Виктор Широков - Иглы мглы Страница 10

Александру Амвросьевичу Лужанину

Евгении Эргардовне Пфляубаум

Чтобы встретиться — надо расстаться.На юру. На ветру. Поутру.22-32-18Я когда-нибудь вновь наберу.Загудит телефонное чудо,и в копилку просыплется медь."Здравствуй, Виктор! Куда и откуда?Мы хотим на тебя посмотреть".И опять на такси я проедумимо Свислочи, славной реки.И опять мы затеем беседу,дорогие мои старики.Я прочту вам стихи, если можно.Я обследую книжный развал.Мне представить сейчас невозможно,что когда-то у вас не бывалКак бы ложь под меня ни копала,как бы враг ни палил из фузей,есть на улице Янки Купалыдом поэзии верных друзей.Как бы годы ни стали меняться,в лютый холод и в злую жару22-32-18я когда-нибудь вновь наберу.

Какая жизнь! Какой уют!К чему нам давний спор!Во всех киосках продают"Герцеговину Флор".Табак отборен и душист.Все гильзы на подбор.Бери, закуривай, артист,"Герцеговину Флор".Но что темнеешь ты с лица?Какой-такой укор?Неужто все же есть грязцав "Герцеговине Флор"?И в гильзах — порох, не табак,и все твои дела — "табак",поскольку ты — слабаки цепки удила.И помнится тяжелый уси жирный — жирный дым;и если даже ты не трус,то — жалкий подхалим.Держись за жизнь и за уют,на заверенья скор.Недаром всюду продают"Герцеговину Флор".Недаром… И смиряя нрав,припомни, коль учен,предупреждал тебя Минздрав?Предупреждал о чем?

Никого не надо заводить.Ни жены. Ни кошки. Ни собаки.Невозможно с ними разделитьболь утраты… Между тем, однако,тянется живое вечно жить.Радость даже в венах колобродит,под руку толкает — расскажимиру о любви круговороте.День вскипает ворохом цветов.Сумерки сулят галлюцинацийвсполохи. Я, кажется, готов,милая, с тобою обменятьсянежною структурою души,зрячей осязательностью кожи;только ты подробней опиши,чем мы в узнавании похожи.Может быть, бессмертия залогв том, что, не пугаясь укоризны,завязался встречи узелоки его не развязать при жизни.

Шумеры. Греки. Копты. Иудеи.Славяне. Персы. Римляне… Не разcultura agri и cultura Deiсплетались в хороводе вещих фраз.Поэт — antheos… В первохристианствеявился нам священный символ — крест,где плоть распята в зыблемом пространстве,а дух сияет далеко окрест.Не каждому пройти путем крещенья,чтобы душой воскреснуть во Христе;и я прошу у каждого прощенья,невидимо распят я на кресте.Путь от Содома к песенной Голгофепрошла моя безбожная душа;и отразился пусть не лик, а профильсреди страничек, сходство доверша.Так на пути словесном к совершенству,пройдя сквозь тартар, сквозь тартарары,вдруг ощутишь, что приобщен к блаженству,то Дух Святый явил свои дары.Дух неподвластен силе и закону.Судим одним критерием креста.Поэзию нельзя свести к канону.Она как совесть. Если есть — чиста.

Михаилу Плетневу

В бойком муравейнике оркестравсе Гармонии подчинено:и смычки, и струны, даже чресламузыки колючее звено.Весело работают суставы.Скромно сухожилия хрустят.Снова пестрой публике по нравуинструментов яростный парад.Как улитки, вздрагивают скрипки.Словно ель, гудит виолончель.Бьет ударник, как стрелок, навскидку,попадая постоянно в цель.Тонкие невидимые нитик слушателям тянутся сейчас.Новая симфония в зените,как в полете вспыхнувший фугас.Воздух снова звуками расколот,как ударом звонкое стекло.Зло вползает, как могильный холод,и добро ничтожно, как тепло.Новые выдавливай рулады.Шепотом предсмертным прохрипи.Только не лишай меня усладывидеть свет в заснеженной степи.Только не мешай отдаться ласкепризрачно-чарующей руки.Говори со мною без опаскии развязке близкой вопреки.Говори о подлинном и мнимом,повторяй без устали стократто, что произносят херувимы,то, что пилигримы знать хотят.

Дождь. Испарина. Усталость.Время, вставшее стоймя.Алость. Впалость. Малость. Жалость.И дома, дома, дома.Между прочим, в каждом словеесть невидимый улов.Хорошо увидеть вновето, что радостней обнов:старый парк. Свою аллею.Влажный в трещинах асфальт.Что люблю и что жалею.Ничего, что был фальстарт.Главное — пусть льется влага"эль" родного языка.Это благо, благо, благоныне, присно, на векачувствовать свое призванье;знать, что истово люблюэту землю; и признаньес земляками разделю.Кто здесь зритель? Кто художник?Краски чьи и чьи слова?Только дождик, дождик, дождикда зеленая листва…

В темном вагоне, летящем в туннеле,мы очутились случайно вдвоем.Дьяволы пили и ангелы пели,две половинки боролись в одном.Не понимая божественной цели,чередования света и тьмы,соприкоснуться и то мы не смели,грешной беседою теша умы.Жар возникал, доходящий до стыни;дыбился чувства невиданный вал.Голос алкал обнаженной латыни.Голого факта рассудок желал.Но проиграла бесовская сила.Хлопнули две половинки двери.Жизнь беспощадной косою скосилацвет не расцветший, кори — не кори.Дар обретает полет в повторенье.Творчество крепнет с собою в борьбе.Каждый из нас остается в твореньеи погибает, замкнувшись в себе.

Из безысходности, отчаяниястихи слагаются нечаянно.Парят неслышным дуновеньем,несомы рифмы опереньем.Я часто думаю о том, чтостихи — незримых духов почта.Ушедших душ — к живым посланье,перстов воздушное касанье.Когда ж внезапно немотанам опечатает уста,Фортуна, будучи слепою,вдруг повернется к нам спиною,тогда ищи в себе винуи помни истину одну:"Храни достойное терпенье;пройдет, как тучка, невезенье,и снова радостное солнцезаглянет в душу, как в оконце.Польются сладостные звукинаградой за былые муки.Хрустальной рифмы звонкий кончикаукнется, как колокольчик.Чтоб позже, отзвучав, тихихранились в памяти стихи".

Мне кажется: черные тени,что следом за нами идут,не длинные руки растений,а — души погибших в аду.Они поджидают сторожкоусталости жертвенный миг.Недаром змеятся дорожкии лунный кривляется лик.И ветер уныло недаромпоет в придорожных кустах,чтоб сердце искало радаромтого, кто от страха устал.Забытое стадное чувствотрусливо толкает на бег,но я подбодрюсь безыскусно:"Смелее, живой человек!Неважно, что там за спиною,что ночь накрывает крылом,со страхом сражайся и с тьмоюи к цели спеши напролом".

О, Боже, мне прости витийство!Молю: "Спаси и сохрани!"Душе грозит самоубийство:бесцельно прожигаю дни.Не мыслю — только существуюв погоне жалкой за куском.Но как я выбрал жизнь такую,страстями высшими влеком?Как незаметно спился, сбилсяна стоптанную колею,и каплей в лужу тихо влился,забыв назначенность свою?Но есть, есть пламя под золою.Рука усталая тверда.Я верю, что отрину злое,И — вспыхнет новая звезда.

Хорошо под крышей слышатьчудо-музыку дождя,и немного погодяпить вино под крепкой крышей.А — тому, кто под дождем,кто тревогами колышим,кто мечтает быть под крышей?Мы его не подождем?Только музыку дождявряд ли слышит мокрый путник.Он другую песню крутит,за дорогою следя.Он мечтает о тепле,о вине под крепкой крышей,чудо-музыки не слышана расхлябанной земле.Да и тот, кто за виномкоротает ночь беспечно,так не может бесконечножить, в бездействии слепом.И опять, как смена вех,крышу мы на дождь меняем;сути мы не изменяем,многопланов человек.Кто под крышей непрестанно,кто-то мокнет под дождем…В измерении своемкаждый счастлив, как ни странно.

Изменятся времена.Забудутся даты салютные.Но тлеет под сердцем война.Жгут памяти муки лютые.Ведь я — инвалид ВОВ.Война меня покалечила.Всегда к обороне готов.Добавить к этому нечего.А то, что не видел отцаи жестко воспитан был отчимом,гласит: не бывает концавойне… И помимо прочегов сердцах торжествует больот нищеты, от усталости.И бой, бой с самим собойне кончится, даже в старости.Конечно, я — индивид,есть капелька оригинальности.Но прежде всего — инвалид,что всех инвалют банальнее.И в этот победный годя счастлив одним скорее,что выжил среди невзгод,как выиграл в лотерее.

"Гром" и "морг" — слова-побратимыи рифмуются наоборот."Грот" и "торг" вполне обратимы,только сходства наплакал кот."Рис" и "сир" — такое же сходствоприоткрою и укрощу."Рим" и "мир" — сияет сиротство."Ром" и "мор" — беды не прощу.Забывается слова подкладка.Жизнь изнашивается, как ткань.А когда нам бывает несладко,говорим мы: "набат" и "табань".Эй, приятель, прости заморочку!Так же двигай по жизни плечом;и, держась за ушную мочку,памятуй, говоришь о чем.

Я себя не люблю: прожил жизнь понарошкувсем подай, принеси и убраться изволь.А талантов-то было — как фигурок в матрешке.Почему же под старость — чудовищный ноль?Ночь меня допекла — пробирайся сторожко.Разгулялись братки, перекатная голь.Лист опавший лежит, словно смятая трешка,обещая напрасно дармовой алкоголь.Я отвешу поклон полуночной природе.Я спасибо скажу шаловливой листве.Пусть я репу не рыл на родном огородеи граблями не ерзал по старой ботве,я давно растворен в равнодушном народе,словно сахар — в воде, как плотвичка — в Неве.

В стихах Сержантова одно я вижу благоведь жопу подтереть всегда нужна бумага.А то, что напечатаны стишата,бумага в том ничуть не виновата.

ИЗ МАЛЕЕВСКОЙ ТЕТРАДИ