Ион Деген - Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов) Страница 11

Можно обвинить, даже подкрепляя обвинение безупречными аргументами. В книге «Из дома рабства» я описываю телефонный разговор с профессором Фёдором Родионовичем Богдановым по поводу статьи в «Комсомольской правде», в которой генерал Доватор назван сыном белорусского крестьянина. Так вот обвиняющий поймал меня на лжи: как это тридцатилетний Доватор мог обратиться к профессору Богданову по поводу какой-то патологии опорно-двигательного аппарата? Может ли быть какая-нибудь подобная патология у такого молодого человека? Аргумент действительно безупречный. Как это я, врач, мог так соврать? Не стану же объяснять, что пациентом врача-ортопеда может быть не только тридцатилетний мужчина, а даже новорожденный.

И ещё одно обвинение – в шовинизме. В книге «Голограммы» есть у меня рассказик о замечательной личности, облвоенкоме полковнике, Герое Советского Союза. Шутя, с обвинением себя в предубеждении, этот удивительно благородный и добрый человек, что отчётливо прочитывается дальше, назван антисемитом. Надо быть клиническим идиотом, чтобы не понять этой шутки. Увы, в книге нет смайликов, без которых этот обвинитель, вероятно, не в состоянии обойтись для понимания. А может быть, это просто всего лишь ещё один повод обвинить меня в шовинизме? А, может быть, прочно основываясь на своём мировоззрении, он вообще лишает меня права слегка пошутить? Что я могу сказать по этому поводу?

В Советском Союзе меня обвиняли в сионизме. Там тогда весьма эмоционально возражал, убеждённо говорил, что я не диссидент и не сионист. Действительно, несмотря на фронду, диссидентом не был. Просто дурак по дон-кихотски сражался за справедливость. А сионистом? Дело в том, что в ту пору был подобен мольеровскому Журдену, не знавшему, что всю жизнь он говорил прозой. Так и я не знал, что моё желание жить в Израиле и есть самый обыкновенный сионизм. Сейчас я это уже знаю. Но и сейчас, тщательно инспектируя свою жизнь, твёрдо уверен в том, что во мне ни на йоту не было, нет и не может быть шовинизма. Да, я еврей. Да, я понимаю, какую ответственность Всевышний возложил на мой народ, посчитав его избранным. Но избран он лишь только для того, чтобы служить примером нравственности, преподанной в Заветах. Уже в шестнадцать лет на фронте, не имея ни малейшего представления о еврействе, инстинктивно ощутил, что я, еврей, обязан быть примером.

Мои друзья…

Остановился и не без ехидства улыбнулся. Вспомнил дежурную фразу любого оправдывавшегося юдофоба, что, мол, у него есть друг еврей. Но так сложилась моя жизнь, что большинство моих друзей не евреи. Украинцы, евреи, русские, грузины, татары, армяне, казахи. Последовательно вспоминаю национальности этих замечательных людей по мере того, как они становились моими друзьями. Именно в таком порядке, по мере приобретения друзей, перечислены их национальности. Были и сейчас есть у меня дорогие друзья евреи. Но количество их меньше, чем не евреев. Так получилось. Друзей ведь я выбирал не по национальности. И вообще не выбирал. Друзьями мы становились.

Нет, что ни говорите, а иногда стоит заглядывать в Интернет. Случайно обнаружил интересное высказывание моего коллеги-танкиста М.А. Калинёнка: «Вот вы мне дали почитать интервью Иона Дегена, с которым мы, кстати, шли почти параллельно. Оба родились летом 25-го года, оба с Украины попали на Кавказ, а оттуда в Среднюю Азию. Только он окончил Чирчикское танковое училище, а я в Мары. Ему пришлось наступать в районе Витебска-Полоцка и мне тоже. Он воевал в Литве и Восточной Пруссии и я рядом. Его в части называли счастливчиком и меня тоже. Вы посмотрите, сколько общего, но у нас почему-то совсем разное ощущение тех событий. В его интервью все мрачно, все плохо, все отступали, бежали. Все в черных тонах да еще и коммунистический режим... А ведь мы тогда и слов-то таких не знали. Но я убежден, что воспоминания надо писать как ВОСПОМИНАНИЯ, а не оценивать все с позиции сегодняшнего дня».

Меня заинтересовали воспоминания М.А. Калинёнка. Он прав. Действительно, мы оба родились в 1925 году на Украине. Он – чуть раньше меня. Только в пору, когда я воевал пехотинцем на правобережной Украине в 1941 году, мой будущий коллега с Украины эвакуировался на Северный Кавказ. Это его право. Мальчику шестнадцать лет. Могу ли я обвинить его в том, что он не воевал, а эвакуировался, что он не испытал мук отступления? Действительно счастливчик. Он эвакуировался на Северный Кавказ. А я в эту пору воевал. А затем пять с половиной месяцев провалялся в госпитале после ранения. Счастлив он, что не знал боёв в начале войны. От старой границы почти до Днепра. Не знал он, что такое выход из окружения с раненой ногой. Счастливчик. И дальше мы шли почти параллельно. Только странной была та параллельность. В 1942 году он с Северного Кавказа снова эвакуировался. На сей раз – в Среднюю Азию. Его право. Отроку семнадцать лет. У меня нет оснований поставить ему эвакуацию в упрёк. Но какая же это параллельность? На том самом Северном Кавказе в должности командира отделения разведки дивизиона бронепоездов я снова в страшных боях испытал горечь отступления. На сей раз от Армавира до самого Эльхотово в Северной Осетии. И снова был ранен. Могут ли мои воспоминания об этом быть радостными? А дальше уже почти параллели. Оба мы попали в танковые училища. Только он со школьной скамьи, а я из госпиталя. Не знал он, к счастью, позора и страхов отступления. Возможно, и этим в какой-то мере определяется разная тональность наших интервью? Тем более что я постепенно умнел, а он, судя по реплике, остался всё тем же коммунистом, каким и я был в неразумном юном возрасте. Почти параллельно… Но, может быть, мне после войны просто посчастливилось поумнеть, так как я стал врачом, а Калинёнок – преподавателем марксизма-ленинизма в высшем учебном заведении. Пришлось ему остаться непоумневшим не то по убеждению, не то по должности. Нарушилась параллель. Впрочем, геометрическая метафора оказалась несоответствующей действительности ни во время войны, ни после. Параллельные линии и в правду не пересекаются. Но не пересеклись они и после, как выяснилось, исчезновения вымышленной параллельности. И ещё один забавный аспект. Не мог же Калинёнок не заметить что параллельность нашего пребывания на Украине и Северном Кавказе просто примитивная ложь. Но недаром ведь он преподаватель марксизма-ленинизма.

Всё это, так сказать, обличения меня представителями нынешней российской интеллигенции. Но иногда натыкаешься на обличения, упакованные в такой примитивный мат, что мне просто хочется просветить на этот счёт матюгающегося, усовершенствовать его. Мат действительно примитивный, но зато какой в нём заряд ненависти! И думаешь: примерно такого я оперировал со всей осторожностью, со всем приобретенным умением, со всем огромным желанием исцелить его. А потом в палате выхаживал с любовью и состраданием. Да, случалось, что с подобным типом сталкивался, когда он эту же самую порцию вонючего антисемитизма обрушивал на меня, и я должен бы, к огорчению и осуждению моей жены, вступать в драку. Понимаете, ну просто не мог не отреагировать. Плохой характер. Какое счастье, что с этим характером я сейчас не там! Благодарю тебя, Всевышний, и за это!

Вероятно, чтобы обидеть, чтобы уязвить, называют меня графоманом, не имеющим ничего общего с литературой. В этом, с моей точки зрения, есть только незначительная деталь, не соответствующая истине. Точный медицинский смысл слова графомания – патологическое стремление к сочинительству произведений. Смею заявить, что такой патологией не страдаю. Более того, писать ужасно не люблю. Сам процесс этот мне не нравится. Может, например, родиться во мне какая-нибудь тема, а я придумываю десятки причин не сесть и не записать её. И это не лень, а та самая нелюбовь к писанию. Но, в общем, определение критиков в основном правильное. Я не литератор. Не учился этому. Учился двум профессиям. Профессии танкиста, для чего окончил танковое училище и вроде был профессионалом. Окончил медицинский институт и, всю последующую жизнь продолжая учиться, стал неплохим врачом. Так что констатация факта меня не уязвляет и не обижает. Нужны доказательства этого? Пожалуйста.

В 1995 году во время презентации моей книги «Война никогда не кончается» меня пригласили стать членом Союза писателей Израиля. Для этого я должен был всего лишь дать свою фотографию, написав на обороте номер удостоверения личности. Я поблагодарил за оказанную честь, но отказался, объяснив отказ тем, что не считаю себя писателем.

Сегодня продолжаю быть членом профсоюза врачей Израиля. Это по одной профессии, которой я отдавал всего себя. Но есть кое-что более ценное всех полученных мною наград. Это то, что не забыта моя первая профессия. Объединение танкистов Израиля, в котором состоят героические воины от подполковника и выше, и считанные танкисты с меньшими званиями, отмеченные воинскими наградами, по своей инициативе зачислило меня, всего лишь лейтенанта, советского лейтенанта, своим членом. Объяснили, что, получив данные обо мне из архива Советской армии, посчитали меня достойным быть в их среде. Архив Советской армии находится под Москвой, в Подольске. Киев, в котором я жил, к Подольску ближе, чем Иерусалим. И даже надобности в переводе документов не было. Но в Киеве почему-то подобной чести я не был удостоен.