Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I Страница 11

2. «Любимый ключ, — о нелюбовь! Ключицы…»

Любимый ключ, — о нелюбовь! КлючицыСтянули грудь, но ключевой водой,Но пахнущим тревогой ситцем,Но даже сердцем — все-таки с тобой.

И смятый, как платок, весенний северИсходит влагой. Божится гранит.В божнице мед томительного сева,Несеянный покой тобой звенит.

Тобой звенит, как улей растревожен,О перегуды, отгулы влюбленных пчел!Что из того, что день тобою прожит —Я сердце сердцем перечел.

Любимый ключ, о нелюбовь, и звонкийЗатвор тобой, тобой раскрепощен —И в мире мы, и вовсе претворенКелейный свет, и может быть еще.

3. «Настороженный, осторожный покой…»

Настороженный, осторожный покой.Ветер играет в орел или решкуЛистьями, ливнем и даже тобой,Даже тобой — в глубине неутешной.

Мой ли, как ночь, неуживчивый день,Вдруг занемогший — несносные осы! —Плетью вплетает, как в косы, в плетень,В годы тобою раскосые весны.

Ночь одичала, как пес на цепи.О раскурчавилось море денницы!Мимо, о мимо, — пусть гаснут в степиНеотторжимые Божьи ресницы.

4. «Нательный крест, нательная любовь…»

Нательный крест, нательная любовь,Изнеможенье суеты и стужи.Неосязаемая сердцем кровьВдоль обмелевших вен, темнея, кружит.

Не шемаханский шелк, не тлен,Не тень, что теневые соты,Что восковой, благоуханный плен,Пленительные, тесные тенета?

Вне наших рук, пора, пора —Нетленным и нетельным осязаньем —Мы замыкаем бедствием пераНе наше соловьиное свиданье.

Так тухнет свет, — пора, пора,Тревога ветреного ситца,Так тухнет свет, так падают ветра,Моя сестра, — телесная денница!

«О надо мной сомкнулись, как вода…»

И не могу предаться вновьРаз изменившим сновиденьям.

Е. Баратынский

О надо мной сомкнулись, как вода,Стенаньями разгневанные стены.Как воск, расплавилась слюда,Недугом душным мысли бренны.

И в холоде расплавленный покойПодернулся корой самозабвенья.И в смежный мир, как в мир иной,Плакучее нисходит вдохновенье.

Разлука, ты? Восторженная теньПоследнего, как ты, касанья —Стремительный и горестный слепеньНедавнего воспоминанья.

Теряюсь я — и сновиденья нет, —Не покидала ты сухую нежильРастерянных и стылых лет.Час от часу твое дыханье реже.Разлука, ты!

«Неотступна, как стужа, ты беспокойней…»[40]

Утоли мою душу. Итак — утоли уста.

Марина Цветаева (Послание Федры)

Неотступна, как стужа, ты беспокойнейРастерявшихся веток от ветра.Недостойная — сердцу достойней —Свидетельница страсти — Федра.

Любострастье — и строфы и строки —Расцветает необорный ветер —Любострастье, и около окаМорщины светлейшие в свете.

Одиночество Федры и памятьПо ладоням стекает в ладони.Нестерпимые волосы — пламяЛюбовной и дымной погони.

Неотступней бессонницы — Федра.Неотступнее стужи и строжеИ стремительней дикого ветраРазгневанное теменью ложе.

Федра!

Атлантида («Не предам и никогда не выдам…»)

Не предам и никогда не выдамБренному бездолию валовТвое цветение садов,Непомерная Атлантида.

Тебе ль страшны пустыни голоса,Тоска кочующих созвездий.Прими, как нежность, мертвое возмездьеИ подводные небеса.

Тебе подвластна медленная безднаНагромождающихся дней,Первоцветенье всех огней, —И разве сердце сердцу бесполезно?

В своем молчании таиИзбыток страстного покоя.Пусть людям отойдет людское,Слиняет мир, как кожа у змеи.

Храни и слушай водорослей голос.Подводные ты чувствуешь ветра?О неповторная пора, —Не здесь ли счастьем сердце раскололось?

Рукоплескай, Атлантика! КорридаВалов твоих — и бешен бой.Во сколько раз бессмертнее покой,Твое цветенье, Атлантида!

Паоло Франческе («Франческа, помнишь, геральдической пылью…»)

Франческа, помнишь, геральдической пыльюПахли страницы и падал день.И падали сквозные крылья,Сквозные веера, и пахла тень.

Франческа, плен, плечо и плаха,Неодолимый Дантов круг.Но и теперь, сильнее страха,Первоцветенье тленных рук.

Горючий снег и перепуганные губы.Летучий свет — наш светозарный лёт.И никогда не схлынет в убыльСияющий и любострастный гнет.

И в мире нет имени неопалимейИ неприступнее нет —Франческа да Римини,Свет!

ВОССТАНЬЕ ЗВЕЗД (Поэма)[41]

Часть Первая. Февраль

I

Городовой тасует карты —За обшлагом — приблудный туз,И незаконного азарта,И шулерства — святой союз.

Февральским медленным дыханьемИ нежным снегом воздух сыт.Топорщатся живым сияньемЗаиндевелые усы.

К нему слетает муза смертиИ с ним о Боге говорит,А он червонный прикуп вертитИ пламенем земным горит.

Дыханье затаило время,Как человек перед прыжком,И оступившаяся теменьКричит и падает ничком —

А там, вверху, в окне чердачномРассвета равнодушно ждет,С трудом прикинувшись невзрачным,Большой толковый пулемет.

></emphasis>

Солдат окурок потерял,Солдат ругаться не устанет,Не видит он — под ним провалИ в том провале — даже дна нет.

Он шарит пальцами в снегу,А ночь все шире, шире, шире,Еще на этом берегу,Еще в привычном, здешнем мире.

Вблизи — всего лишь в двух шагах —Земной огонь отсыревает,Шипит и плачет и впотьмах,Как белый ангел, умирает.

Скользит, цепляется о воздух,Как стая ласточек, снежок,Крутясь на перекрестках звездных,Ложится ковриком у ног.

И, покидая изголовье,Суровых Ладожских глубин,Стекает безглагольной кровьюНева сквозь тяжкий панцирь льдин.></emphasis>

Окно из мрака вырываетСтруящийся и желтый снег,И лязгает, и замираетВагонный бестолковый бег.

В ночи, жонглируя огнями,Рукою машет семафор;Перекликаются свисткамиНебесный и земной простор;

И дымным шлейфом зацепляясьО телеграфные столбы,Кочует поезд, извиваясь,В бессонных поисках судьбы.

И снова в Дно и в БологоеПопеременно бьет пурга,И небо, как отвар густое,Роняет черные снега.

Опять сменяют паровозы,Клубится шлейфом пар, и вновьВ ночи стеклянные морозыСжимают царственную кровь.></emphasis>

Не спится сторожу никак —Он бродит вдоль по коридорам.Дорогу уступает мракБлуждающей свече с позором,

И, устыдившись, за спинойОпять смыкается, нетленный,И вновь музейной тишинойИ тьмой насыщен воздух пленный.

Здесь осторожен каждый звук.Нежней дыханья спящих статуйСкользит по голой бронзе рукСтруею отблеск лиловатый.

Душа дворца во мгле холодной,Душа дворца в глубоком снеИ в малахитовой, в подводной,В огромной тонет тишине.

Еще хранят кариатидыНад входом царские гербыОт посягательств и обидыИ от превратностей судьбы.

II

Он говорил: «Ужель свободаЗамерзшей птицей на летуПадет, покинув высотуОтравленного небосвода?Ужель российская зима,Изнемогая от гордыни,Не вызволит свои твердыниИз-под полярного ярма?Ужели нежная свободаБездействию обречена?Сама собой уязвленаСамодержавная природа:Подводное течет тепло,Морские возмутив глубины,И в прах дробятся, как стекло,Как бы взбесившиеся льдины.Пусть смертью пахнет эшафот,И кандалы во мгле железнойСкрипят, и в бездне бесполезнойЗа годом исчезает год, —Сквозь первозданное молчанье,Сквозь ледовитый строй зимыПрорвется черное дыханьеВнезапно возмущенной тьмы.И ты, нежнее самых нежных,Сорвав с лица терновый мрак,Подымешь на путях таежныхСудьбой окровавленный флаг.Нам даровал высокий векЛюбви губительную участь —Растаять, радуясь и мучась,И знать, что смертен человек».

Он говорил: «НеизъяснимоВеселье смерти и любви,Когда, взволнована, томима,В грязи, и в прахе, и в крови,Ослеплена пожаром страхаИ взрывом сокровенных грез,Расплывчатая в вихре слез,Стоит — небесным ложем — плаха;Когда надменная война.Как зверь, в стальных тенетах бьется,Взывает, стонет, плачет, рвется,До крайности напряжена —В огромную пустыню мира,В очаровательный покойНас счастье смерти за собойВедет, для отдыха и мира».

Он говорил, а между темСвежел над Петербургом ветер,Крепчал мороз, и на рассветеКазался воздух мертв и нем,И дворник на снегу лиловомМетлою выводил узор.А там, над ним, над снежным кровом,Полуприкрыв крылом простор,Парила муза смерти в синем,Холодном, солнечном огне,И оседал тревожный инейНа уходившей тишине.О, как все нестерпимо просто,И можно ль опровергнуть смерть —В невольной тишине погостаНам ближе и понятней твердь.Мы сладостно в земле остынемОт утомительной игры,Мы нелюбимую покинемСестру — для ласковой сестры.

III

Река подъемлет ледоход,Хребет безгривый обнажая,Ломает, силы напрягая,Предсмертный синеватый лед.

Шуршат разрыхленные льдины,И странным шумом напоенРябой и серый небосклон,И тают снежные седины.

Освобожденная водаВ разверстых трещинах зияет,И льдин щербатая грядаИ кружится, и проплывает.

Так в революционной стуже,Еще бездействием слепа,Растерянно и жадно кружитНа снежных площадях толпа.

И смертью озаряя лица,Обезобразив города,Сквозь непрорубный мрак струитсяМеждуусобная звезда.></emphasis>

Трусливый тщетно ждет пощадыИ революции бежит.Однообразные громадыТеряют свой привычный вид —

Над устрашенною столицей,Подземный заглушая гуд,Ширококрылые зарницыЧредой мятежною бегут,

Язвят расплавленные тучи,И странный, искаженный звукЛетит предвестником падучейИ разрешеньем смертных мук.

И вдруг касается рукаЗемли — и все не в счет, все даром:Да, если сердце под ударом,На что грядущие века?

О, как расчетлива и лживаНас уязвившая мечта,И ты — земная высотаСвободы — противоречива.></emphasis>

Тягучие сжимая звеньяИ обвиваясь вкруг домов,Сверкая чешуей голов,Свое змеиное движенье

Толпа не в силах изменить,И душной кровью демонстрацийНевольно улицы дымятся,И город продолжает жить,

И конница в тени лиловойК решеткам жмется, и народСквозь гам и говор митинговыйСебя восторженно несет.

И над пожарищем тюрьмыНад обожженной жизнью камерСуровый ветр недвижно замер,Смущен отчаяньем зимы.

Сгибая ржавое железоФевральских бурых облаков,Морозный воздух поборов,Взлетает к небу Марсельеза.></emphasis>

Заря над розовым Кронштадтом!Что значит смертный приговор?Врастает облаком крылатымВ лазурь — Андреевский собор.

В глазах стеклянных отраженный,Играет луч, сияет день,Но для души освобожденнойВсе прах, все смерть, все тлен и тень.

К нему летит Господний голубь,И от лучистого крылаСветлеет ледяная прорубьИ тает, растворяясь, мгла.

И ты — нежнее самых нежных,Сорвав с лица терновый мрак,Вздымаешь на путях таежныхСудьбой окровавленный флаг.

Нам даровал высокий векЛюбви губительную участь —Растаять, радуясь и мучась,И знать, что смертен человек.

Часть Вторая. Кронштадт