Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 Страница 11

16 февраля 1929

Коктебель

Святой Серафим

…Когда я говорю о Боге – слова как львы ослепшие, что ищут источника в пустыне…

У ступеней Божьего престолаВолнами гудящих ореоловБьет ключом клокочущая бездна…На закатах солнц в земных пустыняхТам кипят рубиновые ветрыУстремленных к солнцу облаков.А когда стихают ураганыПеснопений ангельских и хоров,То со дна миров из преисподнейСлышен еле различимый голосК небесам взывающей земли:

«Тайна тайн непостижимая,Глубь глубин необозримая,Высота невосходимая,Радость радости земной!Торжество непобедимое,Ангельски дориносимаяНад родимою землей,Купина неопалимая!

Херувимов всех честнейшая,Без сравнения славнейшая,Огнезрачных серафим,Очистилище чистейшее!Госпожа всенепорочная,Без истленья Бога родшая,Незакатная звезда.Радуйся, о благодатная!Ты молитвы влага росная,Живоносная вода!

Ангелами охраняемый,Цвет земли неувядаемый,Персть, сияньем растворенная,Глина, девством прокаленная,Плоть, рожденная сиять,Тварь, до Бога вознесенная,Диском солнца облаченная,На серпе луны взнесенная,Приснодевственная мать!

Ты покров природы тварной,Свет во мраке,Пламень зарныйПутеводного столба!В грозный час,Когда над нами –Над забытыми гробамиПротрубит труба,В час великий, в час возмездья,В горький час, когда созвездьяС неба упадут,И земля между мирами,Извергаясь пламенами,Предстанет на суд,В час, когда вся плоть проснется,Чрево смерти содрогнется,Солнце мраком обернетсяИ, как книга, развернетсяНебо надвое,И разверзнется пучина,И раздастся голос Сына:„О, племя упрямое!Я стучал – вы не открыли,Жаждал – вы не напоили,Я алкал – не накормили,Я был наг – вы не одели…“

И тогда ответишь Ты:„Я одела, я кормила,Чресла Богу растворила,Плотью нищий дух покрыла,Солнце мира приютилаВ чреве темноты“.

В час последнийВ тьме кромешнойНад своей землею грешнойТы расстелешь плат –Надо всеми, кто ошую,Кто во славе – одеснуюАгнцу предстоят,

Чтоб не сгинул ни единыйКом пронзенной духом глины,Без изъятья – навсегда,И удержишь руку СынаОт последнего проклятьяБезвозвратного суда».

Со ступеней Божьего престолаСмотрит вниз – на землю Богоматерь.Под ногами серп горит алмазный,А пред Нею кольчатая безднаДевяти небесных иерархий:Ангелы, Архангелы, Архаи,Власти, и Начала, и Господства,Троны, Херувимы, Серафимы…Дышит бездна,Разжимаясь и сжимаясь,Поглощая свет и отдавая,И дыханье бездны:Алилуйя!Алилуйя!Слава Тебе, Боже!

И вокруг Господнего подножьяВ самом сердце Вечности и Славы,Чище всех и ближе всех к престолу –Пламенные вихри СерафимовВеют вечной вьюгою любви.

И в плаще клубящихся сияний,Звездных бурь и ураганов солнц,В пламенах гудящих шестикрылий,Весь пронизан зреньем, и очамиВесь покрыт извне и изнутри,Предстоит пред Девою ПречистойСерафим.

И Серафиму ДеваМолвит:«Мой любимиче! ПогасниВ человеках. Воплотись. СожгиПлоть земли сжигающей любовью!Мой любимиче! Молю тебя: умриЖизнью человеческой, а Я пребудуКаждый час с тобою в преисподней».

И, взметнув палящей вьюгой крыльевИ сверля кометным вихрем небо,Серафим низринулся на землю.

Каждый сам находит пред рожденьемДля себя родителей. ИзбравшиЖенщину и мужа, зажигаетВ их сердцах желанье и толкаетИх друг к другу. То, что людиНазывают страстью и любовью,Есть желанье третьего родиться.Потому любовь земная – бремяТемное. Она безликаИ всегда во всех себе подобна.И любовники в любови неповинны:Нету духам в мир иного входа,Как сквозь чрево матери. Ключарь жеСам не знает, для кого темницуЮдоли земной он отпирает.

Вечный дух, сливающийся с плотью,Сразу гаснет, слепнет и впадаетВ темное беспамятство. ОтнынеДолжен видеть он очами плоти,Помнить записями вещества.Потому входящий в жизнь в началеПробегает весь разбег творенья:В чреве матери он повторяет пляскуДревних солнц в туманных звездовертях.Застывая в черный ком земли,Распускается животной, дремной жизньюНезапамятного прошлого – покаместВсё кипенье страстных руд и лавНе сжимается в тугой и тесный узелСлабого младенческого тела.И, прорвав покровы чревных уз,С раздирающим, бессильным крикомПадает на дно вселенных – землю.

Богородица сама для СерафимаИзбрала четуИ час рожденья:Сидора с Агафьей Мошниных,В граде Курске,В месяце июле,Девятнадцатого дня,За шесть лет до смертиГосударыни ЕлисаветыДочери Петра Великого.

Сын рожденный наречен был Прохор.

Дремной жизнью жил младенец Прохор.Дивные виденья озарялиДетский сон. В душе звучали хорыАнгельских далеких песнопений.Жития подвижников пленяли                                                  Детский дух преодоленьем плоти.И о чудесах повествованьяБыли милы, как напоминаньяОб утраченном, живом законе жизни.

Лет семи с верхушки колокольниОступился он. Но чьи-то крыльяВзвились рядом, чьи-то рукиПоддержали в воздухе и невредимымНа землю поставили.Мать шептала про себя:«Что убо будетОтроча сие?» И, прозреваяДивные предназначенья, сынаК жизненным делам не понуждала.

Прохор же читал святые книги,В церкви служб не пропускал и в храмеЧувствовал себя как в доме отчем.

Вырос Прохор юношей. И сталКруглолицым, русым и румянымСтатным русским молодцем. СлавянствоПлоть имеет детскую – нетронутую тленьем,Чистую от записи страстейИ как воск готовую принятьПламя духа и сгореть лучистым,Ярким светочем пред темною иконой.

Стало Прохора тянуть в пустыню,Прочь от суеты, в лесные скиты,К подвигам, к молчанью и к молитвам.Девятнадцать лет имел он от рожденья.Дух небесный врос в земное тело,Земный узел был затянут туго.Духу наступало время сноваРасплести завязанное.

Богородица сама избрала местоНа Руси меж Сатисом и СаройДля подвижничества Серафима.

Погиб гор порос от века бором,Дремный лес пропах смолой и зверем,Жили по рекам бобры и выдры,Лось, медведи, рыси да куницы.Место то незнаемо от человека.

Сотни лет безлюдья и пустыни,Сотни лет молитвы и молчанья.

Разверзалось небо над лесами,Звезды и планеты колдовалиИ струились пламенные токи,И, пронизаны неизреченным светом,Цепенели воды и деревья.

Раз пришел на гору юный инок.Много лет провел один в молитвах.И срубил из сосен церковьВ честь Пречистой Девы Живоносных Вод.Основал обитель. Был над ней игумен.В старости замучен был в темницеГрешною императрицей Анной.Так возник в лесах дремучих Саров.

Поздней осенью, замерзшими полямиПрохор шел в обитель. Было ясно.Изморозь березовые ряснаУбирала к утру хрусталями.В Саров он пришел в канун Введенья.Слышал в церкви всенощное бденье,Восторгаясь пенью и усердьюИноков в молитве.

Прохор послушанье нес в столярне.Сладок подвиг плотничьей работы,Ибо плоть древесная – безгрешнаИ, не зная боли, радуетсяВзмаху топора и ласке струга,Как земля – сохе, как хворост – искре.Плоть сосны благоухает солнцем,Телом девичьим нежна береза,Вяз и дуб крепки и мускулисты,Липа – женственна, а клен – что отрок.Больше всех других дерев любил онКипарис – душистый, с костью схожий.Резал крестики для богомольцев.Всё же время ни за отдыхом, ни за работойУмственной не прекращал молитвы.Стала жизнь его одною непрерывной,Ни на миг не прекращаемой молитвой:«Господи Исусе Сыне Божий,Господи, мя грешного помилуй!»Ею он звучал до самых недрКаждою частицей плоти, как звучитКолокол всей толщей гулкой меди.И, как благовест, – тяжелыми волнамиВ нем росло и ширилось сознаньеПлоти мира – грешной и единой.

Как ни туго вяжет плоть земная,Как ни крепко выведены сводыИ распоры тела, но какой темницеУдержать верховный омут света,Ураган молитв и вихри славословий?Тело Прохора не вынесло напораДуха. Прохор слег в постель. Три годаБолен был. И саровские старцыОт одра его не отходили.Иноки служили литургииИ справляли всенощные бденья,Чтобы вымолить его у смерти.А когда больного причастили,У одра явилась Богоматерь,Протянула руку и сказала:«Сей есть рода нашего. Но раноЗемлю покидать ему». КоснуласьПравого бедра. Раскрылась рана,Вытекла вода, и исцелился Прохор.

Выздравев, был Прохор посылаемПо Руси за сбором подаяний.Он ходил по городам, по селам,По глухим проселочным дорогам,По лесным тропам, по мшистым логам,Голым пашням, пажитям веселым.С нежной лаской лыковые лаптиПопирали и благословлялиЗемлю темную, страдальную, святую.

Так минули годы послушанья.Возвратившись в монастырь, он вскореУдостоен был монашеского сана.Старец же Пахомий, прозреваяПрохора божественную тайну,Повелел, чтоб в иноческом чинеОн именовался Серафимом,Что означает «пламенный».

Служба утром шла в Страстной Четверг.Серафим-иеродьякон служитЛитургию. Воздух в церкви полонВещим трепетом незримых крыльев,Молнийные юноши сверкаютВ златотканных белых облаченьях,И звенит, сливаясь с песнопеньем,Тонкий звон хрустальных голосов.

Говорит священник тайную молитву:«Сотвори со входом нашим входуАнгелов, сослужащих нам, быти!»Вспыхнул храм неизреченным блеском;В окруженьи света, сил и славы,Точно в золотистом, пчельном рое,С западных церковных врат к амвонуСын Господний в лике человечьемК ним идет по воздуху. ВошелВ образ свой, и все иконы церквиПросветились и обстали службуСонмами святых. ПреображеньеБыло зримо только Серафиму.Онемел язык и замер дух.Под руки ввели его в алтарь,Три часа стоял он без движенья,Только лик – то светом разгорался,То бледнел, как снег.

Не из ненависти к миру инокУдаляется в пустыню: руслаИ пути ему видней отсюда,Здесь он постигает различеньеВсех вещей на доброе и злое,На поток цветенья и распада.Мир в пустыне виден по-иному,За мирским виднее мировое,Мудрость в нем рождается иная,Он отныне весь иной – он Инок.

Серафим из монастырской кельиЖить ушел в пустыню со зверями.Сам себе в лесу избу построилНа речном обрыве возле бора,Огород вскопал, поставил ульи.(Пчелы в улье то же, что черницы.)Мох сбирал, дрова рубил, молилсяПо пустынножительскому чину.Раз в неделю он ходил за хлебомИ, питаясь крохами, делилсяСо зверьми и птицами лесными.В полночь звери к келье собирались:Зайцы, волки, лисы да куницы,Прилетали вороны и дятлы,Приползали ящерицы, змеи,Принимали хлеб от Серафима.Тишину и строгость любят звери,Сердцем чтут молитву и молчанье.Раз пришла монахиня и видит:Серафим сидит на пне и кормитСухарями серого медведя.Онемела и ступить не смеет.Серафим же говорит: «Не бойся,Покорми его сама». – «Да страшно –Руку он отъест». – «Ты только веруй,Он тебя не тронет… Что ты, Миша,Сирот моих пугаешь-то? Не видишь:Гостью-то попотчевать нам нечем?Принеси нам утешеньица».Час спустя медведь вернулся к келье:Подал старцу осторожно в пастиПчельный сот, завернутый в листы.Ахнула монахиня. А старец:«Лев служил Герасиму в пустыне,А медведь вот Серафиму служит…Радуйся! Чего нам унывать,Коли нам лесные звери служат?Не для зверя, а для человекаБог сходил на землю. Зверь же раньшеЧеловека в нем Христа узнал.Бык с ослом у яслей ВифлеемскихДо волхвов Младенцу поклонились.Не рабом, а братом человекуСоздан зверь. Он преклонился долу,Дабы людям дать подняться к Богу.Зверь живет в сознаньи омраченном,Дабы человек мог видеть ясно.Зверь на нас взирает с упованьем,Как на Божиих сынов. И звериВеруют и жаждут воскресенья…Покорилась тварь не добровольно,Но по воле покорившего, в надеждеОбрести через него свободу.Тварь стенает, мучится и ищетУ сынов Господних откровенья,Со смиреньем кротко принимаяВесь устав жестокий человека.Человек над тварями поставленИ за них ответит перед Богом:Велика вина его пред зверем,Пред домашней тварью особливо».

Келья инока есть огненная пещь,В коей тело заживо сгорает.И пустынножительство избравшийТрудится не о своем спасеньи:Инок удаляется в пустынюНе бежать греха, но, грех принявНа себя, собой его очистить,Не уйти от мира, но боротьсяЗа него лицом к лицу с врагом,Не замкнуться, но гореть молитвойОбо всяком зле, о всякой твари,О зверях, о людях и о бесах.Ибо бесы паче всякой твариМилосердьем голодны, и негдеИм его искать, как в человеке.Бес рожден от плоти человечьей:Как сердца цветут молитвой в храме,Как земля весной цветет цветами,Так же в мире есть цветенье смерти –Труп цветет гниеньем и червями,А душа, охваченная тленьем, –Бесами, – затем, что Дьявол – духРазрушенья, тленья и распада.Человек, пока подвластен мируИ законам смерти и гниенья,Сам не знает, что есть искушенье.Но лишь только он засветит пламяВнутренней молитвы, тотчас бесы,Извергаемые прочь, стремятсяПогасить лампаду и вернутьсяВ смрадные, насиженные гнезда.Грешник ходит – и не слышно беса.Вслед же иноку они клубятся стаей.Потому-то монастырь, что крепость,Осаждаем бесами всечасно.

Бес уныния приходит в полденьИ рождает беспокойство духа,Скуку, отвращение, зевоту,Голод и желанье празднословить,Гонит прочь из кельи точно хворост,Ветрами носимый, иль внушаетТо почистить, это переставить,Ум бесплодным делая и праздным.Бес вечерний сердце жмет и тянетГорестной, сладимою истомой,Расстилается воспоминаньем,Соблазняет суетою неизжитой.Бес полуношный наводит страхи,Из могил выходит мертвецами,Шевелится за спиной, стучится в окна,Мечет вещи, щелкает столами,На ухо кричит, колотит в двери,Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.Бес же утренний туманит мыслиТеплым телом, манит любострастьем,Застилает мутным сном иконы,Путает слова и счет в молитвах.

Хитры и проникновенны бесы.Но в обителях со вражьей силойБратья борется, как с голубями,А пустынники – те, как со львамиИли с леопардами в пустыне.Ибо к тем, кто трудится в пустыне,Дьявол сам с упорством приступает.

Серафим лицом к лицу боролсяС дьяволом и с бесами. НельзяАнгелу в лицо взглянуть от блеска,Так же нестерпимо видеть бесов.Ибо бесы – гнусны. Всё, что скрытоЧеловеку в собственной природеТемного, растленного и злого,Явлено ему воочью в бесе:Сам себе он в бесьем лике гнусен.Серафим, приняв всю тягу плоти,Чрез нее был искушаем бесом.Русский бес паскудлив и озорист,Но ребячлив, прост и неразумен.Ибо плоть славянская незрелаИ не знает всех глубин гниенья.

И когда он вышел из затвора,То увидели, что лик егоСтал сгущенным светом, всё же тело –Что клубок лучей, обращенных внутрь.В небеБлиже всех он был у Бога,Здесь же стал убогим Серафимом.Был на небе он покрыт очами,А теперь его покрыли раны.Ибо раны – очи, боль есть зреньеЧеловеческой смиренной плоти.А над поясницей развернулосьШестикрылье огненное, окуНевидимое. И стал согбененСерафим под тягой страшной крыльев.И ходил он, опираясь на топорик.А затем, чтоб пламенным порывомОт земли не унестись, с тех порНа плече носил мешок с камнямиИ землей, а сверху клалСамую большую тягу,Приковавшую его к земле:Евангелье Христово. А так как крыльяНе давали ему ни сесть, ни лечь – он спал,Став на колени, лицом к земле,На локти опершисьИ голову держа в руках.

Так, очищенный страданьем, прозорливый,Растворил он людям двери кельиИ отверз свои уста, уча.

Хлынула вся Русь к его порогу.В тесной келье, залитой огнями,Белый старец в белом балахоне,Весь молитвами, как пламенем, овеян,Сам горел пылающей свечой.

Приходили ежедён толпамиПраведники, грешники, страдальцы,Мужики, чиновники, дворяне,Нищие, калеки и больныеИ несли ему на исцеленьеПлоть гниющуюИ омертвелый дух.Приводили ребятишек бабы,Землю, где ступал он, целовали,Лаяли и кликали кликуши,В бесноватом бес в испуге билсяИ кричал неистово: «Сожжет!»

Серафим встречал пришедших с лаской,Радостный, сияющий и тихий,Кланялся иным земным поклоном,Руки целовал иным смиренно,Всех приветствовал: «Христос воскрес!»

Говорил: «Уныние бываетОт усталости. Не грех веселость.Весел дух перед лицом Творца!Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.Иисус – всё победил, смертью смерть Христос убил,Еву Он преобразил и Адама воскресил!»

Говорил, встречая темный народ:«Ох, беда-то какая ко мне идет…Люди с людьми-то что делают…Что слез-то пролито, что скорби тут».

Матери, которой сын резвилсяСредь лампад, стоявших пред иконой:«С малюткой ангел Божий играет, матушка.Дитя в беспечных играхКак можно останавливать!»

О свечах горящих говорил он:«Телом человек свече подобен.Как она, он пламенем сгорает.Вера – воск. Светильник есть надежда.Огнь – любовь. Будь Господу свечой!Если кто ко мне имеет веру,За того горит перед иконойУ меня свеча. Потухнет – преклоняюЗа него колени, ибо знаю,Что он впал сегодня в смертный грех.Как не может воск не разогретыйОттиск дать печати, так и души,Не смягченные грехами и страданьем,Не воспримут Божию печать».

Прибежал однажды утром в СаровМужичонко в зипуне, без шапки,Спрашивал у встречных у монахов:«Батюшка, ты что ли Серафим?»Привели его. Он бухнул в ноги,Говорит: «Украли лошадь.Нищий я. Семья… Кормить чем буду?..Говорят, угадываешь ты…»Серафим, за голову обнявши,Приложил ее к своей и молвит:«Огради себя молчаньем, сыне!Поспеши в посад Борисоглебов,Станешь подходить – сверни налево,Да пройди задами пять домов.Тут в стене калитка. Против входаПрямо у колоды конь привязан.Отвяжи и выведи. Но молча!»Как сказал, так и случилось всё.

Он вникал во все дела людские,Малые, житейские, слепые,Говорил с душевным человекомО мирском, с духовным – о небесном.А таких, кому речей не надо,Деревянным маслицем помажет,Даст воды испить из рукавички,Даст сухарик, напоит виномИ с души весь слой дорожной пылиОтряхнет и зеркало протрет,Чтоб земные души отразилиБожий Лик в глубинах темных вод.

Болен был помещик Мотовилов.На руках был принесен он в Саров.Старец строго вопросил больного:«Веруете ль вы в Христа, что Он –Богочеловек, а БогоматерьИстинно есть Приснодева?» – «Верю».– «Веруете ль, что Господь как преждеИсцелял, так и теперь целит?»– «Верую». – «Так вот – извольте видеть:Иисус целил больных, снимаяС них грехи, болезни ж принимаяНа Себя. И есть Он – прокаженный,Все-больной, все-грешник, все-страдалец.Было так, так и поныне есть.Коли верите, то вы здоровы».

«Как же я здоров, коль вы и слугиПод руки поддерживаете меня?»– «Вы совершенно здравы,Всем вашим телом. Крепче утверждайтесьНогами на земле. Ступайте смело.Вот, Ваше Боголюбие, как хорошо пошли!Божья Матерь Сына упросила:Ей молитесь и благодарите».

В ноябре приехал МотовиловСтарца поблагодарить. Снежило.День был пасмурный. Пошли по лесу.Старец посадил его на пень,Сам присел на корточки и молвит:«Каждый человек есть ангел,Замкнутый в темницу плоти.Если бы соизволеньем БожьимМы могли увидеть душуНичтожнейшего из людей такою,Как есть она, мы были б сожженыЕе огнем в то самое мгновенье,Как если б были ввергнуты в жерлоВулкана огнедышащего.Был сотворен АдамНеподлежащим действию стихий:Ни огнь ожечь, ни потопить водаЕго не в силах были.Каждой твари он ведал имена.И понимал глаголы Господа и ангелов.Был Адам в раю подобен углюРаскаленному. И, вдруг погаснув,Плотен стал и холоден, и черен.Но Христос вернул ему прообраз,Дух Святой вдохнув в учеников».– «А что же значитБыть в Духе, батюшка?» –А Серафим, взяв за плечи:«Теперь мы оба в Духе.Что ж ты не смотришь на меня?»– «Не могу смотреть на вас… От ликаТочно молнии… Глаза от боли ломит».– «Не устрашайтесь. Ваше Боголюбие,Теперь вы сами светлы, как я,Ибо тоже в полноте вы Духа Божьего,Иначе вам меня таким не увидать.Не бойтесь. Смотрите прямо мне в глаза».

Глянул – и ужас объял его: полянаБелая, и лес, крупа снежит,А посреди поляны ярче солнцаВ самом знойном блеске полуденных лучей –Как вихрь сверкающий, клубится шестикрылье.А в сердце света Лик Серафима –Уста шевелятся, глаза глядят,Да руки поддерживают за плечи.

«Что чувствуете, Ваше Боголюбие?» – «МирИ тишину такую, что нету слов».– «Се есть мир, о коем сказано:Мой мир даю вам!А что еще вы чувствуете?» – «РадостьНеобычайную». – «Се есть радостьВ духе рожденного. Жена, когда рожает,Терпит боли. А родив,Себя не помнит от радости.Еще что чувствуете?» – «Теплоту».– «Какую ж теплоту-то, батюшко?Ведь мы в лесу сидим. Теперь зима.Под нами снег и снег на нас.Какая же теплота?» – «А вот как в бане,Как пару поддадут…» – «А запах тожеТакой же, как из бани?» – «Нет.В детстве матушка, бывало, покупалаДухи в Казани в лучших магазинах –Так даже в них благоуханья нет такого».– «Так, Ваше Боголюбие,Я так же, как и вы, всё чувствую,Но спрашиваю, дабы убедиться: так лиВы всё восприняли? Нет слащеБлагоухания Святого Духа.Вот вам тепло, а снег на вас не тает,Затем, что теплота не в воздухе, а в вас.О ней же сказано, что Царство БожьеВнутри нас есть. Сияние ж такоеОт духа, если он просветится сквозь плоть.Рассказывают о пустыннике Сысое,Что пред смертью лик егоКак месяц просиял.Он говорит:– Вот лик пришел пророков…Потом лицо сильнее заблистало:– Вот лик апостолов…И стало вдвое сильней сияние:– Ангелы пришли за мной.Вдруг стал он точно солнце:– Вот сам Христос приидет!И предал дух и сталОн весь как молния.Вера, Ваше Боголюбие, не в мудрости,А в сих явленьях духа.Вот в этом состояньиМы оба и находимся.Запомните сей час:Для ради сокрушений сердца вашегоПредстательством самой Пречистой ДевыИ по смиренным просьбам СерафимаГосподь вас удостоил лицезреньяВеликолепий славы».

Так «Служке Божьей Матери и Серафима»,Как звал себя до смерти Мотовилов,Был явлен подлинный небесный облик старца.

В очищенье и в преображенье плотиТри удела емлет Богоматерь:Иверский, Афонский и Печерский.

А теперь – Дивеевский – четвертыйПослан был устроить Серафим.Как лампаду в древнем срубе, старецЖенский монастырь возжег с молитвойВ самом сердце северной Руси.Ни один был камень не положен,Ни одна молитва не свершалась,Ни одна не принята черницаБез особого соизволеньяСтарцу Божьей Матери на то.Каждый колышек был им окрещен,Каждый камешек был им омолен,И сама Небесная ЦарицаСобственными чистыми стопамиВсю обитель трижды обошла.А отдельно, рядом с общим скитом,Рядом с женской скорбною лампадой,Серафим затеплил скит девичий –Ярый пламень восковой свечиОт сердец Марии и Елены –Двух святых и непорочных дев.

Девочкой Мария увязаласьЗа сестрой-монахинею в Саров.Было ей тринадцать лет. Крестьянка.Тонкая. Высоконькая. ЛикомНежная и строгая. Так низкоНад глазами повязь опускала,Что видала лишь дорогу в Саров,Кончики бредущих ног, а в миреТолько лик Святого Серафима.В девятнадцать лет – отроковицаИ молчальница ушла из жизни.Серафим ей тайны о РоссииОткрывал, пред смертию посхимил,Называл ее своей невестойИ начальницей небесных дев.

Во миру была сестра ЕленаСветской девушкой. Любила танцы,Болтовню, и смех, и развлеченья.Раз в пути она ждала в каретеЛошадей. Раскрыла дверцу:Видит в небе, прямо над собоюЧерный змий с пылающею пастью.Силы нет ни крикнуть, ни позвать.Вырвалось: «Небесная Царица!Защити!» И сгинул змий. ВоочьюПоняла она весь смрад и мерзость бесаИ решилась в монастырь уйти.За благословеньем к СерафимуОбратилась, а в ответ ей старец:«И не думай, и никак нельзя.Что ты – в монастырь? Ты выйдешь замуж».Три зимы молила Серафима.Он же всё:«Как в тягостях-то будешь,Лишь не будь скора: ходи потише –Понемногу с Богом и снесешь».Уж совсем отчаялась. Но старецЕй пока дозволил поселитьсяВ общине Дивеевской. И снова:«Ну, теперь пора и обручитьсяС женишком». – «Я замуж не могу».– «Всё еще не понимаешь, радость?Ты пойди к начальнице-то вашей,Ксении Михайловне, – скажи ей,Что тебе убогий СерафимС женихом велит, мол, обручиться,В черненькую ряску обрядиться –Вот ведь замуж за кого идти!Вижу весь твой путь боголюбивый.Здесь тебе и жить, и умереть.Будь всегда в молитве и в молчаньи.Спросят что – ответь. Заговорят – уйди».Слишком быстрою была Елена:Вся – порыв, вся – пламень, вся – смиренье.Потому пред ней и обнажиласьНежить гнусная и бесья суета.Серафим же говорил: «Не бойся.Львом быть трудно. Будь себе голубкой.Я ж за всех за вас пребуду львом».Раз, призвавши, он сказал Елене:«Дать хочу тебе я послушанье:Болен братец твой, а он мне нуженДля обители. Умри за брата».

Преклонясь, ответила: «Благословите,Батюшка!» И вдруг смутилась: «СмертиЯ боюсь…» – «Что нам с тобой бояться?» –Успокоил Серафим. ВернуласьИ слегла. И больше не вставала.Перед смертью Огнь НеизреченныйВидела, и райские чертоги.Так и умерла «за послушанье».И в гробу два раза улыбнулась.Серафим же, зная час кончины,Торопил сестер: «Скорей грядите,Ваша госпожа великая отходит».Плачущим же говорил: «Не плачьте.Ничего не понимают – плачут.Кабы видели – душа-то как взлетела:Точно птица выпорхнула! РасступилисьСерафимы с Херувимами пред ней».

В Благовещение к СерафимуЕвдокия-старица пришла.Светлый встретил инокиню старец:«Радость-то нам, радость-то какая!Никогда и слыхом не слыхалось:Божья Матерь будет в гости к нам».– «Не достойна я…» – «Хотя и не достойна,Упросил я Деву за тебя.Рядом стань и повторяй за мною:„Алилуйя! Радуйся, НевестаНеневестная!“ Не бойся. КрепчеЗа меня держись. Нам БожьяБлагодать является». РаздалсяШум, подобный шуму леса в бурю,А за ветром ангельские хоры,Распахнулись стены, и под сводомЗатеплились тысячи свечей.Двое ангелов вошли с ветвямиРасцветающими. Следом старцыИ сама Небесная Царица.И двенадцать чистых дев попарно.Говорит Царица Серафиму:«Мой любимиче, проси, что хочешь, –Всё услышу, всё исполню Я».Стал просить убогий о сиротахСерафимовых и всем прощеньеВымолил. А старица упалаЗамертво. А после слышит, будтоСпрашивает Богоматерь: «Кто жеЭто здесь лежит?» А Серафим:«Старица, о коей я молился».Божья Матерь говорит: «Девица!Встань. Не бойся: здесь такие ж девы,Как и ты. Мы в гости к вам пришли.Подойди сама и расспроси их,Кто они». Сначала ЕвдокияСветлых юношей спросила: «Кто вы?»– «Божьи ангелы». А после старцев…«Я – Креститель. Я на ИорданеГоспода крестил. И обезглавленИродом». – «Я – Иоанн, любимыйУченик. Мне дано Откровенье».После к девам подошла по ряду.Назвались святые девы Феклой,Юлианией, Варварой, Пелагеей,Ксенией, Ириной… Все двенадцатьРассказали ей и жизнь, и муки,Всё, как писано в Четьи-Минеях.После с Серафимом все прощались,Руку в руку с ним поцеловались.И сказала Богоматерь: «Скоро,Мой любимиче, ты будешь с нами».

Старец стал готовиться к отходу.Телом одряхлел, ослабли силы.Говорил: «Конец идет. Я духомТолько что родился. Телом – мертв».Начал прятаться от богомольцев,Издали и молча осеняяЗнаменьем собравшийся народ.В Новый год был чрезвычайно весел,Обошел во храме все иконы,Всем поставил свечи, приложился,С братией простился, ликовался,Трижды подходил к своей могиле,В землю всё смотрел, как бы ликуя.После же всю ночь молился в келье,Пел пасхальные веселые каноны:«Пасха велия… Священнейшая Пасха!»Духом возносясь домой – на небо.И взнесенный дух не воротился в тело.Умер, как стоял, – коленопреклоненный.Только огнь, плененный смертной плотью,Из темницы вырвавшись, пожаромКниги опалил и стены кельи.

Но земли любимой не покинулСерафим убогой после смерти.Раз зимой во время снежной вьюгиЗаплутал в лесных тропах крестьянин.Стал молиться жарко Серафиму.А навстречу старичок – согбенный,Седенький, в лаптях, в руке топорик.Под уздцы коня загреб и вывелСквозь метель к Дивеевским заборам.«Кто ты, дедушка?» – спросил крестьянин.– «Тутошний я… тутошний…» И сгинул.А зайдя к вечерне помолиться,Он узнал в часовне на иконеДавешнего старичка и понял,Кто его из снежной вьюги вывел.

Всё, с чем жил, к чему ни прикасался:Вещи, книги, сручья и одежды,И земля, где он ступал, и воды,Из земли текущие, и воздух, –Было всё пронизано любовьюСерафимовой до самых недр.Всё осталось родником целящей,Очищающей и чудотворной силы.– «Тутошний я… тутошний…» Из вьюги,Из лесов, из родников, из ветраШепчет старческий любовный голос.Серафим и мертвый не покинулЭтих мест, проплавленных молитвой,И, великое имея дерзновеньеПеред Господом, заступником осталсяЗа святую Русь, за грешную Россию.

<1919, 1929 Коктебель>