Роберт Рождественский - Лучшие стихи и песни

Роберт Рождественский

Лучшие стихи и песни

© Рождественский Р. И. (наследники), 2013

© ООО «Издательство Астрель», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru) Перед вами – сборник гражданской лирики, статей и черновых записей Роберта Рождественского (1932–1994), одного из плеяды «шестидесятников», поэтов «оттепели», переживших свою страну. Стихи расположены в хронологическом порядке, от ранних, наивных клятв пятидесятых («не изменю флагу цвета крови моей») до горьких последних стихов начала девяностых («ты меня в поход не зови, мы и так по пояс в крови»). Составители намеренно не вычеркивали излишне «коммунистические» стихи: на их фоне видно становление поэта, его взросление. И поэтому сборник можно читать как мемуары, очень личный отчет о временах «оттепели» и «застоя», а можно – как любовный роман, историю человека, который любил свою родину, свято верил всей ее прекрасной лжи и высокой правде, но потом его страна умерла, и вместе с растерянностью к нему пришла мудрость. А еще это – детектив, где тайны раскрываются слишком поздно, а убийцей оказывается время.

«Нахожусь ли в дальних краях…»

Нахожусь ли в дальних краях,

ненавижу или люблю, —

от большого,

от главного

я —

четвертуйте —

не отступлю.

Расстреляйте —

не изменю

флагу

цвета крови моей.

Эту веру я свято храню

девять тысяч

нелегких дней.

С первым вздохом,

с первым глотком

материнского молока

эта вера со мной.

И пока

я с дорожным ветром

знаком,

и пока, не сгибаясь,

хожу

по не ставшей пухом земле,

и пока я помню о зле,

и пока с друзьями дружу,

и пока не сгорел в огне,

эта вера

будет жива.

Чтоб ее уничтожить во мне,

надо сердце убить

сперва.

Начало

«Я родился…»

Я родился —

нескладным и длинным —

в одну из влажных ночей.

Грибные июньские ливни

звенели,

как связки ключей.

Приоткрыли огромный мир они,

зайчиками прошлись по стене.

«Ребенок

удивительно смирный…» —

врач сказал обо мне.

…А соседка достала карты,

и они сообщили,

что

буду я не слишком богатым,

но очень спокойным зато.

Не пойду ни в какие бури,

неудачи

смогу обойти

и что дальних дорог

не будет

на моем пути.

Что судьбою,

мне богом данной

(на ладони вся жизнь моя!),

познакомлюсь

с бубновой дамой,

такой же смирной,

как я…

Было дождливо и рано.

Жить сто лет

кукушка звала.

Но глупые карты

врали!

А за ними соседка

врала!

Наврала она про дорогу.

Наврала она про покой…

Карты врали!..

И слава богу,

слава людям,

что я не такой!

Что по жилам бунтует сила,

недовольство собой храня.

Слава жизни!

Большое спасибо

ей

за то, что мяла меня!

Наделила мечтой богатой,

опалила ветром сквозным,

не поверила

бабьим картам,

а поверила

ливням грибным.

Стихи о моем имени

Ояру Вациетису

Мне говорят:

«Послушайте,

упрямиться чего вам?

Пришла пора исправить ошибки отцов.

Перемените имя.

Станьте Родионом.

Или же Романом, в конце концов…»

Мне это повторяют…

А у меня на родине

в начале тридцатых

в круговерти дней

партийные родители

называли Робертами

спеленатых,

розовых,

орущих парней…

Кулацкие обрезы ухали страшно.

Кружилась над Алтаем рыжая листва…

Мне шепчут:

«Имя Роберт

пахнет иностранщиной…»

А я усмехаюсь на эти слова.

Припомнитесь, тридцатые!

Вернись, тугое эхо!

Над миром неустроенным громыхни опять.

Я скажу о Роберте,

о Роберте Эйхе!

В честь его

стоило детей называть!

Я скажу об Эйхе.

Я верю: мне знаком он —

большой,

неторопливый, как река Иртыш…

Приезжал в Косиху секретарь крайкома.

Веселый человечище.

Могучий латыш.

Он приезжал в морозы,

по-сибирски лютые,

своей несокрушимостью

недругов разя.

Не пахло иностранщиной!

Пахло

Революцией!

И были у Революции

ясные глаза…

А годы над страною летели громадно.

На почерневших реках

дождь проступал,

как сырь…

Товарищ Революция!

Неужто ты обманута?!

Товарищ Революция,

где же твой сын?

В какую мглу запрятан?

Каким исхлестан ветром?

Железный человечище.

Солдат Октября.

Какими подлецами

растоптан,

оклеветан?..

Неужто, Революция,

жизнь его – зря?!

От боли, от обиды

напрягутся мышцы.

Но он и тогда не дрогнет,

все муки стерпя.

В своем последнем крике,

в последней самой мысли,

товарищ Революция,

он верил в тебя!..

Да будет ложь бессильной.

Да будет полной правда…

Ты слышишь, Революция,

знамен багровых

плеск?

Во имя Революции —

торжественно и прямо —

навстречу письмам

Эйхе

встает партийный съезд!

Рокочет «Интернационал»

весомо и надежно.

И вот,

проклиная жестокое вранье,

поет Роберт Эйхе —

мой незабвенный тезка!..

Спасибо вам, родители,

за имя мое…

Наверно, где-то ждет меня

мой последний

день.

Кипят снега над степью.

Зубасто встали надолбы…

Несем мы имена

удивительных людей.

Не уронить бы!

Не запятнать бы!

Сын Веры

Я —

сын Веры…

Я давно не писал тебе писем,

Вера Павловна.

Унесли меня ветры,

напевали мне ветры

то нахально,

то грозно,

то жалобно.

Я – сын Веры.

О, как помогла ты мне, мама!

Мама Вера…

Ты меня на вокзалах пустых обнимала,

мама Вера.

Я —

сын Веры.

Непутевого сына

ждала обратно

мама Вера…

И просила в письмах

писать только правду

мама Вера…

Я —

сын Веры!

Веры не в бога,

не в ангелов, не в загробные штуки!

Я —

сын веры в солнце,

которое хлещет

сквозь рваные тучи!

Я —

сын веры в труд человека.

В цветы на земле обгорелой.

Я —

сын веры!

Веры в молчанье

под пыткой!

И в песню перед расстрелом!

Я —

сын веры в земную любовь,

ослепительную, как чудо.

Я —

сын веры в Завтра —

такое, какое хочу я!

И в людей,

как дорога, широких!

Откровенных.

Стоящих…

Я —

сын Веры,

презираю хлюпиков!

Ненавижу плаксивых и стонущих!..

Я пишу тебе правду,

мама Вера.

Пишу только правду…

Дел – по горло!

Прости,

я не скоро

вернусь обратно.

«Та зима была, будто война…»

Та зима была, будто война, —

лютой.

Пробуравлена,

прокалена ветром.

Снег лежал,

навалясь на январь грудой.

И кряхтели дома под его весом.

По щербатому полу мороз крался.

Кашлял новый учитель Сергей Саныч.

Застывали чернила

у нас в классе.

И контрольный диктант

отменял завуч…

Я считал,

что не зря голосит ветер,

не случайно болит по утрам горло,

потому что остались на всем свете

лишь зима и война —

из времен года!

И хлестала пурга по земле крупно,

и дрожала река в ледяном гуле.

И продышины в окнах

цвели кругло,

будто в каждую кто-то всадил

пулю!..

И надела соседка

платок вдовий.

И стонала она допоздна-поздно…

Та зима была, будто война, —

долгой.

Вспоминаю

и даже сейчас мерзну.

Счет

Сначала

ровно тысячу дней,

потом еще четыреста дней,

а после еще

восемнадцать дней

(так подсчитано)

шла война.

Невозможно было привыкнуть к ней,

невозможно было не думать о ней.

Благословляла,

крестила, казнила

и миловала она.

И тот,

чья юность осталась в ней,

кто сегодня не может забыть о ней,

говорит о ней

и молчит о ней

в окружении внуков,

лекарств

и седин,

мечтает прожить еще тысячу дней,

потом еще четыреста дней,

потом еще восемнадцать дней.

А после —

хотя бы еще один.

Реквием (из поэмы)

Памяти наших отцов и старших братьев, памяти вечно молодых солдат и офицеров Советской Армии, павших на фронтах Великой Отечественной войны.

1.

Вечная

Слава

Героям!

Вечная слава!

Вечная слава!

Вечная

слава

героям!

Слава героям!

Слава!!

…Но зачем она им,

эта слава, —

мертвым?

Для чего она им,

эта слава, —

павшим?

Все живое —

спасшим.

Себя —

не спасшим.

Для чего она им,

эта слава, —

мертвым?..

Если молнии в тучах заплещутся жарко

и огромное небо

от грома оглохнет,

если крикнут

все люди земного шара, —

ни один из погибших

даже не вздрогнет.