Иван Елагин - Собрание Сочинений в двух томах. Том Первый. Стихотворения Страница 13

1939

Парк лихорадил. Кашляли, ощерясь,Сухие липы. Ветер, озверев,Кидался, переваливаясь черезОграду парка, на стволы деревИ там шумел. В такие ночи ЭросНа смертных свой обрушивает гневИ мечет безошибочные стрелыВ пределы сердца. В сумрак застарелый.

Я путал за аллеею аллеюИ всё пытался отыскать скамью,Твою скамью, которую не смеюЗабыть, которой запах узнаю,Чтобы до утра выстоять над нею,Чтобы заставить молодость моюХотя бы обернуться напоследокИ мне кивнуть из каменных беседок.

Немногое мы называем благом,А счастию не надобны слова.Мы низом шли, ступая по корягам,И моего касалась рукаваТвоя рука. Спускающимся флагомТонула осень в логовище рва.А ров был мир находок и разведок.Ты шла и капли стряхивала с веток.

Когда бы знать, куда мы счастье денем,Его и на неделю не продля!Зачем тебя избрали мы владеньем,Диковинная горькая земля?Зачем вином наполнены осенним,Как праздничные чаши, тополя,Когда разлукой вымостили богиВсе тропы, все пути и все дороги?

Когда бы знать, что, всё оставя, кинусьВ твои овраги, заросли, репьи!Здесь и деревья просятся: «Возьми нас,Веди к ней — мы свидетели твои!»И два листа навстречу ветер вынесИ положил на краешек скамьи…Благодарю, внимательные листья,Протянутые руки бескорыстья!

Еле виднеетсяБольшая Медведица.Сутулятся у крыльцаХрустальные деревцаНа улице гололедица.

Гнулись ивы в три погибелиВ сторону из стороны!Высоко фонтаны выбилиТри хрустальные струны.

Всё под ветром кустик вздрагивал,И катился лист в траву,И, смеясь, амур натягивалЗолотую тетиву…

Любезная сердцу осень!Сваленный хлам театральных кулис!Раскрашенный куст на подставке,Пожухлый и пыльный.Сбитые в кучу куски полотняных небес,Алых и синих,Высоких и низких,С прибитой у края звездой!

Мир — и в оркестре сквозняк…

Любезная сердцу осень!Рыжий парик на каштане.Жалкие слезыЖалких актеровПо лицам размазали грим.

Ты вся — эскиз карандашом.Ты сложена легко и плотно.Таких фламандцы на полотнаПускать любили нагишом.

Таких изображали там,Где прямо пьют вино из бочек,Целуются без проволочекИ бьют себя по животам!

Вот вечер — медлит и плыветИ облака смешные лепит,И кажется — луна вот-вотЗа крышу здания зацепит.

А рядом музыка. ТомятСмычка невидимые взлеты,И на балконе воздух смятВолной вибрирующей ноты.

Смычок занесен в высоту!Иль ты не видишь — в скачке дикойОгромный всадник налетуЗастынул с вытянутой пикой?

Стоим, дыханье затая,Пока не сгинет всадник где-то,Как будто наша жизнь воздетаНа острие его копья.

Звенит трамвай, скрипят телегиИ всё под снежной пеленой.О, этот снег! Моих элегийОн был единственной виной.

А в небе сыро, в небе вяло,Как будто небу тяжело:Само себя держать усталоИ вот на кровли прилегло.

Какая б участь ни судима,Как ни была бы жизнь строга —Но только б вечно плыли мимоКачающиеся снега!

Пусть в этом очень мало смыслаДля рассудительных умов —Но только б вечно небо вислоМежду деревьев и домов!

Ели во весь рост.А за сугробом — вепрь.Ров. Надо рвом мост.На воротах — герб.

Дом, как большой сруб.Стены — и сквозь нихЗеркало — свечи — глубь,Девушка и жених.

Только во сне такПоступь страшна слуги!Только во сне такВсе говорят шаги!

Только во сне такОкна наискосокИ потолок высок!

Девушка — вся свеча!До полу лен косы.Ошейниками бренча,Ворочаются псы.

Сегодня тебя увезуВ свадебных санях!

Тяжко, тяжко внизуОхнула дверь в сенях.

……………………….

Их было много — золотистых ливней.Тебя ломали страстные струи,Но с каждым днем глядели все наивнейГлаза ошеломленные твои.

Я шел на них! И падал под ударом!(Господь, глаза ее умилосердь!)Так тянутся к автомобильным фарам,Несущим ослепительную смерть.

Я шел на них! А ветер плыл гигантомИ оставлял на мокрых тучах шрам,И в сумерках бродячим музыкантомХодила осень по пустым дворам.

Я знал, что поздно! Знал, что ставка бита,Что счастье изменяет игроку!Но я бросался счастью под копыта,Чтобы остановить на всем скаку!

И знал: его уже не остановишь!Мелькнет! Ударит! Рухну! Наповал!Из всех небесных, всех земных сокровищЯ только глаз твоих не целовал.

Смеркается. И запах хвои слаще.Смолистый воздух кажется весом.Вот так бы век! Когда б не этот смазчик,Склоненный над чугунным колесом!

О чем же я? Так. О смоле. О хвое.Всплывают дни поочередно все.Платформа. Вечер. Музыка. Мы двое.Когда бы суть не в этом колесе!

Но только сдвиньте, только с места троньте –И всей тоской обрушится отъезд!Распахнутая ель на горизонтеНад всем, что было, вычертила крест.

И поезд скачет с насыпи на насыпь,Укачивает и трясет до слёз,Как будто зуб не попадает на зубУ рельс и шпал, у стыков и колёс!

Он день и ночь пространство бьет навылетИ до краев разлуками налит.В одном конце кого-то обескрылит,А на другом кого-то окрылит!

Как вечерами тротуары глухи,Как сердцевина города мертва,Где тучные мошенники и шлюхи,Как синие прожорливые мухи,Слетались в ресторанные хлева!

Теперь их нет. Куда девалась наглость?Еще и первый выстрел не остыл —Скорей — окно бумажками крест-накрест,Трюмо на грузовик — и в тыл!

Мы едем. Улицею ли?То мостовая или ад?Автомобиль, юли, юлиМежду столбов и баррикад,Между рогаток наугад —Врывайся в этот непрогляд!

Что там чернеет поперек?Канава, вывеска иль ров?Не сбережешь ни рук, ни ног:Тут собирает ночь оброкС автомобильных катастроф,С перевороченных дорог!

В парадном ночь и стужа. В две коптилкиГорит окно на верхнем этаже.А тополя — обломанные вилкиНечищенного темного фраже.

От пешеходов улица отвыкла,И ночь забыла паровозный свист…Послышалась возня у мотоцикла,И удаляется мотоциклист.

И глухо вновь… Скорее дьявол взял быВесь этот мир, весь этот тусклый хлам!Как бы в ответ — заносчивые залпыПерерубают воздух пополам.

Опять сумасшедшие хлопьяЛикуют, ныряют, парят,Целуют чугунные копьяТвоих обреченных оград!

Усталый, голодный, военный —Ты скорчен в предсмертном броске,И бьется затравленной венойНева у тебя на виске!

Они прошли по тысяче дорог —К Парижу, к Брюсселю, к Антверпену, к ВаршавеИ целый мир от ужаса продрог,Прислушиваясь к их чугунной славе,И тяжестью непрошеных знаменТам каждый камень был обременен…

О сколько их в плененных городах!Над всей Европою насильственно воздетых —На башнях, академиях, судах,Парламентах и университетах,На ратушах, музеях, крепостях —Всё тот же издевающийся стяг…

Скабрезно каркнув, пролетает грач,Над улицами, проклятыми Богом,Над зданиями, рвущимися вскачьНавстречу разореньям и поджогам.

Над рухлядью ненужных баррикад,Над остовом обугленным квартала,Откуда пламя рвалось наугадИ чердаки окрестные хватало…..

И судьбы, и жилища сметены.И там, в нечеловеческом закате,С перегнутой над улицей стеныСвисают заржавелые кровати.

Осунувшись, и сгорбясь, и унизясь,Дома толпятся по очередям,И нищеты жестокий катехизисТвердит зима базарным площадям.

А рядом бой. Полнеба задымил.Он повествует нам высоким слогомО родине. И трупы по дорогамНапрасно дожидаются могил.

В небо крыши упираются торчком!В небе месяц пробирается бочком!

На столбе не зажигают огонька.Три повешенных скучают паренька.

Всю неделю куролесил снегопад…Что-то снег-то нынче весел невпопад!

Не рядить бы этот город — мировать!Отпевать бы этот город, отпевать!

Там небо приблизилось к самой земле,Там дерево в небо кидалось с обвала,И ласточка бурю несла на крыле,И лестница руку Днепру подавала.

А в августе звезды летели за мост.Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чём бы?Проторенной легкой параболой звёздЛетели на город голодные бомбы.

Не помышлять, не думать об уюте,Не отогреть чернила на столе,Туманен кабинет, и столбик ртутиДавно остановился на нуле.

В сугробах двор, и окна в снежной мути,И узенькие ветки в хрустале.И долго мы признательны минуте,Случайно пересиженной в тепле.

Но ты — поэт. Гляди в лицо пурги,И стисни мозг, и нервы напряги!Пусть колет лед по этим нежным нитям!

И что нам лед? Ты только лиру тронь —И он расплавится. Тугой огоньИ в этот раз мы у богов похитим.

В палисаднике шесть занозинТараторят речитатив.Вы простите, что несерьезенИ с деревьями неучтив!

Да деревья ли? Просто ветошь!Каждый кустик ветром измят!Я в притворстве совсем несведущ,Я поэт, а не дипломат!

Для прогулок несносен климатИ покинул дом истопник…Но всё же они не отнимутНаших причудливых книг!

Хотя и не знаю толком,Какую из них разверну,Но, блуждая по книжным полкам,Мы отыщем такую страну,

Где электричество в доме,И дровами очаг набит,И нет места обидам, кромеСамых высоких обид!

Слова, что камень, — никогда не дрогнут,Я их ваял, всю нежность соскребя.Мой бедный стих! Ты наглухо застегнут.Какие ветры распахнут тебя?

За то, что я прикинулся поэтом,За то, что музу называл сестрой.За то, что в мир ушел переодетымВ чужое платье, на чужой покрой —

Мой каждый слог мне ложем был Прокруста!Мой каждый стих рождался чуть дыша!Смирительной рубашкою искусстваСпеленута свободная душа.

Мой горизонт словами был заставлен.Они всё солнце заградили мне!Затем чтоб стих был набело исправлен,Вся жизнь моя заброшена вчерне.

Я предал жизнь! Обиду за обидойЯ наносил ей сам своей рукой!Я приказал ей быть кариатидой,Согнувшейся под каменной строкой.

Уже последний пехотинец пал,Последний летчик выбросился в море,И на путях дымятся груды шпал,И проволока вянет на заборе.

Они молчат — свидетели беды.И забывают о борьбе и тленеИ этот танк, торчащий из воды,И этот мост, упавший на колени.

Но труден день очнувшейся земли.Уже в портах ворочаются краны,Становятся дома на костыли…Там города залечивают раны.

Там будут снова строить и ломать.А человек идет дорогой к дому.Он постучится — и откроет мать.Откроет двери мальчику седому.

Топчемся, чужую грязь меся.Тошно под луною человеку.Отвязаться бы от всех и вся!С темного моста да прямо в реку!

Гибнет осень от кровопотерь,Улица пустынна и безлиства.И не всё ли мне равно теперь —Грех или не грех самоубийство,

Если жизнь тут больше ни при чем,Если всё равно себя разрушу,Если всё равно параличомМне давно уже разбило душу.

Думал — осенью буду счастливым,Да со счастьем всегда нелады,И обрызганы мюнхенским пивомЭти мюнхенские сады.

Я давно уже в роли растяпыИ за жизнью тащусь позади,И поля моей старенькой шляпыОбломали чужие дожди.

Я серьезных не слушаю споров,Да и шуток уже не шучу.У судьбы-то прижимистый норов,А противиться не по плечу.

То на улице мерзну безлюдной,То слоняюсь среди пустырей,Чтоб какой-нибудь смерти нетруднойПриглянулся бы я поскорей.

Год за годом — верста за верстой…А про счастье слыхали наслышкой.Все мы платим земле за постойСединою, тоской и одышкой.

А быть может, и счастья-то нет,Есть одни надоевшие бредни.А вели нас к нему в кабинет,Да оставили в грязной передней.

Что ты лжешь мне, постылая жизнь!Разве мало тебе идиотов?Отцепись от меня, отвяжись!Я тебя уже сбросил со счетов.

Подводила к высокому вязу,Зазывала в глухие поля…Твоему голубому отказуЯ не сразу поверил, земля.

Для того ли в туман приальпийскийУводили меня колеи,И твои золотые запискиНа дороги летели мои,

Чтобы сгинуть в беззвездной Европе,Где панели тоской налиты,Где рассвет, как забойщики в копях,Отбивает от ночи пласты,

Где, как сумерки, улицы стары,И на каждых воротах броня,И смертельные желтые фарыОтовсюду летят на меня,

Где сады багровеют от желчиИ спешат умереть облака,Где тоскуют и любят по-волчьиИ бросаются вниз с чердака.

Лужицы — как цинковые миски.С крыш, с деревьев, с проводов течет.По камням дожди, как машинистки,Отстучали годовой отчет.

На ходу влетают мне за воротДва кленовых солнечных листка.Это осень оставляет город,Вдоль дорог бегут ее войска.

И вослед уйдут последним взводомБелые листки календарей,И воскликнут люди: «С Новым Годом!»Чтобы стать еще на год старей.

Облетают мысли с каждым шагом.Прохожу по скверам не спеша.Скоро выйдет к миру с белым флагомПеремирье заключать душа.

Каштановым конвоемОкружено окно,И вся земля запоемПьет красное вино.

Мой голубой автобусУходит на бульвар.Как мне понятна робостьЕго туманных фар!

Он весь как на эстраде,Под рыжей бахромой.И люди в листопадеНе ходят по прямой.

От парка и до паркаОн ветрами несом.И осень, как овчарка,Бежит за колесом.

День отступит, тьма поборет,Выйдут звездные полки…С Новым Годом, старый город!С Новым Горем, земляки!

Тот повесится в уборной,Этот бросится с моста,У кого-то ночью чёрнойВынут дуло изо рта…

Кто еще нас объегорит,Счастье новое суля?С Новым Годом, старый город!С Новым Голодом, земля!

За далекой переправой,Может, бросим якоря,Где-то проволокой ржавойПовстречают лагеря.

Не повесят, так уморят,Не леса, так рудники…С Новым Годом, старый город!С Новым Горем, земляки!

Кончается ночь снеговая,И крыши всплывают грядой.Звезда над дугою трамваяДрожит Вифлеемской звездой.

Ночь канула, с места не тронувДвухтысячелетней канвы,И где-то с вокзальных перроновВыходят седые волхвы,

И елка в окне магазинаВ плену золотого дождя…Но старые три господинаУшли, никого не найдя.

Млечный путь осел на колею.День жесток, а ночь еще жесточе.У столба дорожного стоюЗа колючей проволокой ночи.

Так же будет сотни лет спустя.Ни один не вырвется из клетки.Так же будут наклоняться ветки,Первобытным ужасом хрустя.

Кто мы? Для чего мы и откуда —Проволокой звезд обнесены?Говорят, Тебе мы снимся, Будда,Скверные Тебя тревожат сны.

Ты — подброшенная монета,И гадают Дьявол и БогНад тобою, моя планета,На какой упадешь ты бок.

Ты летишь! Ты попала в штопор,Не раскрылся твой парашют.Затрещала твоя Европа,И портные твои не сошьют.

В торжествующем ураганеГолос Бога уже невесом.Ты в космическом балаганеСтала чертовым колесом.

По тебе пробегают танки,И пожар по тебе клубит,И уже отдаленный ангелНад тобой в вышине трубит.

Этот день — он настанет скоро!И в последнем огне горя,Разлетятся твои соборы,Министерства и лагеря…

Но не слышит земная челядь,Что уже распаялась ось:Что-то мерит и что-то делит,Что-то оптом и что-то врозь…

И молиться уже бесполезно,Можно только кричать в небеса:— Зашвырни нас куда-нибудь в бездну,В бездну с чертова колеса!

Так ненужно, нелепо, случайноРазлетаются дни, как пыльца.Детский гроб и снега Алленштайна —Вот чему не бывает конца.

Там в снегу, как в тумане, как в дыме,Мы по улицам тесным идем.Там короткое выжжено имяНа кресте раскаленным гвоздем.

Может быть, мы сидим и понынеТам, в пустом неприглядном кафе,И нам снится — мы где-то в Берлине,Присужденные к аутодафе…

Пусть состаримся мы в Сингапуре,Но со всех отдаленных окраин,Через все океанские буриМы пробьемся к тебе, Алленштайн.

Наше место за столиком свято!Ты продрогла, я тоже продрог;Ты нам налил, трактирщик, когда-тоЭтой смеси, похожей на грог…

Мы к тебе по дороге оттуда…И расскажем мы, сидя в тепле,Как мы наше короткое чудоНезнакомой отдали земле.

Спят на фасаде даты.Перед фасадом щебень.Жил в этом доме когда-тоГофман фон Фаллерслебен.

Тесная деревушка.Вывески крыты ржою.Снова судьба-кукушкаТкнула в гнездо чужое.

«Deutschland uber alles»Кто-то вписал любовноТам, где в кирпич вплеталисьВыкрашенные бревна.

Стремителен и придушен,По улицам и полям,От комнат и до конюшенМетался панцер-аларм.

Казалось, обвисли нервы,А он еще истязал!Встал на дороге первыйБронированный ихтиозавр.

Горячий, отяжелелый,Он грузно пополз по песку,Сверкая звездою белойНа обожженном боку.

И мы, на него глазея,Стояли ошеломленыВ этом страшном музееОкончившейся войны.

Когда он пропал за сараем,Ты, обратясь ко мне,Сказала: «Давай погадаемПо надписи на броне!»

И как бы в ответ он прямоВырос из-под земли.И мы прочли «Алабама»И в сторону отошли.

От океанских закатовДо садика за угломОн небо далеких штатовПронес над своим жерлом.

………………………..

Так же тускнеют даты.Верно, убрали щебень.Жил в том доме когда-тоГофман фон Фаллерслебен.

А мы уже в сотом доме —Маемся кое-как.Нет для нас дома — кромеТебя, дощатый барак!

В какую трущобу канем?Кто приберет к рукам?Скоро ль конец гаданьямПо танкам и по штыкам?

И черт ли нам в Алабаме?Что нам чужая трава?Мы и в могильной ямеМертвыми, злыми губамиПроизнесем: «Москва».

От полустанка до полустанкаТо водокачка, то вагонетка,Полка, бутылка, консервная банка,Поле да поле, да изредка ветка!

От разлуки до разлуки,От судьбы и до судьбыВзяли душу на порукиТелеграфные столбы!

Телеграфные столбы —Соглядатаи судьбы!

Ветер бреющим полётомБьет по спинам поездовИ поет, поет по нотамБесконечных проводов!

Пой на тысячу ладов,Ветер нищих! Ветер вдов!

Строили да рухнуло,Разлетелось в пух!Бомбами из МюнхенаВышибали дух.

Славился музеями,Впутался в бои!Пулями осмеяныСтатуи твои.

Заново не выстроим,Миру не вернёмСкошенное выстрелом,Смятое огнём.

Памятник и госпиталь,Церковь и приют.И поныне к ГосподуКамни вопиют.

И на небе вызаряРжавчину крестов,Весь летишь ты к ИзаруБроситься с мостов.

Я проходил по улицам чужим.Из подворотен выплывала сырость.И вот, как вечность неопровержим,Крутой собор передо мною вырос.

Он говорил: ты наглухо прибитК тяжелому, заплаканному миру.Сойди на миг с твоих земных орбит,Плыви со мной по звездному пунктиру!

Он делался всё выше и острей,Он в небесах искал себе упора,И я сгорал на каменном костреВ средневековом пламени собора.

А рядом содрогалась от стрельбыМоей земли последняя дорога.Мне в эту ночь клялись в садах дубы,Что близок день, что мы увидим Бога.

Дальше, дальше. Там ребенок. Брось.Пусть кричит, он размозжен снарядом.Как кулисы, ветер гнет фасадыВкривь и вкось.

Кто-то руку взял мою рывкомИ повлек, смятением объятый,Лик его, как лист бумаги смятый,Незнаком.

Может быть, и ты дрожишь впотьмах,Всё отдав, за жизнь цепляясь эту?А во мне почти и жизни нету.Только страх.

Кто нам солгал, что умерла война?Кто опознал ее среди усопших?Еще по миру тащится онаИ рядом с ней ее хромой сообщник.

Она идет за нами по пятамИ валит нам на головы руины,И к пароходным тянутся бортамБлуждающие в океанах мины.

Она лежит на дне сырого рваВ гранате, как в заржавленном конверте.Не верьте ей! Она еще жива,Жива еще, беременная смертью!

Украденную юность доконав,Она и правду на земле задула.Еще столетье будут из канавГлядеть на нас зевающие дула!

О сколько раз еще из-за углаНас оглушат по черепу и ребрам,Чтоб эти двое, глядя на тела,Обменивались хохотом недобрым!

За то, что руку досужуюНе протянул к оружию,За то, что до проволок ПлаттлингаНе шел я дорогой ратника,За то, что под флагом АндреевскимНе разнесло меня вдребезги, —За это в глаза мне сваленыВсех городов развалины,За это в глаза мне брошеныВсе, кто войною скошены,И вместо честной гибелиПо капле кровь мою выпилиТени тех самых виселиц,Что над Москвою высились.

Что останется? Ржавчина свалок,Долгий голод, рассказы калек…И подумают дети, что жалокБыл прославленный пулями век.

Что им скажут какие-то числаПокоробленных временем датТам, где криво дощечка повислаНад твоею могилой, солдат?

И никто не узнает, что душуТы отыскивал в черном бою,Там, где бомба хрипела: «разрушу»,Там, где пуля свистела: «убью»…

Где прошел ты, весь в дыме и пепле,В дыме боя и пепле седин,Там, где тысячи гибли и слепли,Чтобы солнце увидел один…

Кому-то кто-то что-то доказалИ убедил кого-то кто-то в чём-то.Стоит с пробитой крышею вокзал,И всюду хаос Божьего экспромта.

Наказывай! Нас не прельщает рай,Твой тихий рай, Твой остров голубиный!На головы нам молнии роняй!Топи в морях! Гони нас в рай дубиной!

Во имя человеческой тоскиМы отречемся от Твоей опеки,Чтоб драться вновь за рыжие пески,За облака, за голубые реки!

Сжигай дотла! Мы выдержим напор.Гори, земля! Клянусь над пепелищем:Мы первобытный каменный топорВ тысячелетних залежах отыщем!

Мы выстроим наш непутевый рай!Наш дымный рай! Мы не хотим иного!Останови! Разгневайся! Карай!Нам по счетам выплачивать не ново!

Твоя цена не будет дорога.Платили мы, и всё сполна заплатимЗа наше право убивать врагаИ другу отвечать рукопожатьем.

Тупик. И выход ни одинИз тупика еще не найден.И так от детства до седин,От первых до последних ссадин.

Бомбы истошный крик —Аэродром в щебень!Подъемного крана клык –на привокзальном небе —

Ты, мое столетие!

Поле в рубцах дорог:Танки прошли по полю.Запертое в острог,Рвущееся на волю —

Ты, мое столетие!

Ищущее конец,Бьющееся в падучей,Мученический венецПроволоки колючей —

Ты, мое столетие!

Кручу за пядью пядьБрали. И вот со склонаРинувшееся вспять,Все растеряв знамена,

Ты, мое столетие!

Брошенное на штык,Дважды от крови ржавый,Загнанное в тупикДьяволовой облавой —

Ты, мое столетие!

Царственные векаБыли твоим подножьем.Продано с молотка,Выжжено гневом Божьим –

Ты, мое столетие!

Кости с тобою сложим!

Плоть от плоти твои,Шиты твоим покроем.Бурей своей пои!Кровью своей напоим!

Верности клятву прими,Ты, мое столетие!

Над ветлами, над ульями,Над липами, над пчёламиГудело утро пулямиСвинцовыми, тяжёлыми.

Трещало автоматами,Глушило миномётами,Кто прятался за хатами,Кто жался под воротами,

А мертвые — кто во поле,Кто брошены на отмели…Прохвастали, прохлопали,Чуть полстраны не отдали!

Родимые, да что ж это?Никак землица наша-то!Вся жизнь на вобле прожита,А пушек-то не нажито!

Была ж Россия мамонтом,А не прошло полвеку-то —Сожгли тебя! От сраму-тоТебе деваться некуда!

Обрадовались, грабили,А непокорны ежели,Мужик ли это, баба ли —На перекрестках вешали!

Как у своих-то перчено,А у чужих-то солоно!Как из огня теперичаПопали мы да в полымя!

Из-под кнута-то отчего,Да под дубину отчима!Тот Соловками потчевал,А этот смертью потчует!

Коль две скрестились гибели,Какое сыщешь снадобье?Одну мы гибель выбрали,Коль выбирать уж надобно!

Пока не заткнули кляпомКлокочущий рот, покаНе выгнали в ночь этапомПод окрики с броневика,

– Загнаны в загоны,А все-таки живём! —Пока, как в огонь, в вагоныНе побросали живьём,

Пока не сбиты кучейЗа проволокой колючейИ сыновья и дочериПод пулеметные очереди —

Пока еще есть выход,Выход и тьма выгод:Стеклышком обыкновенным(Только острей выточь!)Раз полоснешь по венам —И никаких выдач!

Лучше массой аморфной!Назад отступать — куда ж?Пока еще есть морфий,Веревка, шестой этаж —

Пока еще не на слом,Дышим еще покамест —Гневу псалом!Ненависти акафист!

Колыхались звездные кочевья.Мы не засыпали у костра,Шумные тяжелые деревьяГоворили с нами до утра.Мне в ту ночь поэт седой и нищийНебо распахнул над головой,Точно сразу кто-то выбил днищеТопором из бочки вековой!И в дыру обваливался космос,Грузно опускался млечный мост,Насмерть перепуганные сосныЗаблудились в сутолоке звезд.

– Вот они! Запомни их навеки!То Господь бросает якоря!Слушай, как рыдающие рекиПадают в зеленые моря!Чтоб земные горести, как выпи,Не кричали над твоей душой,Эту вечность льющуюся выпейИз ковша Медведицы Большой!Как бы ты ни маялся и где быНи был — ты у Бога на пиру…Ангелы завидовали с небаНашему косматому костру.

За окном — круги фонарной ряби.Браунинг направленный у лба.На каком-то чертовом ухабеСворотила в сторону судьба.Рукописи, брошенные на пол.Каждый листик — сердца черепок.Письмена тибетские заляпалЧасового каменный сапог.Как попало комнату забили,Вышли. Ночь была уже седа.В старом грузовом автомобилеУвезли куда-то навсегда.

Ждем еще, но все нервнее курим,Реже спим, и радуемся злей.Это город тополей и тюрем,Это город слез и тополей.Ночь. За папиросой папироса,Пепельница дыбится, как ёж.Может быть, с последнего допросаПод стеной последнею встаёшь?Или спишь, а поезд топчет вёрстыИ тебя уносит в темноту…Помнишь звезды? Мне уже и к звёздамГолову поднять невмоготу.

Хлынь, война! Швырни под зубья танку,Жерла орудийные таращь!Истаскало время наизнанкуВечности принадлежащий плащ!

Этот поезд, крадущийся вором,Эти подползающие пни…Он скулил, как пес, под семафором,Он боялся зажигать огни.Чащами и насыпями заперт,Выбелен панической луной,Он тянулся медленно на запад,Как к постели тянется больной.

В небе смерть. И след ее запутан.И хлеща по небу на ура,Взвили за шпицрутеном шпицрутенС четырех сторон прожектора!Но укрывшись тучею косматой,Смерть уже свистит над головой!Смерть уже от лопасти крылатойПадает на землю по кривой.…Полночь, навалившаяся с тыла,Не застала в небе и следа.Впереди величественно стылаК рельсам примерзавшая звезда.

Мы живем, зажатые стенамиВ черные берлинские дворы.Вечерами дьяволы над намиВыбивают пыльные ковры.Чей-то вздох из глубины подвала:— Господи, услышим ли отбой?Как тогда мне их недоставало,Этих звезд, завещанных тобой!

Сколько раз я звал тебя на помощь —Подойди, согрей своим плечом.Может быть, меня уже не помнишь?Мертвые не помнят ни о чём.

Ну, а звезды. Наши звезды помнишь?Нас от звезд загнали в погреба.Нас судьба ударила наотмашь,Нас с тобою сбила с ног судьба!Наше небо стало небом чёрным,Наше небо разорвал снаряд.Наши звезды выдернуты с корнем,Наши звезды больше не горят.В наше небо били из орудий,Наше небо гаснет, покорясь,В наше небо выплеснули людиМира металлическую грязь!

Нас со всех сторон обдало дымом,Дымом погибающих планет.И глаза мы к небу не подымем,Потому что знаем: неба нет.

Родина! Мы виделись так мало,И расстались. Ветер был широк,И дорогу песня обнимала —Верная союзница дорог.

Разве можно в землю не влюбиться,В уходящую из-под колес?Даже ивы, как самоубийцы,С насыпей бросались под откос!

Долго так не выпускали ивы,Подставляя под колеса плоть.Мы вернемся, если будем живы,Если к дому приведет Господь.

По стенам комнатушки разбросаныНаших кленов последние письма.Это всё, что осталось от осени,Это всё, чем к зиме запаслись мы.

С той поры, как с тобой мы подхваченыЭтим роем, по миру носимым, —Мы привыкли готовиться начерноИ к разлукам, и к бедам, и к зимам.

Что с того, что мы делаем промахи?Вся-то жизнь, что ни день — то и промах.Где-то в мире раскиданы холмикиИ родных, и друзей, и знакомых.

За какими озерами синими,Под каким неисхоженным кряжем,Под какими крестами без имениНа разлуку последнюю ляжем?

Слушай, Господи! Жизнь уже порвана.Одари хоть когда-нибудь щедро.Раздели между нами Ты поровнуЭти два с половиною метра!

Снова Муза моя взаперти.А просил я ее о немногом.Хоть подкову на счастье найтиИ прибить у себя над порогом.

На деревьях плоды вороша,Наливается соками август.И, как плод, тяжелеет душа,И молчанье становится в тягость.

Эту плотную ночь расколотьМожет только певучее слово.На земле человеку ГосподьУтешения не дал иного.

Уже закаты буйствуют по клёнам,Уже дрожит святая гладь чернил,И сердца предосенние знамёнаНеоборимый ветер накренил.

И сердце снова выдумками бредит,Но день пройдет, как проходили все,И тот же самый грузовик проедетПо асфальтированному шоссе…

Оставлю дом. Стучаться буду в сотниЧужих дверей, но дома не найду,И где-то в самой грязной подворотнеМне суждено споткнуться о звезду.

Мой скудный мир! Он обернется щедрым,И станет на мгновение виднаБереза, захлебнувшаяся ветром,Возникшая из черного вина.

И в память мне листвой она ворвется,И детством, и оконцем, и крыльцом,И крышей, и бревенчатым колодцем,И матери исплаканным лицом.

И прошумит родительским порогом:— Мой бедный сын! Тебя зовут сады.Мой бедный сын, идущий по дорогам,Оставленный на произвол звезды!

Не страшен эшафот. Позорный столб не страшен,Ни гибель на костре, ни смерть на колесе,Когда колокола оповещают с башен,Когда на площади тебя увидят все.

Пусть кони хмурые волочат к месту казни,И стража по бокам, и взведены курки.Подскакивай, фургон, и в колее завязни!Смыкайтесь, улицы, в сплошные тупики!

Еще милей дома. Заря еще огромней,Все подоконники наводнены людьми.Ты, липа встречная, приветствуй и запомни.Во славу смертника, столетняя, шуми.

Твой дьявольский кортеж, твой сумасшедший выезд,С помоста брошенное зрителям bon mot —На этих зданиях, на этих лицах выестНеизгладимое и гневное клеймо.

Что ты не оценил, — мы за тебя оценим.Теперь любой из нас легко бы жизнь отдал,Чтоб умереть, как ты, — поднявшись по ступеням.………………………………….Мы — те, кто умирать спускается в подвал.

Видно, дела плохиВеликолепной эпохи:Полицейские атташеПри каждой живой душе.

А ведь была ж когда-тоБез кляпа во рту душаУ обезьяны мохнатой,Вышедшей из шалаша,

Прислушивающейся к дебрям,Таящейся у корчаг,В единоборстве с вепремОтстаивающей очаг!

А ведь была ж обидаУ глядящего из-под лба,Воздвигавшего пирамидыЕгипетского раба!

И вера была — знамя!Раскольничий поп с костраПросовывал сквозь пламяМятежные два перста!

Пел — на костре скорчась!Слушай — сегодняшний, ты!Где же твоя гордость?Где же твои персты?

Луна огибает барак.Какого-то сна отголосокДонесся из груды коряг,Из черного штабеля досок.

То ночь занялась грабежом,И я уже вижу и слышу,Как длинным зеленым ножомЛуна перерезала крышу.

Ты вынырнешь из-за углаИ грязь этих улочек выдашь.Куда тебя ночь завела?Ты плачешь, небесный подкидыш!

Ты тянешь алмаз по стеклуИ близишься всё вороватей,И чертишь на голом полуТоску двухэтажных кроватей.

Ну что, разглядела вблизи?Теперь убирайся за сосны!Оттуда сквози. ПогрузиНавеки в раствор купоросный.

Как хочешь меня озирай.Но только, ты слышишь, не сетуй!Мне домом не этот сарай,И ночью дышу я не этой.

Не надо их. Оставь. Они жестоки.В иные дни перо переноси.Переночуем во Владивостоке,В одном из дивных тупиков Руси.

Представим так: Абрекская. Пригорок.Сметает ветр осеннюю труху.Ах, почему так мил мне и так дорогДомишко, выстроенный наверху?

В нем каждый камень в