Евгений Евтушенко - Казанский университет

Евтушенко Евгений

Казанский университет

Поэма

Задача состоит в том, чтобы учиться.

Русскому народу образование не нужно,

ибо оно научает логически мыслить.

1. МОСТ

Спасибо, девочка из города Казани,за то, что вы мне доброе сказали.Возникли вы в берете голубом,народоволка с чистым детским лбом,с косой жгутом, с осанкой благородной,не дочь циничной бомбы водородной,а дочь наивных террористских бомб.Казань, Казань, татарская столица,предположить ты даже не могла,как накрепко Россия настоитсяпод крышкою бурлящего котла.И в пахнущий казарменными щами,Европою приправленный настойвойдут Державин, Лобачевский, Щапов,войдут и Каракозов и Толстой.Шаляпина ты голосом подаришь,и пекаря чудного одноготак пончиками с сахаром придавишь,что после Горьким сделаешь его.Казань — пекарня душная умов.Когда Казань взяла меня за жабры,я, задыхаясь, дергался зажатомежду томов, подшивок и домов.Читал в спецзалах, полных картотек,лицо усмешкой горькой исковеркав,доносы девятнадцатого векана идолов твоих, двадцатый век.Я корчился на смятой простыне.Кусал подушку. Все внутри болело:так неуклюже торкалась поэма,ну хоть грызи известку на стене.Я около вокзала жил тогда.Был запах шпал в том тесном, одинарном,и по ночам, летя над одеялом,по ребрам грохотали поезда.В ячейках алюминиевых пивоплясало, пооббив себе бока.Россия чемоданы облупила,играя в подкидного дурака.И пели хором, и храпели хором.Бузил командировочный Ноздрев,и пьяные гармошки переходоврыдали под удары буферов.И поезда по-бабьи голосили,мне позвонки считая на спине…Куда ты едешь все-таки, Россия?Не знаю я, но знаю, что по мне.Я мост. По мне, все тело сотрясая,холопов дровни, розвальни малют,с боярыней Морозовою сани,теплушки и пролетки, танки прут.По мне ползут с веригами калеки.По мне, махая веером возам,скользит императрицына каретавдоль ряженых потемкинских пейзан.Я вижу клейма, кандалы и язвы.Я русской кровью щедро угощен.В моих кишках колесами увязлателега, та, где в клетке — Пугачев.На мне Волконской выпавший флакончикеще у следа пошевней лежит,и Пущина крамольный колокольчикнабатом-крошкой к Пушкину спешит.Еще дышу я пушкинской крылаткой,еще дышу радищевской дохой,заплеванный, залусканный треклятойбулгаринской газетной шелухой.Нет, не пропало, что упало с воза.С меня не смоет никаким дождемпот бурлаков, солдаток, вдовьи слезыи кровь крестьян, забитых батожьем.И по себе, такому и сякому,на копоть и на тряску не ворча,я на подножке мчащего сегодняво имя завтра еду во вчера.Назад — чтобы с грядущим рядом встать!Назад не означает — на попятный.Бездумное вперед толкает вспять,и вдаль бросает трезвый ход обратный.Назад, художник! Харкая, сипя,на поручнях вися, в пыли и саже,и там, где черт, а может, бог подскажет,стоп-кран,срывая пломбу,на себя!

2. МАГНИЦКИЙ

Казанский университет по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению.

Наш век железный, век цепей,Штыков, законов бестолковыхПлодит без счету не людейЛюдишек дрянненьких, грошовых.Из стихотворения, ходившегоу студентов в рукописиКогда вгоняют в гроб поэтови правит серое ничто,ни Пушкин и ни Грибоедовкак воспитатели — не то.И как естествен был в мясницкойтопор в разделке свежих туш,так был естествен и Магницкийкак попечитель юных душ.За что такое выдвиженье?За соблазнительный совет,что подлежит уничтоженьюКазанский университет.«Но что подумают на Темзе?»прикинул трезво царь в уме.«Уничтожать, mon Dieux, зачем же?»«Исправить» — было резюме.Магницкий понял умно должность.Легко понять и дуракам:исправить — это уничтожить,но только не под барабан.Суть попечительства в Россиисвелась в одну паучью нить:«Топи котят, пока слепые,Прозреют — поздно их топить».Но когти делаются злеев мешке от гибели в вершке.Вдвойне опаснее прозренье,произошедшее в мешке.Что со студентами поделать?Дают такие кренделя,как он, Магницкий, ни потеет,как ни потеют педеля.Внушаешь суть основ имперских,порочишь чьи-то имена,ну а у них в тетрадках дерзких:«Товарищ, верь: взойдет она…»Царь на Руси не так уж страшен,страшнее царские царьки.И, метусясь в охранном раже,зверел Магницкий от тоски.За православие лютуя,являя ревностную страсть,он веру принял бы любую,но только ту, за коей власть.При переменах не теряясь,угреподобный лицемер,он даже стал бы вольтерьянцем,когда б на троне был Вольтер.Но в собственную паутинувконец запутывался он,и присягнул он Константину,а Николай взошел на трон.История грубей расчета.В расчете чуть перетончии на тебе самом чечеткудругие спляшут резвачи.И вот конец, почти острожный.Трусит в кибитке попростейпод кличкой «неблагонадежный»надежа прежняя властей.Ни вицмундира, и ни бала,и ни котлетки де-воляй…Какая редкая опала,когда в опале негодяй.Уха на ужин тараканья,и, «полевевший» от обид,«В России губят дарованья»,гасильник разума скорбит.Как будто крысу запах сала,в опале дразнит прежний сан.Палач «левеет» запоздало,когда он жертвой станет сам.И тот, кто подлостью осилен,но только подлостью был жив,тот в книге памяти Россииуничтоженью подлежит.

3. ЛОБАЧЕВСКИЙ

Худое поведение студента Николая

Лобачевского, мечтательное о себе

самомнение, упорство, неповиновение,

грубости, нарушения порядка и отчасти

возмутительные поступки; оказывая их,

в значительной степени явил признаки

безбожия.

К холере можно привыкать и в ней обдерживаться.

Как одно из темных преступлений,для тупиц недоказуем гений.Что за юнец с локтями драными,буян с дырявыми карманами,главарь в студенческой орде,так заговорщицки подмигиваети вдруг с разбега перепрыгиваетпрофессора, как в чехарде?Что за старик над фолиантамии с перстнем царским бриллиантовым,руке мешающем писать?Соизволенья не испрашивая,через эпоху ошарашеннуюон тайно прыгает опять.Да, он таким остался редкостнымполустудентом-полуректором.Адью, мальчишества пушок!Достойней, чем прыжок для зрителей,прыжок невидимый, презрительныйугрюмой зрелости прыжок.Легко в студентах прогрессивничать,свободомыслием красивничать,но глядь-поглядь — утих левак,и пусть еще он ерепенится,уже висят пеленки первенца,как белый выкинутый флаг.Кто титулярные советники?Раскаявшиеся студентики.Кто повзрослел — тот «поправел».Но зрелость гения не кается,а с юностью пересекается,как с параллелью параллель.«Либо подлостьлибо честность.Получестности в мире нет»аксиома твоя,Лобачевский,не вошедшая, правда, в предмет.Греч на тебя своих борзых науськал.У всех невежд — палаческая спесь,и если декабристы есть в науке,то Муравьевы-вешатели есть.Твой гений осмеяли,оболгали.А между тем,пока под финь-шампаньжрал вальдшнепов с брусничкою Булгарин,ты от холеры защищал Казань.«Окстись, бабуся,охренела?Куда ты прешьсявходу нет!»«Солдатик, боязнохолера…Спастись бы в университет».Не спит уже неделю ректор.Как совести гражданской рекрут,он вдоль костров бредет сквозь дым,вконец бессонницей подкошен,нахохлясь мрачно, словно коршун,под капюшоном дехтяным.И чтобы не сойти с умаи принимать еще решенья,«Холера лучше, чем чума»единственное утешенье.Пылают трупы в штабелях,и на виду у вей Казанигорят дворянки в соболяхи крепостные бабы в рвани.О, гений,сам себя спроси:«Неужто,право,непреложнолишь при холере на Руситы,демократия,возможна?»Но власть в руках у лицемера,бациллами начинена,как ненасытная холерагораздо хуже, чем чума.Ты открой глазачерно в них.Поглядипо всей Россиина чиновнике чиновник,как бацилла на бацилле.Клюкой стучится в окна страх.Ратуйте, люди,крест целуйте!Что плач по мертвым!В штабелях,крича,горят живые люди.В холеру эту и чуму,дыша удушьем, как озоном,уж лучше вспыхнуть самому,чем в общей груде быть сожженным!И ректор видит отблеск тот,когда в отчаявшемся бунтенародоволец подожжетсебя, как факел,в Шлиссельбурге.Как разгорится тот огонь!И запылают в той же драместудент у входа в Пентагон,монах буддийский во Вьетнаме.Но все же малотолько вспыхнуть.Что после?Пепел и зола.Самосожжение — не выход.Горенью вечному хвала!Кто в мире факел,кто окурок,и скажетсинеглазый турок,носить привыкший робу в тюрьмах,а не в гостиныхвицмундир:«Ведь если он гореть не будет,ведь если ты гореть не будешь,ведь если я гореть не буду,то кто тогда согреет мир?!»Шаркуны,шишковисты,насильники,вам гаситьне гореть суждено.На светильники и гасильникичеловечество разделено.И светильники не примиряютсяс темнотойв наитемные дни,а гасильники притворяются,что светильникиэто они.Но победу,гений,можешь праздновать,даже если ты совсем один,если у тебя,светильник разума,гривенника нет на керосин.Свет — в отставке.Ректорствует темь.Словно некто,вроде постороннего,Лобачевский выброшен из стенуниверситета,им построенного.Лобачевский слепнет.Бродит призраком,кутаясьв засаленный халат.Горек мед быть за границей признанным,ежели на родине хулят.«Варя, свет зажги!..Дай мне — я сам».А жена, иссохшая от горя,поднося свечук его глазам,шепчет:«Ты совсем не видишь, Коля».«Вижу! — он кричит,но не жене,а слепцам,глумящимся бесстыженадо всеми зрячими в стране.Вижупонимаете вывижу!»Слепота в России, слепота.Всяот головы и до хвостаты гниешь,империя чиновничья,как слепое,жалкоечудовище.«Умираю…Варя, постели…Мы еще душою крепостные,но потомки нашипусть не мы!это демократия России.И Россия путь отыщет свой,полыхаяболевымболидомпо не предугаданной Эвклидомпьяной,но направленной кривой».Еще зеркало не занавесили,но лежит,барельефно суров,тот старик,что мальчишкой на лестницеперепрыгивал профессоров.Есть у всех умирающих прихоти,и он шепчет,попа отстраня:«Перепрыгивайте,перепрыгивайте,перепрыгивайте меня».

4. ТОЛСТОЙ