Николай Тарусский - Знак земли: Собрание стихотворений Страница 11

8. Московский закон

Московский закон – железо.В четыре часа утра(В окошке стихает ливень,Зеленый туман встает)Матрос раздавил цигаркуИ щелкнул курком:«Пора!Мне ждать надоело.Амба.Готовься!Иди вперед!»

Сиделец заныл, захныкал.Матрос протянул:«Ага!Еще распускаешь слюни!Умей отвечать,Умей!»И стал открывать окошко.И тут-то, как ураган,Сиделец махнул за стойкуИ спрятался за ней.

«Эй, боженька, не балуйся! –В окошко полезла ветвь.Раскачивалась седая,Трясла дождевой горох. –– А то как пальну гранатой!(Замолк. Ни гу-гу в ответ.)А то как пальну!»И вылез –Грудастый,Большой,Как стог.

Он медленно поднимался.Он медленно вырасталНад черным квадратом стойки.Он вновь уронил очки.Он белые брови сдвинул.Он шел через узкий зал.Он шел на матроса,ВскинувДубовые кулаки.

«Как поле под саранчою,Погибну.А то бы снесБашкуИ в засол отправил.Стреляй,Москворецкий вор!»…………………………….И рявкнул наган.ЧетыреЩелчкаОтпустил матрос……………………………….

9. Утро

Уж ржавое рысье солнцеКатило через тайгуПо мамонтовым бивнямКурящихся елей.Уж хариусами стреляло,Изогнутыми в дугу,В разлившихся черных речках,Покрытых пушком гусей.

Уж щука встречала утроВ коряжистых омутахИ длинным утиным носомТорчала из лозняка.Уж ветки, как дудки, пелиВ серебряных рукавах,В сквозной кисее из мошек,Очнувшись от столбняка.

Уж пчелы сшивали воздух,Разорванный на кускиСвинцовою плетью ливня,Уж грела, дымила падь, –Когда, показав на солнцеВеселые клыки,Матрос до своих добрался,Чтоб с ними идти опять.

Наяривала гармошка,Отхватывала часы.В порубленных папахахИ сдвинутых картузахБойцы рубежи стирали(Покручивали усы,Завертывали цигарки)И солнце несли в глазах.

Прославленные партизаны,Уральские горняки,Матросы и новоселы –Крестьянская босота –Шли доменною дорогой,Зажав в кулаках гудки.А мир,Как пустая бочка,ГремелИ летелСкрута.Декабрь 1933 Москва

VII

ГОГОЛЬ

Горьким словом моим посмеюся. (Из Иеремии.)Надпись на могильной плите

Средь всяческих пенатов родовых –То с антресолями, то с флигельком,В гурьбе крылец, чуланов, кладовых –Похаживает колокольный гром.Там уплетают жареных гусей,Что жир пускают, гузку приподняв.А тут, среди яровчатых свечей,Заухал дьякон, русый Голиаф…И всё слышней славянофильский гам.10 И черт, – удобный выбран особняк, –На лесенках заводит тарарам,А утром – прыг и – прямо на чердак!Старушки. Божьи люди. УзелкиС просфорками. Чешуйчатая зыбьЦерковных глав… Сыграют в дурачкиИль сочинят побаски про борзых,В углах покрестят – нечисть напугать,И лежебоками в пуховикахКо сну отходят. И пошел жужжать20 Дворянский храп в бревенчатых веках.

А он возьми и выбери Москву!Зазимовал, остался и к ТолстымПереселился. Думал: проживуЛишь до весны, а там – в любимый Рим!«Здесь, может быть, удастся мне засестьЗа книгу, и тогда – не до баклуш,На Via Felice, сто двадцать шесть,Уж как-нибудь спасусь от мертвых душ».

Шипит в трубе домашнее тепло.30 Стреляет печь. Шуршат половики.А он то перепишет набело,То перечитывает черновики.В покоях тихо. Но почти до слезРаботать трудно. А из глаз течетТакая боль. А за окном морозРазвешивает по карнизам лед.

И, вглядываясь в жирный блеск икон,Он вспоминает, что везде-вездеЖизнь, как дорога, что повсюду он40 Как бы носился от звезды к звезде.Что, выставив великопостный носИ черный галстух в бегстве размотав,Потряхивая скобой волос,Он трусил их и удирал стремглав.В лице – старушье, вдовье. А они,Куда б ни попадал, уж тут как тут(Без обыска, лишь в двери загляни),Здороваясь, выходят и жуют,В губернских длиннополых сюртуках,50 Пирог с начинкою… из осетра.Все шепчут, и у каждого в зрачках –Скучища постоялого двора.

И вздутой, круглой, как диванный пуф,Кобыльей ляжкой, замыкая круг,Завидев длинный гоголевский клюв,Кувшиннорылый во весь духВышаркивал навстречу: – Пармезан-с.И макароны. Поросенок. Дичь. –И снова приходилось в дилижанс60 Усаживаться и пространства стричь.

И что ни год, тошнее было жить:Уроды обступали всё тесней.И он придумал: мертвых оживить,Как посоветовал отец Матвей.Но – где ж! Едва он брался за перо, –Из завитушек, из гусиных строк,Выскакивали прямо на бюро,И штопором – по воздуху – вприскок.

С бессонницами запросто. Чуть лег,70 То рыжиками пахнет, то сосной;В окно косится православный бог,Черт русско-византийский – за спиной.Гудит крестец, и позвонки мозжат.И шильцем ввинчивается уколЛукавой мысли: «Кабы сжечь подрядТетрадки все, то я б покой нашел.Завязли в строках, словно тарантасВ колдобинах. И даже коренникНе вытащит. Сгорят – сгорят как раз:80 И пуговиц не соберешь от них».

Вот в ночь во вторник зашипело: три.Приплясывает в руке свеча.«Тихохонько печурку отвориДа вьюшкою не брякни сгоряча».И прочь с подушек. Заскрипел диван.Дивясь всему, – еще в расчесах сна,Камзол до пят, – перхатый мальчуганИдет за ним. Босая тишинаПошлепывает в комнатах. В руке90 Свеча воняет салом. А метель,Ворвавшись с улиц, на половикеВолчком винтит. И, отщелкнув портфель,Усаживается в кресло колесом, –С хитринкою взглянув исподтишкаИ прошептав: «Теперь уже не сон»,Глядит перед собою, как в века.

Горят, горят. И гаснут. А ещеНе догорели. И опять – опятьВесь в черном опереньи – под плащом –100 Бросается тетрадки зажигать.И вздулось пламя, как рогатый мак.Чадит бумага, морщась и треща.Закатываются в снеговых потьмах:То Плюшкин, сумасшедшая моща;То Собакевич, избяная печь,В чугунной обуви, а по губам –Навар стерляжий; то сорочья речьКоробочки, одетой в драдедам;То Чичиков – брусничный с искрой фрак,110 Шкатулочка под мышкой – в полнотеБлагопристойнейшей – на всех парах,Верхом на указательной версте.А там еще мордастые – а тамВсе те, что докучали столько раз,Перекрутясь, подобно калачам,Ползут в печной, гудящий ночью, лаз.

И всё сгорело. И такая глушьРасширилась по комнатам. ТакойПустынностью над пепелищем душ120 Наполнились покои. И свечойТак затрещала тишина. И стольВысоким стало трюканье сверчка –Что мир погас……………………………………………………………………А в улицах, пока не рассвело, –Во мгле помещичьих календарей, –Среди полупотухших фонарейОпять летит седое помелоПо улицам, где ветры разошлись,130 Среди сугробов – к будке, где блохуВылавливает алебардщик изОборчатой шинели на меху.1933

ДИТЯ