружу и посмотрела на берег, который был довольно-таки далеко, я увидела, что иностранец сидит рядом с занавешенным Романом и о чем-то говорит. И, как мне показалось издалека, Рома с ним легко общается. Вот что значит МГИМОшник, — подумала я, — только на втором курсе, а уже так шпарит. Но идти к ним мне все же не хотелось. Выйдя на берег, я залезла на ту скалу, с которой прыгала в воду, подошла к самому краю и села на белый гладкий камень. Со стороны можно было подумать, что я любительница острых ощущений. Сидеть и болтать ножками в пропасти со скалы высотой не меньше 20 метров, а то и больше — не каждому по душе. Но мне было все равно где, лишь бы не с этой «занавеской».

Здесь было так замечательно, как на небе. Абсолютно никого и только море внизу, небо сверху и чайки наравне с тобой. Я сидела, подставив лицо солнцу, которое беспощадно рисовало на мне веснушки и выбеливало волосы. А за закрытыми веками на синем фоне вновь был он, Надеждин. Он улыбался мне и звал с собой куда-то вдаль, в границу между морем и небом. Он протягивал ко мне руки и звал по имени, он говорил: «Лена, Лена»! Я чувствовала, как приятно по мне стекали капельки морской воды, которая еще не обсохла. И тут я явственно услышала над собой голос: «Лена»! Сердце оборвалось, я резко оглянулась, увидела его, попыталась встать, поскользнулась на мокром камне и стремительно полетела вниз головой со скалы. И в этот момент только промелькнуло: «Ну, вот и я как чайка. 20 метров. Камень». Удар!!! Какой-то туман, ничего не видно, легкие наполняются чем-то холодным, наверное, это вода… ну вот я и сама становлюсь частичкой этой святой тишины, божественного сумрака и простора. Что-то непонятное у меня в голове, какие-то мысли и… все!

Глава пятнадцатая

Уже был поздний вечер, когда я почувствовала пудовую тяжесть на веках, в руках и ногах. Что-то ужасно тяжелое давило на меня. С трудом приоткрыв глаза, я в маленькую смутную щелочку между ресниц увидела белые стены, белый потолок, белые лампы и черные дырки окон с белыми занавесками. Я попыталась поднять свинцовую руку, но она бессильно упала, как не моя. И вдруг кто-то своей горячей рукой взял мою холодную и поднес к теплым, как парное молоко, губам. Я подняла воспаленные веки и увидела его, моего соседа иностранца. Я тут же поняла, кого он мне напоминал. Теперь я видела, что не напоминал, а был тем, кого я так ждала, искала и в кого так верила. Загар ему очень был к лицу. Он улыбался, но глаза его были полны слез. Я не понимала, почему он плачет. Ведь я нашла его, нашла. Он снова со мной. Я растянула сухие воспаленные губы в улыбку. Не знаю, какой она получилась, но у меня почему-то тоже против воли, сами собой потекли слезы. Я не хотела плакать, потому что за слезами я ничего не видела, но стереть их не могла. Руки вновь были непослушны и тяжелы.

За дверями были еле слышны голоса медсестер. Где-то далеко звучала тихая грустная музыка.

Все, чем я могла выразить свои чувства, это слезы, улыбка и слово, которое я сказала с трудом. Это слово «Саша».

— Молчи, — сказал он и положил рядом со мной букет из диких роз и лесного папоротника. Боже, что после этого творилось у меня в душе, теперь я понимала, кто каждую ночь взбирался ко мне на балкон и приносил такие великолепные букеты. Я не могла на него насмотреться, но чувствовала жуткую усталость, боль в спине, голове, глазах. Мои веки тяжелели, глаза закрывались.

— Тебе нужно отдохнуть. Закрой глаза и спи.

— Ты больше никогда не уйдешь? Ты всегда будешь рядом со мной?

— Я не уйду, я всегда буду с тобой, — сказал он. — Спокойной ночи!

Я закрыла глаза и стала проваливаться в бездну сна. А в голове еще повторялась эта фраза, которая когда-то произносилась им с телеэкрана, была для меня символом разлуки и которая теперь была сказана так тепло и проникала в самое сердце. И я засыпала с мыслью о том, что он теперь всегда рядом. Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи…

Спокойной ночи… Вместе с тетрадью закончился и мой отдых в Анапе. Наутро мне в Москву. Я опять вспоминал то лето, когда мы всей семьей отдыхали в Абхазии, в живописном месте под названием Холодная речка. Белые скалы, вековые сосны, теплое море, гостеприимные жители республики. Особенно вспоминалась та скала, с которой мы часто ныряли с сестрой. С нее почти всегда в солнечную погоду было видно дно… но дно далекое, а на дне красивая раковина. Как ни старались сестра и я, разрывая легкие и не щадя барабанные перепонки, как мы ни пытались, но не могли донырнуть до дна… все было тщетно. Слишком глубоко. Но однажды, придя рано утром, чтобы никто не видел, я забрался чуть выше «разумного», скользя мокрыми ногами по гладкой белой поверхности скалы, таща с собой увесистый валун, я рисковал сорваться каждую секунду. Взобравшись высоко, насколько мог, и оттолкнувшись сильнее, ушел в глубь воды вслед за тяжестью камня в ладонях… Раковина, подаренная в тот же солнечный день сестренке, теперь как свидетельство того прекрасного времени лежит в коробке вместе с ее тетрадями, а на дне… На дне морском остался только огромный обломок той белой скалы.

В надвигающихся сумерках где-то недалеко звонили колокола церкви и звали прихожан к вечерне. Я с сожалением закрыл тетрадь, и, бросив прощальный взгляд на пролив, побрел по пустынным и пыльным улочкам старого города. Шел и думал о своей жизни. Было очень тихо, и даже лая собак, так привычного для маленьких городков, почему-то не было слышно. Людей не было видно, и только запахи жареной рыбы, украинских борщей на чесноке, которыми тянуло из-за перекосившихся калиток, выдавали их существование. У меня внутри было какое-то щемящее чувство. Я его объяснить не мог, что было в его основе? То ли мысли о судьбе Лермонтова, рано погибшего и не дописавшего свою прозу, то ли мысли о Печорине и девушках, которых он любил, то ли незримость их присутствия, которая была в каждом дуновении ветерка, в тенях отбрасываемых деревьями в лучах уходящего солнца, то ли мысли о сестре и о том, что никогда она уже не закончит свои повести, не споет нам новую песню, то ли некое необъяснимое чувство незавершенности моей поездки, легкое разочарование, что мечты так и остались мечтами, и я не встретил свой мираж… а может ощущение непостижимости красоты Жизни и ее невозвратности в уходящем дне.