Василий Федоров - Женитьба Дон-Жуана

Василий Федоров

Женитьба Дон-Жуана

От автора

Как бывало со мной и прежде, эта поэма явилась для меня полной неожиданностью. Сначала хотелось написать стихотворение с названием «Женитьба Дон-Жуана», проследить чисто психологический момент такого шага, что само по себе настраивало на иронию и шутливость. Если бы стихотворение написалось, о поэме не было бы и речи, однако при многих попытках мне оно не давалось по формальным причинам. Привычный и верный мне ямб на этот случай оказался бессильным, может быть, по той же причине, о которой сказано в самом начале пушкинской поэмы «Домик в Коломне»:

Четырехстопный ямб мне надоел:Им пишет всякий. Мальчикам в забавуПора б его оставить. Я хотелДавным-давно приняться за октаву.

Случилось, что меня, наоборот, выручила мальчишеская забава. Когда-то в Марьевке, бегло знакомый с октавой и спенсеровской строфой «Чайльд Гарольда», не имея их под рукой, я начал сочинять что-то шутливое, будучи уверенным, что пользуюсь одной из этих классических форм. К моему позднему удивлению, моя «октава» оказалась строфой, которая мне пока не встречалась в русской поэзии, а главное — она пришлась к моему двору, к замыслу, внеся в него некие мечтания моей ранней юности. Объемная форма строфы открыла мне возможности поэмы.

В подзаголовке поэма названа иронической не для оправдания шутливости, насмешливости, даже сарказма ее отдельных мест. Ирония в ней, на мой взгляд, носит структурный характер. Со многих явлений она должна снимать элемент привычности, обнаруживать в этой привычности и комическое и трагическое даже в их соседстве. Ирония вообще обладает пластикой тональных переходов.

Возможен вопрос: а зачем далекого нам Дон-Жуана делать нашим современником? Можно было бы ответить, что так в свое время делали и Мольер, и Байрон, и Пушкин, но этого мало. Дело в том, что многие узлы нашей морально-нравственной жизни, которые мы распутываем, были завязаны в далеком-далеком прошлом. Сохраняя преемственность прежних Дон-Жуанов с их романтическим ореолом, мой Жуан в жажде семейного счастья, как одного из главных смыслов жизни, проходит путь от героя и полубога к человеку.

Песнь первая

У бога мертвых нет…

Пройдя через векаПо многим странам,Стихам,Поэмам,Драмам и романам,Пройдя легенд мистический туман,Познав мужей ревнивых гнев и ропот,Душой устав и накопивши опыт,В наш новый век женился Дон-Жуан.А впрочем, к безрассудному починуИмел Жуан двоякую причину.

Женился он,Сказать приятно мне,Не где-то, не в какой-то там стране,А именно у нас, в Стране Советов,Где появился после тех времен,Когда стал замечать, что обойденВниманьем своих западных поэтов.Не мнил и здесь к Суркову в стих попасть,Но знал, что в новизнеНовей и страсть.

О, страсть любви!От самых давних днейОн дивным был художником страстей,Но многоцветье высших ощущенийСгубила буржуазности печать,Когда нужды не стало обольщать,Все женщины пошли без обольщений.А если чувства словом не цветут,От страстиОбновления не ждут.

Лишь страсть ценна.Прожив века, он знал,Как изменялся жизни идеал,Как старики к безусым шли на милость,Как занимали троны торгаши,Как падала во всем цена души,Как все менялось, билось и дробилось,Но страсть любвиВо все века и летаБыла как неразменная монета.

Явился онВ предел моей страны,Конечно же, не в поисках жены,Скорей всего хотел поволочиться.Когда ж увидел стройку вертопрах,Ее ошеломительный размах,Решил остаться и переучиться,Чтоб смыть с душиБез прежнего цинизмаРодимое пятно феодализма.

Итак, на стройкеСтрасти пилигримПрижился даже именем своим:Жуан ли, Жан ли, был бы работяга.В то время, как теперь сдается нам,К туманным иностранным именамБыла у нас особенная тяга,Хоть римский Цицерон, к чему чиниться,Звучит по-русскиВроде Чечевицын.

И все-таки потомПриставку «дон»,Как ни звучна была, отбросил он,Взял и отсек без всякого терзанья,Как отсекают, взятую в щепоть,Вполне живую, трепетную плотьПри тягостном обряде обрезанья.Жуан без «дон» по собственной охотеСтал проще,Как еврей без крайней плоти.

Не диво ли,От первого «люблю»У нас закон оберегал семью,А строгому закону в подкрепленьеЧерез цехком, завком и женсовет,Партком и комсомольский комитетБыл и закон общественного мненья,И тот, кто преступал за грань закона,Не избегал поройИ фельетона.

«Вот хорошо,—Подумал жен желанник,—Что у семьи так много добрых нянек,Особенно для грешных, кто, как я,Решил навек оставить круг порочный,С такой подмогой счастье будет прочно.Долой разврат!Да здравствует семья!»Тогда еще не знал он иносказ:«Семь добрых нянек,А дитя — без глаз».

«Долой разврат!»Сказать-то просто. Кстати,Поговорим немного о разврате,Перелистнем страницы словарей,Откроем те, где есть определеньеРазврату, как порочному явленью,С позиций моралистов наших дней.Увы, воображенью не мешая,Молчит Энциклопедия Большая.

С послушностьюНаипримерных чадВослед Большой и Малые молчат.Но тут себе позволю замечанье:Встречаются и в жизни иногдаТакие рассуждения, когдаБывает вразумительней молчанье.Ну сами посудите: для моралиНе стало б легче,Если бы орали.

А может,Надо только ликовать,Что дали мне возможность толковатьДобра и зла житейские приметы.Меж ними очень узенький порог:Чуть-чуть переступил — уже порок,Чуть-чуть недоступил — порока нету.А мера где, чтобы в разврат не впасть?Одна лишь мера —Истинная страсть.

Не бойтесь страсти,Но в любви горячейЛюбая страстьДолжна быть только зрячей.Пусть синие померкнут небеса,Пусть голубые рухнут небосводы,Но писанные матерью-природойЛюбви своей храните адреса.В мужчине с женщинойЕсть святый дух,Когда хранится ими тайна двух.

Открывший тайну —У порока в нетях,К ночам любви не подпускайте третьихНи воспаленных, ни холодных глаз,Чтоб трезвым не раскаиваться завтра,Из ласк любви не делайте театра,Не выставляйте счастье напоказ.А для картин о чуде женских ножекНам нужен не развратник,А художник.

Еще и ныне вызывает спорРембрандта мудрого «Ночной дозор».На той картине в призрачном лучеСтоит среди дозорных, в их оплотеНе то девчонка-нищенка в лохмотьях,Не то принцесса в золотой парче.В лохмотьях — тем,В ком мало интереса,Влюбленному любовь —Всегда принцесса.

Иной готовПри чувстве небогатомЛюбое чувство называть развратом.Увидев наготу на полотне,Такой спешит с поспешностью кретинаОт самой благороднейшей картиныС тупым упреком к собственной жене.Хоть крик борца со всяческими «мини» —Не крик лиВопиющего в пустыне?

Художник — полубог,Когда творит,Влюбленный — бог,Когда душой горит,Но по возможности воспламеняться,По высшему призванию творцов —Детей, картин ли —В качестве отцовОни местами могут поменяться.Прекрасна страсть, взлетевшая высоко,А холодность души — душа порока.

Как часто бьютВ ревнительный набат,Как часто говорят:«Разврат!.. Разврат!..»Разврат — когда из низких побуждений,Когда же побужденья высоки…Не юноши, а чаще старикиСкользят на тропках темных похождений.Нет, истинную страсть, ее азартаНе надо путатьС путами разврата.

Душа Жуана,Как одна из ста,Была добра, наивна и чиста,Страдательно доверчива к тому же,На красоту отзывчиво-легка,Пред женщиной до ужаса робка,—Что вовсе странно для такого мужа.Еще странней, что в нем преобладалоНе мужество,А женское начало.

И вот теперьИз этого клубкаПотянем нить с понятием «робка»,Посмотрим и заметим к удивленью,Что эта робость в нитке не одна,Что эта робость мудро сплетенаС готовностью к ее преодоленью.Так истинный актер, талант бесценный,От робости дрожитЗа шаг до сцены.

И все жеВ ситуации любойЖуан по страсти был самим собой.Жалка лишь подражания печать,Поскольку подражатели желаютТого, кому нахально подражают,Перешуметь, на крик перекричать.Нет, не Жуан смешон,Смешней всегоСлепые подражатели его.

Мы с ним сошлись,Встречаясь на работе,На зауральском авиазаводе.Не жалуюсь, что жизнь меня свелаИ крепко подружила как-то сразуС конструктором, тогда из цеха плазов,Из группы элерона и крыла.Здесь, как в любвиНегаснущего жженья,Конструкторам нужно воображенье.

Высокий,Строгий,То горяч, то тих,Глядел он на творенье рук своих,На связь узлов очерченного плана.Скажу, на сердце руку положа,Жуан при толкованье чертежаБыл строже толкователей Корана.Недаром святость плазового цехаБыла для заводских,Как туркам — Мекка…

В то времяИз туманной красотыВ нем проступали четкие черты.Так юности нетронутые лица,Всегда чуть-чуть хмельные без вина,Всегда в туманце, будто после сна,Вдруг обретут гранитные границы.А эта четкость, эта твердость камняУ женщин будитБольшие желанья.

Так и случилось.Изо всех дорогОни искали всяческий предлогПрийти к Жуану, как на техэкзамен,С холодным равнодушьем напускнымПоговорить о срочном деле с ним,Остекленев влюбленными глазами,Потом уйти,Не выяснив значеньяКаких-нибудь деталей сочлененье.

Но так себя вели,Боясь изнанки,Скорей всего студентки-практикантки,А женщины постарше тех девиц,Без всяких институтов и теорийПознавшие законы траекторий,Стрелять умели из других бойниц.Они-то ведали, что платья вырезГлаз ловко заглянувшегоНе выест.

Как всякийПоложительный герой,Он в строгости переборщал порой,Легко судил себя, судил других.Не будьте строгиК собственным изъянам,Вину за них отдайте обезьянам,Поскольку мы произошли от них.История в стремленье к идеалуНам не далаДругого матерьяла.

К своей жене,Чтоб не казалась мелкой,Не подходите с необъятной меркой,Иначе с ней не сжиться и не спеться.От женщины, коль не мудрит сама,Не надо ждать сверхмудрого ума,У женщины должно быть умным сердце.Она решает в случае любомСначала сердцем,А поздней — умом.

Жуана моего,Чтоб не мрачить,На этот счет не мне было учить,Но в нашем мире — мире небывалом,Где истины не ходят нагишом,—Мы устоим на принципе большомИ вдруг заспотыкаемся на малом.Так у него случилось в ходе делаС Аделаидою из техотдела.

Она была,Признать открыто надо,Не мирового женского стандарта,А если говорить начистоту,Ее до встречи с ним я видел трижды,Да, да, и ничего, а вот поди ж ты,Мой друг в ней заприметил красоту.Увидел он всей зоркостью своейПрелестное ушкоСреди кудрей.

В нем были хороши до удивленьяВсе линии, их матовые тени,Сферически-лирический овал,В другой овал миниатюрно вхожий.А кожа!.. Боже мой, так грубо кожейЯ чудо несказанное назвал.Теперь представьтеТот эффект великийОт сказочных светильниковПри лике.

Для женщин,Чтоб занять достойный ряд,Два ушка вот таких же — сущий клад.Но среди нас бывают добряки,Все хвалят в женщине —и то и это,Того не зная, что и две строкиИз пухлой книги делают поэта.Недаром за ушком 'В тенистой прядкеМой страстный другПомчался без оглядки.

Как встретилисьИ чем была награда,В подробностях рассказывать не надо.Он счастлив был, но говорил:— Пойми,Во мне все та же вековая рана.Я счастливПрежним счастьем Дон-Жуана,А не спокойной радостью семьи.Хочу иметь жену, иметь при нейРазноголосый выводок детей.

Почти супруг,Почти уже родитель,Он гордо оглядел свою обитель,Для этой цели годную вполне,Как пьяный в упоительном угаре,Вдруг потянулся к вековой гитаре,Тихонею висевшей на стене,С которой в прошлом,Будучи влюбленным,Пел серенадыВсяким разным доннам.

«Обманутый в жизниСудьбою зловещей,Не внял, не прозрел яПути своего.Потратил я жизньНа разгулы и женщин,Ни те, ни другиеНе стоят того.

Бессмертную славуМеняю охотноИ сердце вручаюЛишь смертной судьбе.На что мне бессмертье,Бессмертье бесплодно,Пока не увижуТворца я в себе.

Одну назову лишьСвоею судьбиной,Одна лишь на светеМне станет родной.Любви упоеньеНайду я в любимой,Все прелести мираОткрою в одной…»

Так пел он,Фантазируя при этом,Как, став отцом,Позднее станет дедом.Но счастье создавалось невзначайИ так же невзначай оно распалось.Кого на радость завлекает малость,Тот и от малости впадет в печаль.Как ни смешно,А роль судьбы зловещейАделаидины сыграли вещи,

О, вещи, вещи!..С темных древних днейОни друзья и спутники людей,Как лошади, собаки и коровы.У них есть память,Есть особый взгляд,Что человек забыл, они хранят,Не говоря до времени ни слова.Зато каким,Однажды неминучий,Бывает злым их говорок скрипучий.

Все вещиПо служивости своей.Сживаются с характером людей,Порой перенимают их недуги,—Быть может, в том и состоит уют,—Кряхтят, скрипят и даже предают,Как давние и близкие подруги.Иные женщины об этом знаютИ потому так частоИх меняют.

Не знала Ада,Только молодилась,Хотя Жуану в нянюшки годилась.Для разных специй был и разный срок:Зимой — охлада сыворотки млечной,А жарким летом — нежно молодечный,Зеленоватый огуречный сок.Зато она казалась молодой,Пока не привела его домой.

ВоскликнуБез намерений придиры:О, наши коммунальные квартиры!Ты входишь в них не просто, а нырком,Чутьем пройдя то занятое место,Доставшимся от бабушки в наследствоКаким-нибудь громоздким сундуком,Потом тебя от прочих потаенноВедут куда-то в темень,Как шпиона.

ПереступившиЗа второй порожек,Жуан увидел пару стройных ножек.Нет, нет, я не хочу интриговатьИ прикрывать их кружевной оборкой.Читатель милый, то была кроватьС подушками, уложенными горкой.А за кроватью, сторожившей вход,Стоял буфет, стул,Столик и комод.

О вещи, вещи,Даже без обновки,Как людям, вам нужны перестановки.Иной себя сто раз переметнет —И там нехорошо,И здесь не климат,Но вот однажды в угол передвинут,Глядишь, и свое место обретет.У Ады и в простенках и в углахВсе вещи былиНа своих местах.

Одно забыл.Стоял еще трельяж,Имевший тоже ветерана стаж.Трельяжиком его назвал бы я,Перед которым Ада то и делоЛегко порхала — о, она умелаПри госте прихорашивать себя,И как бы этим меж собой и имСоздать не что иное,Как интим.

Но что интим!Все атомы интимаНа этот случай пролетали мимо.Душа его, как прежде — налегке,На зов ее любви не отзывалась.«Где красота?Куда она девалась?» —И цепенел в позорном столбняке,Меж тем на кухне женщины-чистюлиСо злым усердьемЧистили кастрюли.

Коль ты в гостях,Умей себя улыбить,Предложенный напиток надо выпить.Чудак Жуан впервые пить не стал,А не имей он прошлого отрыжек,Не помни про себя известных книжек,То выпил бы, а выпив, и воздал,Но Байроны и прочие МольерыИзбаловали парняБольше меры.

Померкла Ада.В прежнем нежном стилеСветильники Жуану не светили,Они погасли, стала вялой речь…Как это горько!Чуткое на жалость,Мое бы сердце от сочувствий сжалось,Душа зажглась бы, чтоб любовь зажечь,Хоть в случае таком же наши АдыБывают с намиТак же беспощадны.

Кто виноват?Скажу не воровато,Скажу открыто — вещи виноваты.Послушны вещи лишь по мелочам,Но в главном, даже взять и стул-калеку,Не вещи потакали человеку,А человек приладился к вещам.Они-то Аду, равную годами,И делали при нихТакой, как сами.

Есть заведенья,Где на первый взглядПоношенные вещи молодят,Проделывая сложные работы:Как женщин красят, клеят ловко так,Что, нанеся на них волшебный лак,Им возвращают прежние красоты,Но дни пройдут, и где-нибудь, однако,Реальный возрастГлянет из-под лака.

У красоты нет возраста, когдаНичем не нарушима красота,Когда ее изнанка мудро скрыта.Земля в цвету юна, но шрам косойГеологу откроет мезозойИ меловые тайны мезолита.А наша Ада, как заметил гость,И без ущерба виделась насквозь.

Жуан подумал,Не желая лгать:«Пока не поздно, надо отступать.Еще одна победа — шаг к полону,Но если отступленье суждено,Пусть будет подготовлено оно,Иначе быть великому урону…»И тут мой друг задумался, решая,Как отступить,Ее не унижая?

На этот счетУ многих разнобой,Но вывод общий: поступись собой!Жуан глаза, приопуская веки,Трагически закрыл на этот раз.— Вы хороши… Я недостоин вас!..—И прочее… Ну, словом, как Онегин…Все мы цитатчики,Все мы богатыНе на свои слова,А на цитаты.

Они расстались,Что тут говорить,Расстались так, что некого коритьИ некого оплакать горьким плачем.Мой друг, неуязвимый до сих пор,Покинув затемненный коридор,Унес отраву первой неудачи.И сам я в юности немалый порохРастратил в этих жалких коридорах.

Вперед, вперед!Но строй моих октавНетороплив, как смешанный составВагонов пассажирских и товарных.Сам виноват, неторопливость их,Должно быть, от созвучий кольцевых,От полных рифм,Нерасторжимо парных.Зато октавы и прочны и строги,Такие не рассыплются в дороге.

Я самИ пассажирИ машинист,Сам для себя даю гудки и свист,Сам провожу ремонтные работы,Сам разгружаю грузы и гружу,Сам стрелочник, состав перевожу,Когда приходит время поворота.На повороте жизненных путейСудьба герояНам всегда видней.

Кто раз обжегся,Тот позднее всуеИ на холодное все время дует.Так и Жуан, с женитьбою - молчок,Замкнулся, на работе окопался,Я было начал… Бедный забрыкался,Как молодой некладеный бычок,Когда тому, пощекотав слегка,Ярмо наделиВ качестве венка.

Зато Жуана —Новость громче грома! —Избрали председателем цехкома,А старого решили проучить,Пустить хотя бы временно в негодностьЗа то, что сам, имея очередность,Не смел себе квартиры получить:Мол, если для себя не стал ты прытче,То для другихИ вовсе не добытчик!

Сей случай,Как внушительный урок,Лишь глупым и стыдливым был не впрок.«Нет, воле избирателей своих,—Иной подумал,— нечего перечить.Себя сначала надо обеспечить,А уж потом подумать о других.С такой программой,Посудив заглазно,Глядь, снова изберут единогласно».

Читатель мой,Ты спросишь поневоле:«А как Жуан в руководящей роли?»Ну что ж, скажу. Предшественник его,Перемотав ему и многим нервы,Стал в списке на квартиры снова первым.«А что еще?»Пока что ничего.Как раз в те дни,Когда он в роль входил,Я отпуск взял и к морю укатил.

Песнь вторая