Николай Велимирович - Молитвы у озера Страница 11

И сказал я: таковы сыны человеческие, и такова погоня их на протяжении всей жизни за многими желаниями.

Воистину, погоня ваша утомительна и бесполезна. Когда пробьёт смертный час ваш, то не сможете объяснить, за чем гнались. И прийдете на тот свет с пустыми руками и смятенным сердцем.

Сыны неба тоже бегут в утомительном забеге, но не в бесполезном. И когда пробьёт их смертный час, сумеют объяснить, за чем бежали. И на тот свет прийдут с бодрым сердцем и не с пустыми руками.

Орел под облаками видит ягнёнка в поле, и кидается на него, и спрашивает воробьёв, сидящих у ягнёнка на спине: не видали ли вы ягнёнка? — а они в ответ: нет, не видали. Так и с мучениками доброй надежды. На большом расстоянии видят пищу свою, и спешат к ней, а соседи её ходят по ней и не видят её.

Долог бег за доброй надеждой. Но герой решается на него и бросает все обманчивые надежды себе под ноги, и топчет их на бегу, как сухую листву. Многие и многие препоны лежат на пути его к надежде его, и смерть — одна из этих препон. Но он перескакивает их все — перескакивает он и смерть, и бежит за надеждой своей.

Мученики доброй надежды, стая белых голубей, вьющихся в хороводе вокруг Света Небесного, молите Бога о нас.

Гл. 37.

Мученики великой любви, молите Бога о нас.

Вы, кто познали любовь сильнейшую смерти, — молитеся Любви за нас.

Вы, счастливо преодолевшие в сей жизни сети любви преходящей, подобной пятну краски на стене, стираемому дождём;

Вы, проповедовавшие, что любовь таинственнее тела и долговечнее звёзд на небе;

Вы, посредством любви понявшие и древо, и камень, и зверей в горах, и рыбу в воде, — ибо любовь разламывает печати всех тайн, и все твари обнажаются пред любовником своим;

Вы, кто любовью исполнили всех пророков, все религии и все законы;

Величайшие завоеватели, кто сильнее вас?

Величайшие мудрецы, кто мудрее вас?

Редчайшие камни драгоценные, кто малочисленнее вас?

Боги, видевшие себя в Боге и Бога в себе;

Имеющие честь выше ангельской, ибо ангелы стали ангелами без муки и мученичества,

Вам молимся и покланяемся: молите Бога о нас!

Дабы и нам очиститься от призрачной любви, конец которой — ненависть.

Дабы и нам венчать веру и надежду нашу короной, в которой солнца имеют малую цену.

Дабы и нам прозреть, и познать, и возрадоваться радостию, которою могут радоваться только ангелы.

Дабы и наша жизнь стала трисолнечным сиянием, подобным Тому, от Кого исходит все сияние, не смешанное с тьмой.

Дабы и мы узрели в себе вечную Деву и предвечного Сына Девы, и Духа Голубиня.

Мученики великой любви, — но мука ваша меньше любви вашей. Всякая любовь несёт с собой страданье большее, чем сама эта любовь. Вы же возлюбили то, что дольше времени и шире пространства.

Слыша о страданиях ваших, ваши смертные братья мнят их невероятными и невыносимыми. Лишь потому, что способны проникнуть только в страдания ваши, но неспособны — в любовь вашу, смысл страданий ваших. О, если бы могли они проникнуть и в любовь вашу! Все ваши страдания стали бы для них игрушкой, как были они и для вас. Как холодный дождь и порыв ветра в ночи — игрушка для матери, спешащей домой к дитяти своему.

Тому, у кого есть цель, бо́льшая мiра, — тому мiр не может сделать ничего.

Того, кто спешит к дому, большему пространства, — того не может задержать пространство.

Того, кто имеет любовь, дражайшую творений времени, — того время не может ни остановить, ни растоптать.

Чрез все утёсы и грозы ведёт Любовь любимцев Своих и влечёт их к Себе.

Мученики великой любви, молите Бога о нас.

Гл. 38.

Чрез вещи твориши чудеса, Господи, когда люди теряют дар чудотворения.

Воду и огонь берёшь в слуги Себе, когда люди отрекаются от служения Тебе.

Древу и металлу даёшь силу Свою, которая, презренная людьми, к Тебе возвратилась.

Чрез землю и траву раздаёшь милость избранным Своим, когда люди творят себя слишком нечистыми, чтобы служить проводниками милости.

Чрез ткань и бумагу светит сила Твоя, когда плоть человеческая возобладала над духом.

Кости святителей возглашают имя Твоё и присутствие Твоё, когда язык людей замер в неверии.

Когда генералы забывают побеждать, Ты делаешь победителями рядовых.

Наполнил еси огнём вещи мёртвые, да светят, когда мрак застит очи звёздам.

Когда нет солнца, принимаются светить боярышник и папоротник.

Когда слепые становятся вождями слепых, Ты уступаешь водительство лошадям и псам.

Когда больные навязываются во врачи больным, Ты делаешь врачами мёртвые кости и грязь.

Когда лик Твой исчезает из души человеческой, Ты даёшь силу и мощь лику Твоему на дереве.

Смеются те, кто в конце будут горько рыдать, и говорят: как могут мёртвые вещи творить чудеса, которые мы не можем творить?

Но не живы ли вещи, когда Ты оживляешь их? И не мертвы ли люди, когда Ты оставляешь их, Господи Грозный?

Ангелы Твои знают, а люди не знают, что все силы Твои — в Тебе и от Тебя, и что Ты являешь их мiру чрез чистые каналы. Что если камень чист, а человек нечист? Не явит ли себя сила Господня скорее через камень, чем через человека?

Смехом радости смеётся только праведник. Смех неправедника — ехидство.

Смеётся неправедник мощам святителей, и весь истрачивается от смеха ехидного. О, если бы знал он, что мёртвые мощи святителей таят в себе больше жизни, чем его собственные плоть и кровь!

Воистину, далеко ехидство от Господа Всемилостивого, как и всегда далеко ехидство от девственности, словесности и святости.

Се, Словесный Господь всегда готов творить людям добро через людей. Но когда люди осквернились, обессловессились и обеспамятовали, Всемилостивый спешит на помощь людям чрез мёртвые предметы.

Господи Многомилостивый и Долготерпеливый, не остави мiр без проводников силы и милости Твоей.

Гл. 39.

Знаешь ли, дитя моё, отчего небеса затворяются, когда поля жаждут дождя, и отворяются, когда поля дождя не желают?

От злодейств людских смутилася природа и оставила порядок свой.

Знаешь ли, дитя моё, отчего нивы зачинают обильный плод весной, а летом дают бесплодную жатву?

Оттого что и дщери человеческие возненавидели плод утробы своей и убивают его в расцвете его.

Знаешь ли, дитя моё, отчего источники пересыхают и плоды земные не имеют уже той сладости, какую они имели?

От греха человеческого, которым немощь вошла во всю природу.

Знаешь ли, дитя моё, почему победоносный народ поражаем бывает несогласием и раздорами, и ест хлеб, горький от слез и ропота?

Потому что победил злодеев вокруг себя, но не победил их в себе.

Знаешь ли, дитя моё, отчего мать питает и напитать не может детей своих?

Оттого, что, вскармливая их грудью своею, поёт им не песнь любви, а песню ненависти к соседу.

Знаешь ли, дитя моё, отчего люди стали уродливы и потеряли красу предков своих?

Оттого что отвергли лик Божий, что внутри, в душе, вытёсывает красоту лица, и напялили образину земную.

Знаешь ли, дитя моё, отчего болезни и страшные моры умножились?

Оттого что люди вообразили, будто здоровье — дань, взимаемая с природы, а не дар от Бога. А что с муками отъемлется, то с двойными муками приходится защищать.

Знаешь ли, дитя моё, отчего люди бьются за землю и не стыдятся сходства своего с кротами?

Оттого что земля проросла сквозь сердце их, и глаза их стали видеть лишь то, что растёт в сердце. И оттого, дитя моё, что слишком обессилели люди от греха, чтобы сражаться за небо.

Не плачь, дитя моё, скоро придёт Господь и все поставит на место.

Гл. 40.

Молитвой очищаю зрение веры моей, чтобы не потеряло Тебя во мгле, Наисиятельнейшая Звезда моя.

Зачем Богу твоя молитва? — спрашивают меня тёмные батраки земли.

Истину глаголите, сыновья земли. Зачем полярной звезде бинокль мореплавателя, если она видит мореплавателя и без бинокля? Но не спрашивайте меня, раз уж сами знаете, зачем бинокль мореплавателю.

Молитва нужна мне самому, чтобы не потерять из вида Звезду спасительную, а не Звезде, чтобы не терять меня.

Что сталось бы с внутренним зрением моим, прекрати я упражнять его молитвой?

Не упражняются ли воины земные долго и упорно, научаясь видеть далёкие предметы?

Не упражняются ли долго и упорно ткачи шелка, чтобы различать им наитончайшие нити?

Как же мне не упражнять зрение веры моей, чтобы как можно лучше видеть единственное богатство моё?

Пойманный в сеть иллюзий, едва углядел я единственный путь наружу, — неужели же упущу его из вида?