Антология - Западноевропейская поэзия XХ века Страница 10

На русский язык переводится с середины 30-х годов.

БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЯНВАРЯ

(Кузбасская баллада)

Перевод М. Ваксмахера

Вечером в бараке бригадир сказал,Прижавшись к печке спиной:«Завтра — день памяти Ленина,Завтра у нас выходной».

Ночь была черна, как базальт.Тверд мороз, как гранит.А в бараке — сало и чай,Лопаты и динамит.

Люди бурили, долбили, скребли,Проклятый грунт был острей стекла.Тоскуя по снегу, стыла земля.Работа была, как грунт, тяжела.

Завтра — памяти Ленина день.Передышка завтра, привал.«Эй, бригадир, расскажи-ка нам,Что ты в тот год повидал».

«Нас, красноармейцев, из ПетроградаПрислали в Москву, в почетный караул.Выходим ночью из вагона — видим:Мороз-то уже к сорока шагнул.

Дома на улицах заиндевели,Словно изъедены ржавчиной седой…А еще страшней, чем мороз, чем ветер,Великая скорбь над Москвой…

Мне не забыть детей постаревших,Взрослых, что плачут по-детски, навзрыд.Улицы стонут, стонут площади,Камень слезой застывшей облит.

Гроб Ильича Москва обнимает,Кострами греет, как мать нежна.Как сегодня, вижу: идут и идутНароды и племена.

Скорбное солнце в морозной дымкеКажется не солнцем — луной.Руки жжет горячей огняВинтовки металл ледяной.

Поплыл над домами плач сирен.Паровозы — в клубах дыма и пара.Ударили пушки. Люди неслиЛенина вокруг земного шара.

Весь мир на Красную площадь пришел,С вождем прощался народ.Видите — у меня на партийном билетеДвадцать четвертый год…»

Люди смотрели на партийный билетСвоего бригадира. И в полумракеДо полуночи о Ленине шел разговорВ рабочем бараке.

А двадцать первого января,Утром, в морозный туман,Бригада лопаты взялаИ пошла в котлован.

Был этот день торжеством труда.Сорокаградусный злился мороз.Копали, взрывали, бурили, скребли.Котлован на глазах рос.

«Цемент привезут — послезавтра фундаментКласть начинаем, — бригадир кричал, —Чтоб через год дала металлДомна имени Ильича!»

МАЯКОВСКИЙ В БАГДАДИ

Перевод В. Швыряева

Горечь мечтает стать сладостью.

На севере лес. На юге пустыня.А запад с востоком окруженыОт соли и нефти зеленой и синейКаймой черноморской тяжелой волны.

Неба касаются сосен верхушки.На стареньких скрипках играют ветра.Лесник поселился на самой опушке,И этим довольна его детвора.

Из ясеня стол. Колыбель из каштана.В передней сундук и восточный кувшин,В котором когда-то пенился рьяноОсенний подарок крестьянских годин.

Волна мятежа обвалом грозила,Но слово, что в дар ему было дано,Мужало, росло, набирало силу,Как в темном подвале молодое вино.

Лесную свежесть впитало слово,Напев пастуха, улетающий вдаль,Усмешку лукавую басен КрыловаИ сказок Андерсена печаль.

Разин и Мюнцер ему подарилиУпрямство, а старый разбойник АрсенГоречь тех вин, что веками бродилиВ душных кувшинах у каменных стен.

Он в детстве скакал на фанерной лошадкеИ мог бы, как многие, преуспеть,Копируя росчерки прописей гладких,Но времени ветер учил его петь.

Еще до прихода войны и коммуныМолчание рощ, и лесов, и болотУже разбудило в ребенке трибунаТой бури, с которой пришел Пятый год.

Дуб у Риона в волны глядится.В предутренней дымке пути не видать.Но школьная юность — что вольная птица:К синему небу так же стремится,Как сладостью горечь мечтает стать.

РАПСОДИЯ: ХЛЕБ И РОЗЫ

(Из поэмы)

Перевод Ю. Хазанова

… Дрогнет ли рука, листая книгувплоть до эшафотов сорок пятого,на той странице, где венки и флаги?Пройдет ли токпо мышцам и костям?Что чувствовали мы? Что делали? Что думали?Как мы сражались в те дни,когда народы ленинской страныпогнали вспять жестокого врага?Когда они проложили нам путь домой —тебе и мне?Когда они, послушные своему героическому прошлому,выдержали испытание на разрыв, на стойкость?..

Мартовское утро в морозной мгле(воздух еще бормочет и дрожитот грома пушек),колышется туманный рассветнад тающими водами; передовые частидоверились наступающему днюи зыбким понтонным мостам.

Я — сплошной силуэт,блудный сын без лица,но сердечная мышцабурно нагнетает кровь,но дыхание дымится;я в полушубке и валенках,с наганом в кобуре —на сорок третьем году жизни —через камыши и заросли ивнякабреду, укрываясь от самолетов,бреду, укрываясь от снайперов,бреду по расползшейся глине,взбираюсь на крутой склон: явступаю на землю Австрии.И в обложкемоего воинского удостоверения —как послание потомкам —портрет Ленина.

ЭРНСТ ШЕНВИЗЕ

Эрнст Шенвизе (род. в 1905 г.) — Поэт, эссеист и радиодраматург. Учился в Венском университете. Первый сборник, «Радуга», был подготовлен в 1937 г. и тогда же, в рукописи, удостоен премии Венского университета. Изданию его помешала оккупация, на время которой Шенвизе уехал в Трансильванию, — сборник был выпущен лишь в 1947 г. Составитель антологий австрийской поэзии «Патмос» (1935) и «Австрийская лирика с 1945 года» (1960). С 1954 г. живет в Вене, профессор Венского университета.

На русский язык переводится впервые.

САПФИЧЕСКАЯ ОДА

Перевод Е. Витковского

Рук своих кольцо не сжимай, не надо, —Сына не спасти, — но спроси у сердцаСвоего, — и в нем ты вину отыщешьМатери каждой.

Не была ль ты матерью прежде — в Спарте,Не сама ль сынов ты на сечу слалаИ встречала радостно — победившихИли же мертвых.

Ты сама, о мать, помогла убийству!Неужели вновь загрубело сердце,Что убийцам в гордости ложной слалоБлагословенье?

Только смерть кругом, если сердце мыслитЛишь о смерти. Вот уже мир темнеет,Больше не встает на защиту сынаМать человека.

Я об этом думал — и вот, внезапно,Мне в окно сова застучала клювом,Прилетев на свет, — это голос мертвыхБыл подтвержденьем.

Все сперва растет у тебя под сердцем,Долгих девять месяцев вопрошая.Ах, у бога тщетно тогда ты просишьВечного мира.

Будь спасенье целью твоей — ты сможешьСыновей спасти, что живут миражем,Жаждут чистых тайн и встают упрямоПеред могилой.

Сын твой, — о, найдет ли тебя он снова?Только если ты позовешь и вспомнишь:Живо то, что полнило грудь, что сноваМожет гореть в ней.

Вот он, посмотри — он стоит, колеблясь,Знай, с тобой в союзе он станет сильным— Помни, мать: вкусишь на могиле сынаГоршие слезы.

Гордость и надменность в себе навекиРастопчи, чтоб им не воскреснуть в сыне, —Страшен час, в который в последний раз тыРуки заломишь.

КРИСТИНА БУСТА